Компас сердца. История о том, как обычный мальчик стал великим хирургом, разгадав тайны мозга и секреты сердца

– Ну, пожалуй, это приятное ощущение.

– Что происходит с твоим сердцем?

– Оно бьется. – Я улыбнулся.

– Медленно или быстро?

– Быстро.

– Хорошо. А что ощущают твои руки?

Я посмотрел вниз и увидел, что вцепился руками в сиденье. Я постарался их расслабить.

– Они расслаблены.

– Хорошо. А что насчет твоего дыхания? Оно глубокое или поверхностное? Такое? – Рут глубоко вдохнула и выдохнула. – Или вот такое? – Она задышала быстро, словно запыхавшаяся собака.

– Полагаю, что-то среднее.

– Ты нервничаешь?

– Нет, – еще раз соврал я.

– Твоя нога снова трясется.

– Разве что немного.

– Тело всегда сигнализирует о том, что творится у нас внутри. Ну не удивительно ли? Когда тебя спрашивают, как ты себя чувствуешь, ты можешь ответить: «Я не знаю» – либо потому, что действительно не знаешь, либо потому, что не хочешь говорить. Однако твоему организму отлично известно, как именно ты себя чувствуешь. Он знает, когда тебе страшно. Когда ты счастлив. Когда ты взволнован. Когда ты нервничаешь. Когда ты зол. Когда тебя одолевает зависть. Когда тебе грустно. Твой разум, может, и думает, что ты не знаешь, но если спросить у твоего тела, оно обязательно подскажет ответ. В каком-то смысле у него есть собственный разум. Тело реагирует на любые ситуации. Иногда правильно, иногда нет. Понимаешь?

А ведь так и есть! Эта мысль ошеломила меня. Когда я приходил домой, я мог с порога понять, в каком мама настроении. И ей даже не нужно было ничего говорить: я чуял ее состояние нутром.

Я пожал плечами. Я старался не потерять нить ее рассказа.

– Ты когда-нибудь бываешь по-настоящему грустным или озлобленным?

– Иногда. – Злился я часто, но не хотел это признавать.

– Я хочу, чтобы ты поделился со мной случаем, когда ты сильно злился или чего-нибудь боялся, а после мы поговорим о том, что чувствует твое тело во время этого рассказа.

Мысли заметались у меня в голове. Я не знал, о чем рассказать. Может, о том случае, когда монахиня (я учился в католической школе) дала мне пощечину, а я без раздумий ответил ей тем же? Или о том вечере в четверг, когда отец в очередной раз пришел домой пьяным? А может, о том, что сказал врач, когда я привел маму в больницу, и как мне захотелось ударить его, или провалиться сквозь землю, или сделать и то и другое?

– Джим, ты думаешь так громко, что я слышу твои мысли, вот только ничего не понимаю. Скажи мне, о чем ты сейчас думаешь.

– Я думаю обо всех тех вещах, о которых не хочу вам рассказывать.

Она улыбнулась.

– Ничего страшного. Что бы ты ни сказал, это будет нормально. Мы говорим о твоих чувствах. Чувства не бывают правильными или неправильными. Это просто чувства.

Я не поверил этим словам. Я отчаянно стыдился своих чувств, своей злости, своей грусти, того, что я склонен поддаваться эмоциям. Мне захотелось убежать.

– Твоя нога скачет вверх-вниз со скоростью сто километров в час, – заметила Рут. – Сейчас я сосчитаю до трех, после чего ты сразу начнешь рассказывать свою историю. Ты должен говорить не задумываясь, хорошо? Итак, я буду считать до трех. Готов?

Я лихорадочно старался избавиться от потока мыслей и чувств и вспомнить хоть что-нибудь такое, о чем не стыдно было бы рассказывать. Мне не хотелось отпугнуть Рут.

– Раз…

А вдруг Рут католичка и придет в ужас, узнав, что я дал пощечину монашке, после чего меня выгнали из школы и отправили жить с моей старшей сестрой и ее мужем, но и там я подрался, так что из новой школы меня тоже выгнали? Вдруг она не захочет, чтобы я приходил, потому что сочтет меня слишком буйным?

– Два…

Что, если я расскажу, как злюсь на отца за то, что он, напившись, разбил нашу машину и теперь нам приходится ездить с покореженным капотом и бампером, привязанным веревкой (своего рода огромная табличка с надписью «Мы такие бедные, что не можем позволить себе починить машину»)? Вдруг она подумает, что я плохой сын?

– Три… Давай!

– Отец пьет. Не каждый день, но много. Он уходит в запой и потом неделями пропадает, а мы остаемся совсем без денег – только на социальном пособии, которого вечно не хватает. Когда он не пьет, все ходят по дому на цыпочках, стараясь не выводить его из себя. Если он пьет дома, то орет, ругается, крушит все кругом, и мама начинает плакать. Когда такое случается, брат уходит из дома, а я прячусь у себя в комнате, но всегда прислушиваюсь на случай, если все станет совсем плохо и надо будет вмешаться. Я переживаю за маму. Ей часто бывает плохо, и большую часть времени она проводит в постели, а после того как отец напивается и они ссорятся, ей становится еще хуже. Она кричит на него, когда он дома, а потом молчит, когда он уходит. Она не встает с кровати, не ест и ничего не делает. Я не знаю, как быть.

А вдруг Рут католичка и придет в ужас, узнав, что я дал пощечину монашке, после чего меня выгнали из школы и отправили жить с моей старшей сестрой и ее мужем, но и там я подрался, так что из новой школы меня тоже выгнали?

– Продолжай, Джим.

Рут правда меня слушала. Казалось, ей действительно хочется услышать все, что я могу рассказать. Она не выглядела шокированной. Она понимающе, по-доброму улыбалась. Словно знала, о чем я говорю, или хотя бы не считала меня и мою семью отбросами из-за того, что мы бедные.

– Продолжай, – подбодрила она меня.

– Однажды я вернулся домой из школы. Было тихо. Слишком тихо. Я зашел в мамину комнату: она лежала в кровати. Она выпила таблетки. Обычные таблетки, которые помогают успокоиться, вот только она приняла слишком много. Я бросился к соседке и попросил отвезти нас в больницу. Мама уже бывала в больнице из-за таблеток. В смысле моя мама – она уже вытворяла такое и раньше. Так вот, лежит она на больничной койке, а я сижу рядом и слышу все, что говорят за шторами. Какой-то парень злится, потому что из-за моей мамы пришлось заполнять бумаги: мол, он устал тратить свое время на подобных людей. Женщина в ответ смеется и говорит, что «может, этот раз будет последним». Я не совсем понимаю, что она имеет в виду, но потом они оба смеются, и мне хочется наорать на них. Я злюсь на них: люди в больнице не должны так себя вести. И злюсь на маму, потому что не понимаю, зачем она так делает. Это несправедливо и стыдно. И я злюсь на отца за то, что из-за него маме так плохо и грустно. Я злюсь и на них обоих, и на всех в больнице и иногда буквально выхожу из себя.

Я не уверен, что делать теперь, когда мой рассказ подошел к концу. Рут сидит напротив, а я пялюсь на дурацкую дырку в моем дурацком кроссовке.

– Джим, – Рут тихо произносит мое имя. – Что ощущает сейчас твое тело?

Я пожимаю плечами. Мне остается лишь догадываться, что она думает обо мне, узнав о моей семье.

– Что ты ощущаешь в животе?

– Подташнивает.

– Что ты ощущаешь в груди?

– Она сдавлена. Немного болит.

– Что насчет головы?

– В голове пульсирует.

– А что насчет глаз?

Не знаю почему, но, едва Рут задала этот вопрос, мне захотелось закрыть глаза и заплакать. Я не собирался плакать, но не мог сдержаться. Слеза скатилась по моей щеке.