Дом Безгласия

В моем мозгу снова пронеслась цепочка событий. У нас на пороге появляется сын серийного убийцы, человека, причинившего мне больше вреда, чем все другие встретившиеся в жизни злодеи, вместе взятые. И этот сын убийцы заявляет, что пришел посмотреть на меня. А затем, без видимой причины, давится собственным языком. А мой сын, никогда до того не намекавший, что он знает, как спасти человека в столь плачевном состоянии, оказывает ему первую помощь.

Все это было странно само по себе, однако я должен сказать вам: тайна, которая за этим скрывалась – и частично просочилась наружу в эти страшные минуты, – касалась событий настолько трагических, что я не в состоянии описывать их даже сейчас.

Поэтому сперва нам лучше вернуться в тот год, когда все началось.

Глава 4

Март 1989 года

Линчберг, Южная Каролина

Мне 16 лет

1

Все ужасы, случившиеся в моей жизни, проистекают из одного дня – когда мы с Андреа Льеренас отправились на прогулку в лес.

В тот день Андреа произнесла слова, которые разбили мне сердце. Я буквально ощутил боль в ушах, когда звуковая волна достигла слухового прохода. Слова хлестнули меня наотмашь и разрушили образ самой совершенной из всех девушек, когда-либо ходивших по земле.

– «Led Zeppelin» ничуть не лучше остальных твоих хэйр-метал-групп.

Мы брели вдоль заброшенной железной дороги. Рельсы остались такими же прямыми, разве что слегка заржавели и износились от времени. Перед нами во всей красе раскинулись свидетельства конца зимы и наступления весны. Дубы, березы и клены оделись в зеленую листву, вернув себе превосходство над соснами, которые выстояли даже в холодные месяцы. Подлесок вновь ожил; кустарники, вьющиеся растения и травы заполнили зимние пустоши, отчего лес стал выглядеть густым и веселым. Уже пробивались ранние цветы – местами красные и голубые, но в основном желтые. Воздух пах свежестью и вибрировал от неумолчного жужжания насекомых, которое создавало особый фон – тот, что в лесу считался своего рода тишиной.

Итак, я прогуливался среди этой красоты с девушкой, самой лучшей своей подругой, и чувствовал себя на пике счастья, пока она не произнесла те слова и не испортила мне настроение.

Я остановился на прогнившей шпале и попытался свести все к шутке.

– Постой. Кажется, у меня что-то со слухом. – Я засунул в ухо мизинец и начал вращать им, словно выковыривая серу. – Ты не могла такого сказать, я, наверное, ослышался. Но даже если и сказала, ты все равно не могла…

– Ну-у… – ответила Андреа. – «Poison», «Skid Row», «Guns ’N Roses», «Led Zeppelin» – все они одинаковые. А для меня «одинаковые» значит паршивые.

Я чуть не соскользнул со шпалы, словно ее намазали глиной. Обеими руками потер виски.

– Ты неправа как минимум по двум пунктам. Во-первых, каждая из этих групп потрясная. Только «Led Zeppelin» не имеет с ними ничего общего. Совершенно ничего. Это совсем другой уровень. То есть они потрясные, но… «Led Zeppelin» потряснее.

– У них у всех длинные волосы?

– Да, но…

– И все они позорно одеваются?

– Да, но…

– И все играют посреди композиции жуткое соло на гитаре, которое никто не хочет слушать?

– Они разные. Все группы потрясные, а одна из них потряснее всех. Конец дискуссии.

– Против такого красноречия не попрешь. Не знаю, как еще с тобой спорить. – Она сложила руки и преувеличенно громко вздохнула, признавая поражение. – Разве что сказать, что все эти группы отстой.

– Конечно, куда им до Мадонны или Тиффани…

– Возьми свои слова обратно! Немедленно! – воскликнула Андреа и обвила руками мою шею. Дело, как всегда, закончилось несколькими поцелуями.

Как описать удовольствие от этих трех вещей – ее смеха, ее объятий, ее поцелуев? Я не из тех, кто теряет рассудок, когда дело касается любви, однако Андреа олицетворяла для меня счастье, была путеводной звездой в тумане и в сумраке, вечных спутниках отрочества. Если бы Андреа не присутствовала в моей жизни в последующие месяцы, я бы совершенно точно не выжил.

Она отступила на шаг, с сожалением уронив руки.

– Может, пойдем наконец искать тропинку?

– Если ты настаиваешь. – Я воспользовался моментом, чтобы полюбоваться ею. Каштановые волосы, смуглая кожа, четко очерченные скулы. А глаза… Темные, лучистые, бездонные окна в ее блестящий ум – вот что я любил в подруге больше всего. Впрочем, я любил ее всю.

– Почему ты так смотришь?

– Пытаюсь заглянуть тебе в душу. Что-то произошло, и заставило тебя утверждать, будто «Led Zeppelin» и «Poison» – одно и то же!

– Не спорь со мной. И хватит на тему отстойных групп!

Андреа развернулась и бросилась бежать, а я припустил за ней.

2

Как и большинство вещей на свете, проживание на ферме в Северной Каролине имело свои плюсы и минусы. Я не буду перечислять минусы, которые здесь присутствовали во множестве (повторяю, как и во всем другом), однако плюсы были просто чудесны. Никаких двенадцатиполосных шоссе, смога, гангстеров, трафика; другими словами, ничего из того, с чем сталкиваются жители больших городов. Наивно? Разумеется. Сейчас я понимаю, насколько был смешон, причем во многих отношениях. Но тогда нас все устраивало.

А самый большой плюс – абсолютный простор, в котором мы жили. Куда ни глянь, везде поля, леса и болота – казалось, им нет конца. Мы с Андреа обожали исследовать окрестности; клянусь, даже если заниматься этим по десять часов ежедневно в течение десяти лет, то все равно в изобилии остались бы еще неизведанные чудеса. Скалы, скрытые под поверхностью болот и выступавшие наружу небольшими островками, о которых никто не знал. Заброшенные семейные кладбища, надгробные камни, утонувшие в земле и затянутые кудзу – стелющимся растением. Ручьи, кишащие раками; они ждали, что их поймают и вновь отпустят на свободу, но при этом успевали щипнуть пару раз, напомнить, кто здесь хозяин. Деревья – чтобы залезть, озера – чтобы поплавать, ручьи – чтобы перейти вброд, фруктовые сады – чтобы их обтрясти.

Больше всего я любил леса. Бесконечное разнообразие деревьев – и толстоствольные ровесники первых переселенцев, и тонкие стройные прутики, рвущиеся в небо; у каждого свой запах, своя пышная крона – лиственная или хвойная. Кудзу растет быстрее, чем растут дети, и увивает все, что попадется на пути; целые дома были словно покрыты зеленой кожей. Белки, олени, перелески, лужайки с дикими цветами, гуденье насекомых… Если бы семья и общество не возражали, я с радостью жил бы среди волков, как Маугли.

Впрочем, волки у нас не водились.

– Почему мы каждый раз ее пропускаем? – недоумевала Андреа.

Уже минут десять мы, взявшись за руки, ходили туда-сюда по одному и тому же участку железной дороги в поисках начала тропинки – с некоторых пор нашей любимой тропинки. Но учитывая, с какой скоростью здесь наступала природа, можно было даже человека потерять в траве, не то что узкую дорожку.

– Вот она! – торжествующе воскликнул я, указав на едва заметный просвет между двух пышных кустов. Тяжело разглядеть среди чащобы начало неофициальной тропы, но, если знаешь, где искать, глаза сами найдут. Утоптанная земля, пара сломанных веток, небольшой прогал, который почти затянулся после того, как здесь в последний раз прошли люди…

– Наконец-то! – с облегчением выдохнула Андреа.

Мы вошли в лес, как всегда, чувствуя благоговение. Кустарники гостеприимно расступились, впуская нас в мир зелени и теней. Далеко наверху сквозь купол листвы струился солнечный свет, испещряя почву золотистыми крапинками. Мы двинулись по петляющей тропке. Наверное, те, кто проторил ее до нас, понятия не имели о том, что кратчайшим путем из пункта А в пункт Б является прямая линия. Однако нам было все равно. Чем извилистее дорога, тем дольше по ней гулять.

Несколько минут мы с любопытством озирались по сторонам. Затем Андреа нарушила тишину (гудение насекомых не в счет):

– Ну что, залезем сегодня куда-нибудь?

– Только если на вершине меня ждет награда.

– Ладно. – Она показала на гигантский дуб. Его ветви были толще, чем торс взрослого мужчины; некоторые сгибались до земли и снова тянулись вверх. Идеальное дерево, чтобы на него забраться. – В награду разрешаю устроить мне тест по биологии. Взгляни, какой мох.

Я взглянул. С ветвей свисала тонкая серебристо-серая пряжа. Ее часто сравнивают с седой бородой, однако мне показалось, что дуб просто начал таять от старости. Какое грустное и обреченное дерево… А может, это его слезы?