Браво, или В Венеции

– Ты хочешь заказать молитву? Ни один твой сын никогда не будет страдать в Царствии Божием, за упокой его души всегда будет отслужен молебен.

– Спасибо вам, синьор, но я верю, что все всегда к лучшему, а больше всего верю в милосердие Божие. Сегодня я хлопочу о живых.

Сочувствующий взгляд сенатора сразу стал недоверчивым и подозрительным.

– Ты хлопочешь? – переспросил он.

– Я умоляю вас, синьор, спасти моего внука от службы на галерах. Они забрали мальчика – а ему еще только четырнадцать лет – и посылают воевать с нехристями, забывая о его возрасте и о зле, которое они причиняют, не думая о моих преклонных летах и одиночестве, да и вопреки справедливости – ведь его отец был убит в последнем сражении с турками.

Замолчав, рыбак взглянул на окаменевшее лицо сенатора, тщетно стараясь уловить впечатление, произведенное его словами. Но лицо сенатора оставалось холодным, безответным, на нем не отразились никакие человеческие чувства. Бездушие, расчет и лицемерная политика государства всюду, где дело касалось морской мощи республики, давно убили в нем все чувства. Малейший пустяк казался ему грозной опасностью, а разум его привык оставаться безучастным к любым мольбам, если это могло нарушить интересы государства или если речь шла о служении народа республике Святого Марка.

– Мне было бы приятнее, попроси ты меня заказать молитву или дать тебе золота, что угодно, только не это, Антонио, – сказал он после минутного молчания. – Мальчик все время был с тобой, с самого рождения?

– Да, синьор, так оно и было, ведь он сирота; и мне бы хотелось оставаться с ним до тех пор, пока он не сможет сам начать жить, вооруженный честностью и верой, которые уберегут его от зла. И, если бы сейчас был жив мой храбрый сын, убитый на войне, он не просил бы для мальчика у судьбы ничего, кроме совета и помощи, – их ведь даже бедняк имеет право дать своей плоти и крови.

– Но твой внук в том же положении, что и другие, и ты ведь знаешь – республика нуждается в каждом человеке.

– Синьор мой, когда я шел сюда, я видел синьора Джакомо, выходившего из гондолы.

– Это еще что такое! Разве ты забыл разницу между сыном рыбака, удел которого трудиться, работая веслом, и наследником старинного рода? Иди, самонадеянный человек, и помни свое место и различие между нашими детьми, установленное самим Богом.

– Мои дети никогда не огорчали меня при жизни, – с укоризной, хотя и мягко проговорил Антонио.

Слова рыбака кольнули синьора Градениго в самое сердце, и это, конечно, не смягчило его по отношению к молочному брату. Впрочем, пройдясь в волнении несколько раз по комнате, сенатор овладел собой и сумел ответить спокойно, как и приличествовало его сану.

– Антонио, – сказал он, – твой нрав и смелость давно мне знакомы. Если бы ты просил молитвы за умерших или денег для живых, я бы помог тебе; но, прося моего заступничества перед командиром галерного флота, ты просишь то, что в такой серьезный для республики момент не может быть разрешено даже сыну дожа, если бы дож был…

– …рыбаком, – подсказал Антонио, видя, что сенатор колеблется, подыскивая слово. – Прощайте, синьор! Я не хочу расставаться с моим молочным братом недружелюбно, и потому да благословит Бог вас и ваш дом. И пусть никогда не доведется вам, как мне, потерять ребенка, которому грозит участь, гораздо страшнее смерти – гибель от порока.

С этими словами Антонио поклонился и ушел тем же путем, как и пришел. Сенатор не видел его ухода, ибо опустил глаза, втайне понимая всю силу слов рыбака, сказанных им по простоте своей, и прошло некоторое время, прежде чем синьор Градениго обнаружил, что остался один. Впрочем, почти сразу же его внимание привлекли звуки других шагов. Дверь вновь отворилась, и на пороге появился слуга. Он доложил, что какой-то человек просит принять его.

– Пусть войдет, – сказал сенатор, и лицо его приняло обычное настороженное и недоверчивое выражение.

Слуга удалился, и человек в маске и плаще быстро вошел в комнату. Он сбросил плащ на руку, снял маску, и сенатор увидел перед собой наводящего на всех ужас Якопо.

Глава VI

Сам Цезарь вел сраженье. От врага
Такого натиска не ждали мы.

    Шекспир. «Антоний и Клеопатра»

– Заметил ли ты человека, который только что вышел отсюда? – с живостью спросил синьор Градениго.

– Да.

– И ты сможешь узнать его по лицу и фигуре?

– Это был рыбак с лагун по имени Антонио.

Сенатор бросил на браво удивленный взгляд, в котором было и восхищение. Затем он опять зашагал из конца в конец комнаты, а его гость в это время стоял в непринужденной, полной достоинства позе, ожидая, когда сенатор соизволит к нему обратиться. Так прошло несколько минут.

– У тебя проницательный взгляд, Якопо! – сказал патриций, прерывая молчание. – Имел ли ты когда-нибудь дело с этим человеком?

– Нет, никогда.

– И ты можешь поручиться, что это был…

– …молочный брат вашей светлости.

– Меня не интересует твоя осведомленность о его детстве и происхождении, я спрашиваю о теперешнем его положении, – ответил сенатор Градениго, отвернувшись от всевидящего Якопо. – Может быть, кто-либо из высшей знати говорил тебе о нем?

– Нет… мне не дают поручений, касающихся рыбаков.

– Долг может привести нас не только к рыбакам, молодой человек. Тот, кто несет на себе бремя государственных дел, не должен о нем рассуждать. А что ты знаешь об Антонио?

– Его очень уважают рыбаки, он искусен в своем деле и давно познал тайну лагун.

– Ты хочешь сказать, что он обманывает таможенников?

– Нет, я не это хотел сказать. Он с утра до вечера трудится, и ему некогда этим заниматься.

– Знаешь ли ты, Якопо, как суровы наши законы в делах, касающихся казны республики?

– Я знаю, синьор, что приговор Святого Марка никогда не бывает мягким, если затронуты его собственные интересы.

– Я не просил тебя высказывать свое мнение по этому вопросу. Человек этот имеет привычку рассуждать на людях о таких делах, о которых судить могут только патриции.

– Синьор, он стар, а язык развязывается с годами.

– Болтливость не в его характере. Природа наградила его хорошими качествами; если бы его происхождение и воспитание соответствовали его уму, я думаю, сенат с удовольствием выслушал бы его суждения, а теперь – боюсь, что все эти его разговоры могут ему повредить.

– Разумеется, если его слова оскорбительны для ушей Святого Марка.

Сенатор бросил быстрый подозрительный взгляд на браво, словно стараясь понять подлинный смысл его слов, но лицо Якопо оставалось по-прежнему спокойным и непроницаемым, и сенатор продолжал как ни в чем не бывало:

– Если ты находишь, что он оскорбляет республику своими словами, значит, годы не сделали его благоразумнее. Я люблю этого человека, Якопо, и мое к нему пристрастие вполне понятно – ведь мы с ним были вскормлены одной грудью.

– Вы правы, синьор.

– А раз я чувствую слабость по отношению к нему, мне хотелось бы, чтобы его убедили быть поосторожнее. Ты, конечно, знаешь его рассуждения насчет того, что государству пришлось призвать на флотскую службу всех юношей с лагун?

– Я знаю, что у него отняли внука, вместе с которым он трудился.

– Да, чтобы тот с честью, а может быть, и с выгодой для себя служил республике.

– Возможно, синьор.