Жук. Таинственная история

– Будьте любезны, отдайте мне револьвер и бумаги, что вы держите в руках.

Пока он подходил, нечто вселилось в меня и заставило произнести низким, шипящим голосом, ничуть не напоминающим мой собственный:

– ЖУК!

Сложно определить, было то, что произошло далее, правдой или, до некоторой степени, порождением моего воображения, но стоило слову сорваться с губ, как мне почудилось, что лампы погасли, в комнату прокралась тьма – и я вновь с отвращением ощутил присутствие зла поблизости. Но если это все-таки можно было отнести к моей не на шутку разыгравшейся фантазии, то в воздействии слова на мистера Лессинхэма сомневаться не приходилось. Когда пелена тьмы – настоящей или мнимой – развеялась передо мной, я увидел, что он отступил в дальний угол кабинета и вжался спиной в полки, вцепившись в них, как пытающийся прийти в себя человек, которого только что едва не сшибли с ног ударом. Сильнее всего поменялось его лицо: на нем попеременно отражались изумление, ужас и паника. Мне было больно и неловко смотреть на этого охваченного страхом человека и осознавать, что передо мной великий Пол Лессинхэм, мой кумир в политике.

– Кто вы?.. Ради бога, назовите себя.

Голос его стал другим; ни друзья, ни враги не узнали бы его, услышь они эти истерические, безумные нотки.

– Кто вы?.. Слышите, я спрашиваю, кто вы? Богом молю, назовитесь!

Видя мое спокойствие, он начал проявлять весьма неприятные признаки волнения, особенно очевидные оттого, что он по-прежнему вжимался в полки, словно ноги отказывались его держать. Куда только делось прославленное самообладание Пола Лессинхэма; каждый мускул его лица, все его конечности дрожали и дергались, он трясся, будто его била лихорадка; растопыренные пальцы судорожно впивались в мебель, выискивая в этих полках опору.

– Откуда вы пришли? что вам нужно? кто вас послал? что вам за дело до меня? неужели так важно заявиться сюда и так по-детски подшучивать надо мной? зачем это? почему вы здесь?

Он с удивительной скоростью осыпал меня вопросами. А когда понял, что я молчу, они полились из него еще быстрее, смешиваясь с потоком слов, которые я воспринял как вспыхнувшее желание меня оскорбить.

– Почему вы стоите тут в столь странном одеянии… оно хуже наготы, да, гораздо хуже! Да я бы проучил вас за один только этот наряд – и проучу!.. Дурака из себя строите? Думаете, я мальчишка, вздрагивающий от любой страшилки, какую только выдумает досужий шутник? Если так, то ошибаетесь; кто бы там вас сюда ни прислал, он мог бы догадаться предупредить вас об этом заранее. Если скажете, кто вы, кто направил вас сюда и что вам нужно, я буду милосерден; если нет, пошлю за полицией, а уж закон разберется и доведет дело – до горького конца! – уверяю вас… Слышишь? Глупец! Признавайся, кто ты!

Последние слова вырвались у него в порыве едва ли не ребяческого гнева. Мгновение спустя он сам осознал, что в своей ярости перешел границы достоинства, и устыдился этого. Он собрал волю в кулак и выпрямился. Достав из внутреннего кармана фрака носовой платок, вытер губы. Затем крепко сжал платок в руке и посмотрел на меня таким пристальным взглядом, что в другое время я бы не выдержал его.

– Хорошо, сэр, является ли ваше упорное молчание частью роли, которую вы здесь разыгрываете?

Его голос сделался тверже, а поведение вернулось во всем привычное русло.

– Если это так, я делаю вывод, что я по крайней мере обладаю свободой высказаться. Когда я наталкиваюсь на джентльмена, вломившегося в мой дом – и даже обладающего вашим талантом столь красноречиво молчать, – я полагаю, что он соизволит снизойти до весьма уместных в нашей с вами ситуации объяснений.

Он опять взял паузу. Я не мог не почувствовать, что он прибегнул к помощи несколько тяжеловесной саркастичности, стараясь выиграть время и дать себе шанс вернуть, если это было возможно, былую смелость. То, что, по неким скрытым от меня причинам, таинственное слово потрясло его до глубины души, стало еще более очевидно, когда он попытался отнестись к происходящему с оттенком циничной легкомысленности.

– Для начала могу ли я узнать, проходили ли вы по Лондону – или по какой-то его части – в этом одеянии, точнее, в этом отсутствии костюма? По улицам Каира в таком не ходят, разве нет?.. Даже на рю де Рабагас так не выйти… вы же не оттуда?

Он выделил голосом свой последний вопрос, но смысл ускользал от меня. Я, конечно, совершенно ничего не знал ни о том, на что он намекал в ту минуту, ни о том, о чем он заговорил далее, но, по-моему, мне никак не удавалось убедить его в моем неведении.

– Как я понял, название рю де Рабагас вам знакомо… конечно, знакомо, или не очень? Домик с серо-голубыми ставнями; пианино, на котором отсутствует фа-диез? Оно еще там? с резким, неприятным дискантом… да уж, там все не особенно приятное… Согласны со мной?.. Я не забыл. Я даже не боюсь об этом вспоминать… вы понимаете?

Ему в голову пришла новая мысль, вероятно, порожденная моим упрямым молчанием.

– Выглядите вы как англичанин – возможно ли, что вы им не являетесь? Кто вы тогда – француз? Проверим!

Он обратился ко мне на языке, который я опознал как французский, но я не владел им в достаточной степени, чтобы понять его. Пусть я льщу себе тем – а настоящий рассказ доказывает это, – что никогда не упускал случая подправить свое изначально скромное образование, я сожалею, что ни разу в жизни мне не выпадало ни малейшей возможности получить хотя бы элементарные знания каких-либо языков, помимо моего родного. Наверное, поняв по моему виду, что он обращается ко мне на языке, мне незнакомом, он вскоре перестал говорить по-французски, не преминув с усмешкой добавить что-то напоследок, и заговорил на наречии, которое было мне еще более чуждо, ибо на этот раз я не имел ни малейшего понятия, что это за язык: для меня его речь звучала тарабарщиной. Быстро смекнув, что здесь он еще дальше от истины, мистер Лессинхэм ввернулся к английскому.

– Французский вам незнаком?.. даже патуа[2 - Патуа – лингвистический термин, название местных наречий французского языка.] рю де Рабагас? Отлично… но что же вы тогда знаете? Вы приняли обет молчания или от природы немы – за исключением особых случаев? Лицо у вас английское… я это вижу, посему предположу, что некоторым образом вы способны понимать английскую речь. Итак, сэр, слушайте, что я хочу сказать, и окажите такую любезность, будьте внимательны.

Он все более и более приходил в себя. В его чистом, хорошо поставленном голосе зазвенело нечто вроде угрозы, и звучала она совсем не в его словах.

– Вам известно что-то о том времени, которое я предпочел забыть, – это ясно; вас прислал человек, который, вероятно, знает еще больше. Возвращайтесь к нему и скажите, что забытое мной уже не вспомнится; вы ничего не добьетесь, пытаясь воскресить это в моей памяти; прочь сомнения, обязательно передайте, что все ваши старания напрасны. То было время миражей, иллюзий, наваждений. Я пребывал, телесно и духовно, в таком состоянии, когда кто угодно мог сыграть со мной шутку. И тогда им подобное удавалось. Я отлично это понимаю. Не думайте, что мне знакомы все хитрости этого мошенника, но я так или иначе узнаю его почерк – его довольно просто раскусить. Возвращайтесь к своему дружку и передайте, что вряд ли я опять поверю его обману – как прежнему, так и новому… Вы слышите меня, сэр?

Я не двигался и молчал. Ему это было откровенно не по душе.

– Вы оглохли и онемели? Конечно, говорить вы можете, раз уже делали это при мне. Послушайте моего совета, не вынуждайте меня прибегать к мерам, от которых вам всерьез не поздоровится… Так вы слышите меня, сэр?

Я вновь ничем не показал, что понял, он же раздражался все больше.

– Ладно. Поступайте как знаете, если вам так хочется. Сами будете во всем виноваты, не я. Можете изображать сумасшедшего – у вас это выходит отлично, однако я прекрасно вижу, что вы понимаете все, что я говорю. Так перейдем же к делу, сэр. Отдайте мне револьвер и связку писем, которую вы украли у меня из ящика.

Он обращался ко мне с видом человека, пытающегося в чем-то убедить не столько меня, сколько себя, а последние его слова прозвучали почти бравадой. Я оставался бесстрастен.

– Вы собираетесь сделать то, что я сказал, или вы настолько безумны, что не подчинитесь? В последнем случае я позову подмогу, и мы быстро положим конец всему этому. Надеюсь, вы не вообразили, что смогли внушить мне, будто не понимаете, что происходит. Я все вижу. Повторяю, вы отдадите мне револьвер и письма?

Вновь без ответа. Он мгновенно обозлился – но также разволновался. При первой моей встрече с Полом Лессинхэмом мне не было суждено оценить все те качества, которые беспрекословно ему приписывались всеми вокруг. Он оказался вовсе не похож на государственного мужа, коего я ценил и ожидал увидеть, хотя это легко далось бы ему.

– Думаешь, я трясусь перед тобой от страха?.. перед тобой-то!.. перед таким, как ты! Делай, что говорю, или я сам тебя заставлю, заодно и проучу от души.

Он повысил голос. Всем видом показал, что готов сопротивляться. Наверное, он сам не осознавал, что, угрожая мне опять и опять, он расписывается в собственном бессилии. Он сделал шаг или два в мою сторону, резко остановился и задрожал. Лоб его покрылся испариной; он нервно промокал его измятым платком. Взгляд его блуждал, словно мистер Лессинхэм искал нечто такое, чего боялся, но был принужден обнаружить. Он заговорил сам с собой, вслух, странными, несвязными фразами, совершенно перестав замечать меня.

– Что это было?.. Да ничего… Игра воображения… Нервишки пошаливают… Переработал… Я нездоров… Что это?

Последний вопрос вырвался у него сдавленным криком; в этот момент дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул пожилой мужчина в одном белье. Вид он имел весьма растрепанный, будто его вдруг разбудили и против воли вытащили из кровати. Мистер Лессинхэм уставился на него, как на привидение, а тот смотрел на мистера Лессинхэма так, словно с трудом верил своим глазам. Этот старик нарушил тишину первым, пробормотав, заикаясь:

– Я, конечно, прошу прощения, сэр, но одна из служанок сказала, что слышала звук выстрела, и мы спустились проверить, в чем дело; я и не знал, что вы вернулись. – Он перевел взгляд с мистера Лессинхэма на меня, и глаза его широко распахнулись, став раза в два больше своего прежнего размера. – Боже мой!.. а это еще кто?

Откровенный испуг слуги, вероятно, убедил мистера Лессинхэма, что и сам он предстал в отнюдь не лучшем свете. Во всяком случае, он в очередной раз собрался с немалыми силами, чтобы действовать решительнее.

– Ты совершенно прав, Мэтьюс, совершенно прав. Я оценил твою бдительность по достоинству. Но пока можешь покинуть кабинет: кажется, я управлюсь с этим типом самостоятельно; но оставайся с другими слугами на лестнице, чтобы было проще, если я вдруг позову, прийти мне на подмогу.

Мэтьюс исполнил распоряжение – и вышел из комнаты, как мне показалось, гораздо быстрее, чем вошел. Мистер Лессинхэм вновь обратился ко мне, на сей раз гораздо более мужественно, будто нахождение слуг поблизости придало ему уверенности:

– Итак, друг мой, сам видишь, как дело повернулось: стоит мне приказать, и тебя скрутят и надолго отправят в тюрьму. Но я все еще готов прислушаться к голосу милосердия. Положи револьвер, отдай мне письма – и увидишь, что я не расположен к суровому обращению с тобой.

Я слушал его очень внимательно, но, наверное, по-прежнему напоминал каменное изваяние. Он неверно понял – или притворился, что не понял, – причину моего молчания.

– Ладно, вижу, ты сомневаешься в искренности моих намерений… но давай обойдемся без сцен и скандалов… поступи разумно!.. отдай мне письма!

Вновь он двинулся в моем направлении; вновь, сделав шаг или два, споткнулся и остановился, испуганно озираясь; вновь принялся бормотать себе под нос:

– Это какой-то фокус!.. Конечно!.. Всего только трюк… Что же еще это может быть?.. Меня не обманешь… Теперь я старше, чем тогда. Я вырос из этого, так-то.

Вдруг он принялся кричать:

– Мэтьюс! Мэтьюс! Сюда! На помощь!

Мэтьюс влетел в комнату вместе с тремя слугами, более молодыми, чем он. Все они, очевидно, надели первые попавшиеся под руку вещи и были вооружены палками или иным подобием оружия.

Хозяин выкрикивал приказания:

– Выбей револьвер из его руки, Мэтьюс!.. свалите его на пол!.. отберите письма!.. не бойтесь!.. Я же не боюсь!