Империя вампиров

Габриэль хотел уже отчитать его, но слова так и замерли у него на губах, стоило присмотреться к книге на коленях. Холоднокровка не просто записывал за Габриэлем каждое слово, он еще и зарисовки делал: пользуясь своей противоестественной быстротой, набрасывал в миг по несколько штрихов. На глазах у Габриэля линии складывались в образ: портрет мужчины в три четверти. Измученный взгляд серых глаз. Широкие плечи и черные как ночь длинные волосы. Резко очерченная челюсть, покрытая мелкой щетиной и потеками запекшейся крови. Под правым глазом – два шрама, длинный и короткий, похожие на дорожки от слез. Это лицо Габриэль знал так же хорошо, как свое.

Ведь это и было его лицо.

– Какое сходство, – заметил он.

– Merci, – пробормотало чудовище.

– А ты рисуешь портреты других пиявок? Вам со временем, поди, уже и не вспомнить своих лиц, раз уж зеркало не желает мараться и отражать вас.

– Напрасная трата желчи, шевалье. Если эту водицу вообще можно назвать желчью.

Габриэль уставился на вампира, водя пальцем по губам. Кровогимн – гудящий, пульсирующий дар того, что он выкурил с трубкой, – усилил каждое чувство в тысячу раз. По его жилам струилась мощь веков.

Он ощущал ее силу, отвагу, шедшую с ней рука об руку – отвагу, что пронесла его сквозь ад Августина, через пики Шарбурга и ряды Несметного легиона. И пусть очень – нет, слишком скоро – от них не останется и следа, прямо сейчас Габриэль де Леон ощущал себя совершенно бесстрашным.

– Ты у меня еще покричишь, пиявка. Я сцежу из тебя кровь, как из хряка, а самое лучшее, что в тебе есть, забью в трубку и приберегу на потом, и покажу, чего на деле стоит ваше бессмертие. – Он пристально посмотрел в пустые глаза чудовища. – Так достаточно желчно?

Губы Жан-Франсуа изогнулись в улыбке.

– Мне говорили, что у тебя тяжелый характер.

– Занятно. А я вот о тебе вообще не слышал.

Улыбка медленно растаяла.

Чудовище заговорило далеко не сразу.

– Твой отец. Кузнец. Он был набожным человеком?

– Он был горьким пьяницей с улыбкой, под чарами которой монашки сигали из исподнего, и с кулаками, которых страшились даже ангелы.

– Это напомнило мне о яблоках и о том, как далеко они падают от яблонь.

– Не припомню, чтобы спрашивал твоего мнения о себе, холоднокровка.

Говоря дальше, чудовище оттеняло глаза на портрете Габриэля:

– Расскажи о нем. Об этом мужчине, что вырастил легенду. Как его звали?

– Рафаэль.

– Значит, звали его в честь ангела, из тех, которые страшились его кулаков?

– Уверен, это их здорово бесило.

– Вы с ним ладили?

– Да разве же отцы с сыновьями ладят? Чтобы увидеть, каким по-настоящему был тот, кто тебя растил, надо сперва самому возмужать.

– Это не про меня.

– Да, ты же не человек.

Глаза мертвой твари блеснули, когда она подняла взгляд на Угодника.

– Лесть откроет любые пути.

– Руки у тебя белые, как лилии. Локоны золотистые. – Габриэль с прищуром оглядел вампира с ног до головы. – Ты из Элидэна?

– Пусть будет так, – ответил Жан-Франсуа.

Габриэль кивнул.

– Прежде чем мы перейдем к сути дела, тебе надо кое-что знать о ma famille [5 - Моя семья (фр.).]: мы северяне. У вас на востоке рождаются красавчики. А в Нордлунде? Свирепые люди. Просторы моей родины мечами секут ветры с хребта Годсенд. Это необузданная, жестокая земля. До Августинского мира к нам вторгались чаще, чем к кому бы то ни было во всей империи. Ты слышал легенду о Маттео и Элейне?

– Разумеется. – Жан-Франсуа кивнул. – Сказание о принце-воине с севера, который женился на королеве Элидэна еще до становления империи. Говорят, Маттео любил свою Элейну со страстью четверых обычных мужей, а когда они умерли, Господь превратил их в звезды и вознес на небосвод, дабы они могли вечно быть вместе.

– Это одна версия легенды, – улыбнулся Габриэль. – Маттео и правда страстно любил свою Элейну, вот только мы в Нордлунде рассказываем о них иначе. Видишь ли, Элейна своей красой славилась на все пять королевств, и от каждого из соседних четырех престолов просить ее руки прибыло по принцу. В первый день принц из Тальгоста преподнес ей табун величественных тундровых пони: умных, словно кошки, и белых, как снега его родины. На второй – принц Зюдхейма преподнес Элейне корону из мерцающего златостекла, которое добывали в недрах гор его отчизны. На третий – принц Оссвея предложил ей корабль из бесценной древесины любоцвета, дабы увезти ее за Вечное море. А вот принц Маттео был беден. Уже когда он родился, на его земли совершали набеги и Тальгост, и Зюдхейм, и Оссвей. Ни пони, ни златостекла, ни любооцвета подарить он не мог. И тогда он поклялся Элейне любить ее со страстью четырех обычных мужей, а в доказательство он встал у ее трона и, обещая свое сердце, возложил к ее ногам сердца остальных соискателей. Принцев, грабивших его родные земли. Всего получалось четыре сердца.

Вампир фыркнул:

– Хочешь сказать, что все северяне – кровожадные безумцы?

– Хочу сказать, что мы подвержены страстям, – ответил Габриэль. – И дурным, и прекрасным. Тебе следует помнить об этом, если хочешь узнать ma famille. Наши сердца говорят громче наших умов.

– Так что там с твоим отцом? – напомнил Жан-Франсуа. – Он тоже был подвержен страстям?

– Oui, но только дурным. Он был болен, насквозь.

Угодник-среброносец подался вперед и упер локти в колени. Тишину в камере нарушало только шуршание пера, с которым холоднокровка рисовал его портрет, да шепотки ветров.

– Он был ниже меня, зато сложением напоминал кирпичную стену. Три года служил разведчиком в армии Филиппа Четвертого, пока старый император не умер, а во время кампании в горах Оссвея попал под лавину и сломал ногу. Кость так и не срослась как надо, вот он и подался в кузнецы. А работая в крепости местного барона, повстречал мою маму. Красавицу с волосами цвета воронова крыла, статную и горделивую. Он невольно влюбился в нее. Да и кто бы устоял? Дочь самого барона. La demoiselle де Леон.

– Так де Леон – фамилия твоей матери? Мне казалось, у вашего вида фамилии наследуются по отцовской линии, а женщины свои, выходя замуж, забывают.

– Родители зачали меня, не обвенчавшись.

Вампир прикрыл рот острыми пальцами.

– Какой скандал.

– Определенно, дед думал так же. Стоило животу начать расти, и он потребовал избавиться от меня, но мама отказалась. Тогда дед прогнал ее, сопроводив всеми проклятиями, какие только измыслил. Однако мама была тверда, как скала. Ни перед кем не склонялась.

– Как ее звали?

– Ауриэль.

– Красивое имя.