Весь этот свет

– Все. Все так говорят.

Паренек закрыл объектив крышечкой, потом сошел с тротуара и перешел дорогу.

– Ну, «все» не видели того, что я только что увидел в объектив, и фото получилось отличное.

Я уставилась на него, пытаясь решить, сделал ли он мне комплимент или наоборот. Мои руки были сложены на груди, но выражение лица смягчилось.

– Мой папа сказал, ты племянник мисс Ли?

Он кивнул и поправил очки на блестящем носу.

Я посмотрела на силуэты родителей, маячившие в окне, потом снова повернулась к пареньку.

– Ты здесь на все лето?

Он снова кивнул.

– Ты говорить умеешь? – вскипела я.

Он весело улыбнулся.

– Чего ты такая сердитая?

– Не знаю, – огрызнулась я и снова зажмурилась. Сделала глубокий вдох, потом слегка приоткрыла глаза. – А ты никогда не злишься?

Паренек пожал плечами.

– Думаю, не больше, чем прочие люди, – он кивнул на мой дом. – Почему они так вопят?

– Мой, э-э-э… мой папа сегодня потерял работу.

– Он работает на нефтяную компанию?

– Работал.

– Как и мой дядя… до сего дня, – признался мальчик. У него вдруг сделался очень уязвимый вид. – Только никому не рассказывай.

– Я умею хранить секреты, – я встала и отряхнула шорты. Мой собеседник молчал, и я нехотя проговорила: – Я – Кэтрин.

– Знаю. А я – Эллиотт. Хочешь вместе со мной пойти в кафе «У Браума» и съесть по рожку мороженого?

Он был на полголовы выше меня, но на первый взгляд казалось, что весим мы одинаково. Руки и ноги у него были слишком длинные и костлявые, а уши, похоже, росли быстрее всего остального организма. Высокие скулы сильно выдавались вперед, так что щеки казались запавшими, а длинные, похожие на солому волосы делали овальное лицо еще более вытянутым.

Паренек переступил через трещину в асфальте, а я вышла за калитку и обернулась через плечо. Дом по-прежнему взирал на меня – он будет ждать моего возвращения.

Мои родители все кричали. Если я войду внутрь, они умолкнут, но потом еще долго будут переругиваться у себя в спальне, а значит, мне придется всю ночь слушать приглушенное ворчание мамочки.

– Конечно, – сказала я, поворачиваясь к Эллиотту. Он выглядел удивленным. – У тебя есть деньги? Я потом тебе верну. Не хочу сейчас возвращаться в дом за кошельком.

Он кивнул и в качестве доказательства похлопал себя по нагрудному карману.

– Я за тебя заплачу. Подстригал газоны у соседей.

– Знаю.

– Знаешь? – переспросил он и удивленно улыбнулся.

Я кивнула, сунула пальцы в неглубокие карманы джинсовых шорт и впервые ушла из дома, не спросив разрешения.

Эллиотт шел рядом со мной, но на некотором расстоянии. Полтора квартала он молчал, а потом его прорвало.

– Тебе здесь нравится? – спросил он. – В Дубовом ручье?

– Не особо.

– А что насчет школы? Какая она?

– Люблю ее до безумия.

Он кивнул так, словно я подтвердила его подозрения.

– Моя мама здесь выросла и всегда говорила, что терпеть не может этот городишко.

– Почему?

– Большинство индейских детей ходили в свою собственную школу. Над мамой и дядей Джоном постоянно издевались, потому что они единственные посещали городскую школу. К ним относились отвратительно.

– Это… как? – спросила я.

Эллиотт нахмурился.

– Их дом забрасывали камнями, как и мамину машину. Но я знаю об этом только по рассказам дяди Джона. Мама лишь говорила, что родители в этом городе очень ограниченные, а дети еще хуже. Не уверен, как к этому относиться.

– К чему именно?

Эллиотт опустил глаза.

– К тому, что мама отправила меня в место, которое ненавидит.

– Два года назад я попросила на Рождество чемодан, и папа подарил мне две штуки. Как только закончу школу, немедленно соберу вещи и больше никогда сюда не вернусь.

– А когда ты заканчиваешь школу?

Я вздохнула.

– Через три года.

– Значит, ты перешла в старшую школу? Я тоже.