Ариадна

Хватило ей безрассудства забраться в оружейную? Пожалуй, я уже ничему не удивилась бы.

– Это моя, – вмешался Тесей.

Я подскочила. И не заметила, что он вернулся, так неуловимы были его движения.

– Никого, она правду сказала. Дворец и в самом деле спит? – спросил он уже у Федры.

Стоило Тесею к ней обратиться, как свирепость сошла с лица сестры, и голосом нежным, как сливки, она уверила:

– О да, спит мертвым сном после вечерней пирушки. А палицу твою я забрала в кладовой, куда поместили дары из Афин.

Нутро мое сжалось. А если обнаружат, что она пропала? Но Тесей, кажется, не беспокоился, а палица казалась естественным продолжением его руки, и я опять почувствовала себя защищенной.

– Эта палица и сделала меня афинским царевичем, – сказал он, и голос его напомнил мне прохладный поток, омывающий камни, стремительный, обладающий независимой силой. – Без нее меня бы тут и не было. Спасибо, что возвратила ее мне, – добавил он, обращаясь к Федре, и я даже в сумраке увидела, каким густым румянцем она залилась.

– А дальше расскажешь? – спросила она почти застенчиво.

Сестру разрывали противоречивые чувства, я видела, – она и торжествовала, гордясь собственным бесстрашием, и робела против обыкновения, предлагая Тесею продолжить рассказ, который подслушала, не известив нас о своем присутствии.

Он улыбнулся.

– Конечно. В Афинах я зажил счастливо – подвиги мои остались позади, а впереди ждало блестящее будущее. Но только я взялся за дела царевича – начал заниматься скотом, споры разрешать, да и просто наблюдать за Эгеем, стремясь стать таким же великим царем, – как до нас докатился рокот близкой войны. Паллантиды собирались идти на Афины – они и так досадовали, что Эгей занимает трон, а теперь у него еще и сильный наследник появился. Эти пятьдесят сыновей Палланта, которому мало было своей части Аттики, надеялись заполучить Афины после смерти Эгея. А теперь, раз их надежды растаяли, решили взять город силой.

Паллантиды и убили вашего брата. Всегда эти завистники злились на чужой успех и пришли в ярость, когда Андрогей победил на играх. Заманили его в горы, где разгуливал буйный бык, и там ваш брат встретил одинокую смерть. Так знайте, я перебил Паллантидов одного за другим, всю полусотню. На глазах у отца их Палланта, а потом сразил и его самого. Смерть вашего брата отомщена – моими руками.

Я холодела, слушая о Медее. А теперь во мне пылала гордость, странным образом смешанная со стыдом. Гордость – оттого что герой, который стоял передо мной и так буднично повествовал о своих удивительных подвигах, уничтожил убийц брата. Стыд – оттого что по воле моего отца героя этого доставили сюда в цепях расплачиваться за смерть, уже им возмещенную.

– Словом, я избавил Афины от новой угрозы, дал людям надежду и веру, что на смену Эгею придет такой же честный правитель. И все-таки город, как туманом, объят был страшным унынием. Куда ни глянь – на лицах тоска и безысходность. Куда ни поверни – слышен женский плач. Я спросил отца: “Что так тревожит наших граждан? Что заставляет плакать, стенать и скрежетать зубами? Город процветает, живет по справедливым законам и под нашей защитой. С чего им предаваться отчаянию?”

Глубокие морщины, изглаженные в последнее время беспечной радостью, врезались теперь в постаревшее лицо отца сильнее прежнего. Заговорил он, не глядя мне в глаза. “Тесей… Окажись ты здесь, может, мы бы и справились. Без малого три года назад Минос, царь Крита, послал на Афины свой могучий флот, и устоять мы не могли. Критские корабли растянулись по всему горизонту, паруса победоносно раздувались, воины держали наготове ясеневые копья и крепкие щиты, стрелы сыпались градом, блистали на солнце устрашающие мечи. Грозное оружие он нацелил на нас, слишком грозное. Мы сражались. Сражались храбро и могли бы Миноса прогнать, ведь отвага афинян могущественней всех критских богатств. Но Зевс помог своему сыну Миносу и по его просьбе наслал мор на Афины”.

Воспоминание об этом заставило Эгея ненадолго умолкнуть. А потом он заговорил так тихо – лишь напрягая слух, я слышал его ужасные слова.

“Сильнейшие наши воины умирали как мухи. Мы не успевали сжигать их, и серые тела громоздились на берегу, издавая зловоние, будто рыба, гниющая на солнце, которой наловили слишком много – не съесть. Болезнь разила афинян за считаные часы, и так было повсюду. Сотни мертвых превосходили числом живых, мы не успевали совершать погребальные обряды – так быстро умирали люди, и стон неупокоенных душ смешивался с воем убитых горем живых”. Эгей рассказал, запинаясь, что город не выстоял – пришлось уступить, иначе погибли бы все афиняне.

Тесей описывал жуткие бедствия, которые моя семья причинила его народу, а я в эту минуту всей душой ненавидела Миноса, отвращение билось и ворочалось внутри, словно чудовищный зародыш, кошмарное дитя – гораздо страшней рожденного моей матерью. Минотавр за год пожирал несколько человек, а мой гнев, казалось, способен разом обращать в пепел целые города.

Но сколько Миноса ни ненавидь, я все же его дочь, и Тесей воспринимал меня именно так. Полагая, что я предана и Криту, и Миносу, а значит, только рада страданиям Афин. Заплачу – он сочтет меня лгуньей. И я, стиснув зубы, слушала дальше.

– Отцу больно было даже говорить об этом, но он объяснил и почему сдался, и на каких ужасных условиях твой отец согласился заключить мир.

Тесей покачал головой.

– Я знал уже, сколь гнусны бывают обыкновенные воры и разбойники. Но даже не представлял, на какую жестокость способен царь, когда богатства его неисчислимы, власть неограниченна, а значит, он может дать волю воображению и учинить из мести самые безумные и отвратительные издевательства. Описанное Эгеем зло превосходило всякое, встречавшееся мне до сих пор.

Четырнадцать юношей и девушек, совсем еще детей, только начавших жить, отнимали у родителей. Везли сюда, выставляли перед Миносом, дабы утолить его жажду власти, а потом, вопящих, скармливали живьем моему брату.

Он сразу понял, что делать, я это видела. Кого-то удержали бы страх и сомнения, но не этого человека, до сих пор без колебаний искоренявшего на своем пути всякий ужас, всякую несправедливость.

– Настал день, когда бросали жребий. В зале, где мы собрались, висела зловещая тишина; она давила на меня тяжким гнетом, как давит небо на могучие плечи Атланта. Однажды и Гераклу довелось выдержать этот груз. А я понимал, что таков долг царя – подпирать небо, дабы оно не раздавило подданных, даже если прогнулась спина, даже если мускулы вопят о пощаде.

Но Минос никогда не говорил такого – о страшной привилегии правителя и ее цене. Ни разу я не слышала, что царь обязан жизнь отдать за свое царство, пока Тесей не заявил это как очевидную, неоспоримую истину.

– И вот, когда был вытянут тринадцатый жребий и вязкое напряжение стало чуть-чуть ослабевать – один остался, а после этот зал и смрадный стыд можно забыть еще на год, – я вышел вперед. Не мог позволить еще одному сыну или дочери Афин испытать этот кошмар. Должен был занять его место.

Федра была восхищена, ошеломлена решительной, безоговорочной отвагой Тесея. Тесей, без сомнения, пожертвовал бы жизнью ради собственного царства, я видела ровный путь, расстилавшийся перед ним, – без развилок, колебаний, растерянности, без усталости и внутреннего сопротивления. Он шагал вперед, ни минуты не сомневаясь, какой дорогой надлежит идти мужчине, не опасаясь изгибов, поворотов или преград. Он прорубил бы колючие заросли, в которых я запуталась – сплетавшуюся с отвращением жалость к маленькому чудовищу, мрачные тени страха и преданности, связывавшие меня с Миносом, непроходимые дебри любви и злости, не позволявшие оторваться от Пасифаи, – отсек бы все это одним взмахом меча. Мне так хотелось усвоить эти простые истины, эту веру, с которой легко идти вперед.

Он и шел напролом, уверенный в своей правоте, однако я готова была биться об заклад, что с этим соглашались не все. И спросила:

– А твой отец? Не мог же он тебе такое позволить?

Тесей глянул на меня мельком, едва ли не с презрением.

– Позволить мне? – Он пожал плечами. – А как бы он мне воспрепятствовал? Он, да и кто угодно? Конечно, отец отговаривал, убеждал, что полезней остаться в Афинах, помочь ему построить флот, чтобы потом уже воевать с Критом. Но на это ушли бы годы, и сколько еще десятков афинских детей отправились бы на погибель, к Миносу в Лабиринт? Нет, я больше никем жертвовать не хотел.

Он обратил ко мне взгляд, исполненный ледяного блеска. Уклоняться от этого зябкого света я не хотела. Пусть он выстудит обжигающий стыд за мою родину, братьев, отца, принесших столько боли и страданий его родине, его отцу. Пусть изгладит горячий озноб, всползающий по спине от малодушного страха при мысли об афинском флоте, который идет громить нас, а на носу ведущего корабля стоит гордый Тесей, высматривая добычу. Как бы я тогда поступила – кинулась на берег, пала ниц, взмолилась: сожги мой дом, славный капитан, разори мою землю, но забери меня с собой? В жар бросало от одной мысли об уже случившемся, возможном и предстоящем, и так хотелось окунуться в его уверенность, словно в чистую прохладную воду.

– Но… Эгей ведь прав! – Голос Федры, серьезный, настойчивый, прорвался сквозь нечто, владевшее мной и Тесеем в этот миг. – Тебе нужно армию собрать! Куда лучше дождаться, пока сможешь победить и всех спасти, чем умирать сейчас вместо одного-единственного!

Она не поняла. Не уяснила, зачем он здесь, сочла его поступок благородным, но бесполезным. Я чуть не рассмеялась. Выслушав рассказ Тесея, Федра все еще верила, что он пойдет в Лабиринт и не вернется.

– Федра! – С ней Тесей заговорил тепло и шутливо. Сестра моя, как видно, ледяного взгляда не заслуживала. – Твое бесстрашие поражает меня. Ты уже совершила подвиги, каких от девушки, да еще такой юной, нельзя ожидать. – Он кивком указал на возвращенную Федрой палицу. – Но мне, маленькая царевна, предстоит кое-что очень опасное, даже для тебя. Благодарю за сделанное сегодня ночью. Не передать, в каком я долгу перед тобой, и слово даю, что отплачу тысячу раз. Но сейчас, милая Федра, окажи мне еще одну любезность – возвращайся в свою постель и никому не говори ни слова.

Я видела, что от ласковых слов Тесея Федра затрепетала, и все же он неверно повел себя с моей пылкой младшей сестрой.

– В постель? – фыркнула она недоверчиво. – Я пошла за вами, чтобы помочь тебе сбежать! Мы с Ариадной проведем тебя обратно к кораблю, ты отправишься обратно в Афины и вернешься с армией! Вы ведь так и задумали? Затем Ариадна тебя сюда привела?

– Ты, царевна, не знаешь, видно, что делают армии, – возразил Тесей. – Знала бы – не захотела увидеть эту самую армию у своих берегов. Воевать с Критом я не собираюсь. Я здесь, чтобы вместе со своими братьями и сестрами отправиться в логово Минотавра – так велит долг наследнику афинского трона.

– И кто сядет на трон, обломки твоих костей, разбросанные по Лабиринту? – вопросила она. Я вздрогнула, представив эту картину, но Федра не боялась ничего. – Какой прок от тебя и твоих спутников, если вас сожрет это чудовище?

Астерий, хотела я поправить. Но сестра назвала его верно – не был он сияющей звездой. А был чудовищем, зверем, и Федра правильно делала, не позволяя затуманить свой взор воспоминаниям – о матери, качавшей его, спящего, на руках, о шершавом прикосновении его детского язычка. Ничто не мешало Федре решительно идти вперед, не барахтаясь в грязном болоте сомнений, сдерживавших меня. Я будто и сама оказалась в Лабиринте – столько путей впереди, и все темны и неясны. Но Федра с Тесеем дорогу видели, хоть двигаться стремились в разных направлениях.

Он по-прежнему улыбался. Кажется, вовсе не обижаясь на дерзость Федры.

– Уверяю, царевна, до такого не дойдет. Но большего не скажу, чтобы не подвергать тебя опасности. Не нужно тебе быть к этому причастной.

– А как же Ариадна? – вскрикнула Федра. – Она не умеет лгать отцу. Это я сохраню тайну, даже если дикие кони станут рвать меня на части, как эти твои сосны. А Ариадну спросят только – сразу сломается! Почему ты ее не отошлешь?

– Ариадну не спросят – ее не будет здесь, – ответил Тесей.

Федра замерла.

– Это почему?

Тесей глянул на меня. Я отчетливо услышала слова Дедала и поняла, что царевич думает о том же.

– Ариадна отправится со мной, – сказал он ровно. – Освободив меня этой ночью, она поставила себя под удар. И не может здесь оставаться.