История, которую нельзя рассказывать

Бабушка подошла к порогу, приоткрыла дверь и, прежде чем войти, крикнула, что это она пришла. Я чувствовала на себе взгляды соседей: кто-то посматривал на меня, развешивая на верёвках белье, кто-то выглядывал с крыльца. Дедушка остался на улице – его остановил какой-то мужчина на телеге, запряжённой лошадью. Я слышала, как дедушка сказал, что я его внучка и приехала на летние каникулы, – это была правда, но не совсем.

Мы с бабушкой вошли в персиковый дом. Он был вдвое больше нашего. И что самое поразительное – здесь было электричество. А в зале я увидела диван и телевизор.

– Кто-то пришёл? – послышался из глубины дома голос, и с чёрного хода вошла миниатюрная женщина с грязными по локоть руками. Волосы у неё были заплетены в длинную косу, а голова обмотана фиолетовой косынкой. Увидев бабушку, она поспешила к нам по коридору, вытирая руки о фартук.

– О, Дойна! Как дела? Козы не хворают? – Тут она заметила меня. – А это кто?

– Моя внучка Иляна. Она только приехала из города. Можно позвонить от тебя её маме?

– Внучка! С каких пор она у тебя появилась? – Женщина взяла мои руки в свои, и я заметила, какие они крепкие и жилистые. Она была очень маленькой: чтобы поцеловать меня в щёки, она только слегка нагнулась, но пальцы у неё были сильные и мозолистые. – Добро пожаловать в деревню, дорогая! Вы только поглядите на эту одёжку! И волосы! Пожалуйста, зови меня Санда и заглядывай в гости, когда устроишься. У меня дочка как раз твоего возраста. – Она повернулась к задней двери и крикнула: – Габриэлла! Габи! Тут с тобой кое-кто познакомиться хочет!

Краем глаза я увидела, как с улицы в окно зала сунулась лохматая темноволосая голова и тут же исчезла. Я вспыхнула, но ничего не сказала.

– Куда это она делась? – задумчиво проговорила Санда.

– Санда ветеринар, – сказала бабушка, и я молча вытаращила глаза.

– Ветеринар? – Мне внезапно вспомнилась одна история. – А как же Свинорылый Пе?тре?

Бабушка разинула рот, а Санда расхохоталась.

– Свинорылый Петре! Сто лет не слышала это прозвище! Да, она точно Лизина дочка! – Ветеринарша похлопала меня по руке и утёрла глаза. – Петре был моим мужем. Но он умер несколько лет назад. Вот с тех пор я и работаю ветеринаром.

Санда провела нас в кухню, где стоял холодильник, а на стене висел зелёный телефон. Мне было неловко из-за того, что я назвала её покойного мужа свинорылым, поэтому я улыбнулась в ответ, когда она улыбнулась мне.

– Приходи в любое время, Иляна. Габи не помешает новый друг.

Бабушка сняла трубку и стала набирать номер, а Санда вернулась во двор. Когда ветеринарша ушла, лицо у бабушки посерьёзнело. Сначала я подумала, она сердится на то, что я сказала, но потом она выглянула в коридор проверить, стоит ли дедушка у входной двери.

Тут взгляд у бабушки оживился – видимо, наконец соединили.

– Лиза? Лиза, здравствуй.

У меня ёкнуло сердце, но мамин голос я почти не слышала – только тихий отголосок из трубки.

– Да, у меня всё хорошо, дорогая. Как ты? О да, погода чудесная. Папа скоро пойдёт на поле, утром было много дел.

Я ничего не поняла. Просто стояла и смотрела на бабушку во все глаза.

– Вообще я позвонила, чтобы рассказать о Старой Константе. Нездоровится ей. Врач приезжал в деревню, прописал ей постельный режим. Вряд ли она уже поправится. Помнишь, как ты ушла с ней гулять по лесу? – Пауза. – Как это «нет»? Никак забыла? Ты нас с папой до смерти перепугала! Мы проснулись, а тебя нет – ушла за ней в лес в одной ночной сорочке! Но уж как тебе влетело, когда вернулась, ты наверняка помнишь? Целых две недели навоз из хлева выгребала! – Пауза, затем смех. – Да, верно. Видишь, всё ты помнишь.

Бабушка опустила на меня взгляд и ухмыльнулась. Я открыла было рот, но она прижала палец к губам.

– Слушай, славно поболтали. Я очень по тебе соскучилась. Правда, Лиза, очень сильно. Но дел у меня невпроворот, так что я пойду. Просто хотела рассказать тебе о Константе. Звони Санде в любое время. В любое. Она не против. Только номер теперь другой – новую линию провели. Бумага под рукой? Хорошо.

И не успела я сообразить, что к чему, как бабушка уже повесила трубку. И даже не дала мне поговорить с мамой. И даже моё имя не произнесла. Глаза у меня наполнились слезами, но бабушка взяла меня за руку, и мы вышли на улицу к дедушке. Соседи на улице хотели познакомиться с их внучкой, которая приехала из города, так что плакать и отвечать на вопросы было некогда.

Позже, после обеда, я нашла на столе конверт и, достав из него письмо, прочитала:

Мама, нам грозит беда, в городе для Иляны небезопасно. Я не знаю, когда всё закончится.

Прости, что ты знакомишься с ней при таких обстоятельствах. Прости, что не давала вам видеться. Прости за всё, что я наговорила, когда уезжала, и за всё, чего не сказала, хотя следовало. Может быть, когда всё кончится и мы с мужем приедем за ней, мы сядем вместе и поговорим.

Но пока, мама, береги мою девочку. Пожалуйста, не дай им найти её.

Когда прочтёшь это письмо, сразу же позвони мне, но не упоминай её в разговоре. Нашу линию прослушивают – всю квартиру. Они слышат каждое слово. Поэтому расскажи мне о чём-нибудь, что знаете только вы с папой. Так я буду знать, что она в безопасности.

Лиза

Я ещё раз перечитала письмо, потом в третий раз для верности. Мысленно я прокручивала в голове весь разговор бабушки с мамой, вспоминала историю о Старой Константе. И внезапно поняла: мама и бабушка делали то же самое, что и дядя Андрей, когда писал свои поэмы.

Иногда важно не что ты говоришь, а что оставляешь между строк.

Правда или вымысел

Первый раз после побега из дома мама позвонила родителям, когда родилась я. В воспоминаниях, которые на самом деле не мои, эта история меняется в зависимости от настроения. Если я злюсь, то и мамин голос, и голоса её родителей звучат сердито.

– У меня теперь есть своя дочь, и вы никогда её не увидите! – кричит мама в трубку.

– Да не больно-то хотелось! – кричат в ответ бабушка с дедушкой, с грохотом бросая трубку на телефонный аппарат.

Если мне грустно, то и их голоса звучат печально.

– Мама? Папа? – говорит мама дрожащим голосом. – У вас теперь есть внучка.

– Лиза? Лиза, милая, это ты? – ахает бабушка. А дедушка ничего не говорит – он плачет.

Почти все свои писательские фишки я позаимствовала у папы или дяди, но привычку не рассказывать одну и ту же историю одинаково взяла от мамы.

– Как же кто-то другой сможет пересказывать твои истории, если ты постоянно их меняешь? – спрашивал дядя Андрей.

– Другие не должны рассказывать мои истории по-моему, – отвечала я. – Они должны рассказывать их по-своему.

– Но нельзя же бесконечно писать одну историю, – замечал папа. – Рано или поздно тебе придётся её закончить и больше не трогать.

В ответ я лишь закатывала глаза.

Больше всего я любила менять историю, в честь которой меня назвали. Разумеется, это было просто – ведь я не знала настоящую концовку. Если, к примеру, у меня выдавалась скверная неделя, принцесса Иляна сразу понимала, что сёстры её обманывают, и, вместо того чтобы выполнять их дурацкие просьбы, отрубала им головы.

Мама же больше всего любила менять историю о том, как сбежала из деревни. В версии, которую она рассказывала мне чаще всего, была весна, маме исполнилось семнадцать, и больше всего на свете она любила музыку. Всё свободное время мама проводила у мясника – слушала радио. Особенно сильно она любила Марию Лэтэрецу, Ирину Логину и других фолк-певиц, а если рядом не было посторонних, мама убавляла звук и господин Юрсу пытался поймать сигнал «Свободной Европы». Долгими часами мама сидела, прижав ухо к динамику, и сквозь помехи подпевала американским песням. Неудивительно, что музыка просочилась через её кожу и пропитала маму насквозь – она ведь очень близко сидела к приёмнику. И неудивительно, что в голову ей пришла мысль уехать в город и поступить в музыкальный колледж, чтобы стать певицей.

Несколько месяцев она трещала без умолку, рассказывая родителям, какие предметы хочет изучать, как изменится её жизнь вдали от дома, где не будет цыплят, коз и не надо будет всё время заниматься хозяйством. Видимо, они понимали, что дочь настроена серьёзно и правда собирается уехать: однажды мама вошла, пританцовывая, в дом, а в кухне за столом возле растопленной печи её поджидали родители.

– Мы тут разговаривали с ветеринаром, – сказала бабушка. – Теперь его сменит сын.

– Да? – спросила мама с притворным интересом.

У неё были длинные тёмные волосы, заплетённые в косу под косынкой, маленький аккуратный нос, сияющие карие глаза, а под платьем с многослойными юбками уже угадывались женственные изгибы её фигуры. Все считали маму красавицей. Деревенские парни, в том числе и сын ветеринара, пытались за ней ухаживать, но мама думала лишь о музыке.