Краснокожие

– Я не могу покинуть отца, – спокойно возразила Мэри, – его долг повелевает ему оставаться здесь, среди своей паствы, тем более, что в настоящее время многие из его духовных детей впали в жестокое заблуждение и грехи, а мой долг и мое сердце повелевают мне быть неразлучно с ним во все тяжелые минуты его жизни.

Бабушка с любовью взглянула при этом на Мэри и сказала:

– Вы поезжайте с дядей, а мы с Мэри останемся вместе. Ее отец, конечно, не нуждается в ее защите, так как даже и эти безумные люди пощадят его, как духовное лицо, как служителя церкви.

Обе барышни мило запротестовали против подобного решения вопроса; они тоже не желали расставаться с доброй бабушкой, как они ласково называли мать своего опекуна. Последний как раз в этот момент вошел в комнату.

– Ну, однако! – заговорил он с самого порога. – Хорошенькое дельце, нечего сказать!.. Пожары, поджоги, антирентизм, попытки убийства и всякого рода ужасы как ни в чем не бывало происходят в самом сердце цивилизованной страны, в одной из самых примерных общин штата Нью-Йорк, а наш закон тем временем мирно спит над этим вулканом и улыбается, точно все эти поступки и происшествия заслуживают полного одобрения. Это уж просто из рук вон, Хегс!.. Однако что же мы будем делать с этими господами, с нашими пленными, Сенекой Ньюкемом и его достойным сподвижником?

– Они виновны в несомненном преступлении и должны быть подвергнуты, как я полагаю, соответствующему наказанию, как и всякий другой преступник на их месте.

– Их участь, мне кажется, не будет особенно ужасной, мой милый Хегс, – вот если бы ты, например, был пойман на месте преступления, занимаясь поджогом в кухне Сенеки Ньюкема, то уж тебя, конечно, постигла бы за это примерная кара, но они – дело другое! Я готов побиться об заклад, что эти молодцы будут оправданы по суду или же помилованы в силу смягчающих вину обстоятельств.

– Их оправдать нельзя – ведь мадемуазель Уоррен и я, мы оба были свидетелями, как они складывали костер и поджигали наш дом. Доказать это весьма нетрудно.

При этих словах взоры всех присутствующих невольно обратились на Мэри, и ее имя слетело со всех губ разом.

– И в самом деле, Мэри Уоррен одна из всех еще одета так, как была вчера; очевидно, она не ложилась, – сказала бабушка. – Что это значит, Мэри?

Девушка обладала такой правдивостью и чистотой сердечной, что тотчас же без оговорок рассказала все именно так, как было; она не упомянула только имени Оппортюнити, не желая выдавать ее тайны.

Когда Мэри окончила свой рассказ, Пэтти бросилась к ней на шею и стала без удержу целовать ее, а бабушка молча, но с особой нежностью привлекла ее к себе и поцеловала.

– Как видно, – заговорила, наконец, она, – мы своим спасением обязаны на этот раз главным образом нашей милой Мэри! Если бы не ее разумный и осторожный надзор и не ее своевременное предупреждение об опасности, Хегс, быть может, оставался бы там, под кленом на лужайке, до тех пор, пока уж было бы поздно думать о спасении.

– Да, и это еще не все, – воскликнул дядя Ро, восхищенный поведением Мэри. – Ведь всякая другая на ее месте стала бы, пожалуй, кричать: «Горим! Горим!» и преждевременно предупредила бы таким путем мерзавцев о том, что им грозит опасность, а потому, очевидно, что если бы не самообладание и разумное поведение мадемуазель Уоррен, то мы никогда не могли бы достигнуть в этом деле тех результатов, какие получили теперь.

Однако как все это ни прекрасно, но вещи говорят сами за себя, – продолжал дядя после некоторого молчания, очевидно, переходя уж на другую тему, – я все же утверждаю, что этим негодяям не будет никакого наказания. Мне уже случалось слышать по поводу других не менее важных проступков господ антирентистов, что все эти проступки есть не что иное, как доказательство того, что надо изменить законы, которые якобы вынуждают людей на такие проступки. Почему же бы и в данном случае не применить этот остроумный аргумент, который уже раз был применен к убийству, как мне известно? «Арендные условия вынуждают людей совершать убийства, следовательно, их необходимо уничтожить», – гласит эта мудрая истина, а теперь скажут так: «Арендные условия вынуждают людей прибегать к поджогу, – кто же может терпеть такого рода постановления, которые вынуждают людей на такие проступки?» Однако уже поздно и надо позаботиться о подходящем помещении для наших арестантов.

– Смотрите, что это за свет? – вдруг воскликнула Марта. – Ведь дом наш не горит, так кажется?

Действительно, невзирая на то, что ставни везде были заперты и шторы спущены, яркий свет ворвался вдруг в комнату и напугал нас не на шутку.

В этот же момент со двора донесся страшный воинственный крик индейцев, и мы слышали, как все они выбежали на лужайку перед домом и побежали вперед. Я кинулся к боковому крылечку, распахнул дверь, выскочил на лужайку и увидал, что там, неподалеку на равнине пылает огромная рига, полная доверху прошлогодним прекрасным сеном. Языки пламени взвивались высоко к небу и расстилались по ветру.

Горящее здание находилось на расстоянии полумили от дома, но зарево было громадное. Убыток для меня ограничивался лишь несколькими сотнями долларов, и я вовсе не был этим так огорчен, чтобы не испытывать известного наслаждения, доставляемого зрителю красотой и прелестью этой картины. К тому же дядя сообщил мне, что наш поверенный мистер Деннинг догадался застраховать ее и хранившееся в ней сено довольно выгодно в страховом обществе взаимопомощи города Саратоги, членами которого состояли преимущественно мои арендаторы, вследствие чего убытки, причиненные этим поджогом, более били по карману наших антирентистов, чем меня.

О спасении тут, конечно, нечего было и думать; оставалось быть лишь пассивным зрителем этого поистине прекрасного зрелища. Свет от пожара разливался на громадное пространство, озаряя всю окрестность багрово-красным заревом, причем особенно живописными казались на этом фоне адского пламени фигуры мнимых и подлинных краснокожих, индейцев и инджиенсов, двигающихся по равнине и разделяемых лишь пламенеющей ригой, препятствовавшей как тем, так и другим видеть друг друга.

Индейцы продвигались вперед со всевозможными предосторожностями, то на четвереньках, то ползком, как дикие кошки, а инджиенсов было около пятидесяти, не подозревая о надвигавшейся опасности, они кричали, кривлялись, завывали и плясали, всячески выражая свою радость по случаю блестящего успеха, стараясь этим дать понять, кому именно мы обязаны этим пожаром.

Между тем Тысячеязычный не принял участия в экспедиции своих друзей, а присоединился к нам, в то время как мы с дядей любовались на пожар с вершины маленького пригорка перед домом.

Я высказал ему некоторое удивление по поводу того, что вижу его здесь.

– Разве ваше присутствие не будет необходимо вождям? – спросил я.

– О, ничуть – спокойно возразил он, – в такого рода делах индейцы вовсе не нуждаются в переводчике; они сумеют и сами объяснить все, что будет нужно. Относительно скальпов я на всякий случай предупредил их, сказав, что в этой стране скальпы не в употреблении, и они обещали мне воздержаться от своей страсти приобретать шевелюры врагов. О, я на их счет теперь совсем покоен.

Тем временем мы не спускали глаз с пожарища и двигавшихся вблизи него фигур. Не знаю, как и почему, но, очевидно, инджиенсы заметили, наконец, приближение опасного врага, несмотря на принятые последними предосторожности. Вмиг поднялся страшный переполох, и все они обратились в бегство, о котором мы уже имели некоторое представление после сцен предшествовавшего дня.

Таковы были эти люди везде и всюду, где только им случалось сталкиваться с вооруженной силой. Надменные и грубые, когда в их лапы попадался какой-нибудь беспомощный и беззащитный человек, и низкие, подлые трусы и малодушные мерзавцы там, где они наталкивались хоть на маленькую горсть вооруженных и решительных людей.

Как только Каменное Сердце и его товарищи убедились, что эти ряженые негодяи обратились в поголовное бегство и что дело не обойдется без перестрелки, они принялись испускать неистовые крики и вой, выражая свой гнев, досаду и негодование. Эти крики имели, однако, свою выгоду для нас, дав понять нашим врагам, что мы настороже и что захватить нас врасплох довольно трудно; но кроме того, страх перед настоящими индейцами, конечно, отбил у них всякую охоту к новой попытке такого рода в эту ночь, так что все мы теперь были уверены, что остаток ночи можно будет провести спокойно. Эта уверенность передалась и нашим дамам, и вскоре все решили разойтись по своим комнатам и лечь спать.

Индейцы, видя, что им делать положительно нечего, медленно отошли, умело избегая пуль неприятеля и держась за пламенным костром уже догоравшего пожара.

– Ну, теперь вы можете спокойно ложиться спать, – заметил, прощаясь с нами, Тысячеязычный, – так же спокойно, как если бы мы были в прериях.

Он, вероятно, и не подозревал, какая злая ирония звучала в его словах: спокойно жить точно в прериях, это он говорил о местности в центре цивилизованного государства, когда в пятидесяти милях отсюда находилась это тяжелая и ни к чему не пригодная махина, называемая правительством, которая оставалась при виде происходивших у нее под носом безобразий, насилий и всякого рода нарушений закона столь спокойной, невозмутимой, самодовольной и блаженной, как будто вся эта взбаламученная страна была сплошным раем земным до грехопадения. Если это наше правительство и занималось чем-нибудь, то, вероятно, только вычислением минимума той суммы, какую арендаторам придется уплатить землевладельцам за их земли, когда эти несчастные, достаточно измученные всякого рода проделками своих благородных сограждан, рады будут, наконец, отказаться от своих земель и всяких других владений.

Я собирался уже идти в свою комнату и лечь в кровать, когда дядя остановил меня, сказав, что перед отходом ко сну следует взглянуть на наших пленных. Согласно ранее сделанному распоряжению их поместили в каменном фруктовом амбаре, не имевшем другого выхода, кроме одной тяжелой дубовой двери, к которой были приставлены двое часовых. Эти последние тотчас же допустили нас в помещение арестантов; при виде нас Сенека Ньюкем вздрогнул всем телом. Признаюсь, и мне самому тяжело было видеть его, но дядя смотрел на это дело гораздо проще и тотчас же обратился к нему.

– Как видно, мистер Ньюкем, дух зла порядком-таки распространил свое тлетворное влияние в стране, если даже человек с вашим образованием принимает столь деятельное участие в таких постыдных делах. Что вам сделал мой племянник? Какое зло причинил он вам, что вы прокрадываетесь ночью в его дом, как вор, как поджигатель?

– Не задавайте мне никаких вопросов, мистер Литтлпедж, – угрюмо и грубо отозвался Сенека, – я все равно не буду отвечать.

– А ты, мерзавец, – обратился дядя к Джошуа Бриггаму, – ты, который уж столько времени ешь хлеб Хегса Литтлпеджа, что сделал он тебе, чтобы ты среди ночи пытался сжечь его живьем в его собственном доме, как червя на листе?

– Он уже достаточно владел своими фермами и землями, пора и беднякам попользоваться ими, – пробурчал в ответ исподлобья Бриггам; в эту минуту он напоминал дикого зверя, посаженного на цепь.

Дядя только пожал плечами и, как бы войдя в свою настоящую роль, приподнял шляпу и с достоинством раскланялся перед Сенекой Ньюкемом, после чего мы оба вышли из этой импровизированной арестантской, оставив доблестных антирентистов одних.

Конечно, было бы не совсем приятно видеть, как вздернут на виселицу Сенеку Ньюкема, но такого рода пример был, быть может, необходим для того, чтобы вырвать зло с корнем. Утомленный до крайности всем тем, что мне пришлось видеть, слышать и испытать в течение последней ночи, я, наконец, улегся в постель и заснул крепким сном.

В данный момент Равенснест был так же спокоен, как в те блаженные времена, когда еще закон в Америке имел некоторое значение и силу.

Глава XXIV

С полным правом мы можем провозгласить красоты этой дорогой земли, которая нам принадлежит, ее сияющих улыбок, ее золотых плодов и всего ее цветочного мира. С полным правом могут еще нам сказать, что в этот миг, дорогой нам всем, несмотря на все грехи, скрытые в нашей груди, нам здесь приготовлен рай.

    Симмс

Следующий день был воскресный, и я проснулся не ранее девяти часов утра; когда я поднял штору и распахнул окно, мне показалось, что никогда еще с небес не смотрел такой ясный, такой радостный день, который бы так прекрасно гармонировал с ровным улыбающимся характером окружающего сельского пейзажа. Я с наслаждением вдыхал нежный утренний аромат трав и сотен цветов, врывавшийся в мою комнату вместе с солнечным светом. Правда, тут же у меня на глазах дымились еще остатки моей бывшей риги, живой и мрачный памятник дурного, черного дела рук человеческих, но самые черные мысли, вызвавшие это зло, как будто улеглись и рассеялись. Любуясь этим улыбающимся, приветливым видом полей, лугов и нив, веселых ферм, видневшихся сквозь зелень садов, я почувствовал, как во мне пробуждались все воспоминания и предания, связывавшие меня и мою семью с этими местами, и, сознаюсь, я от души возблагодарил Провидение, сделавшее меня наследником всех этих богатств и земель, а не забросившее меня в число рабов или людей низшего разряда.

Когда я вошел в столовую, вся семья была уже там в полном сборе; все, казалось, были необычайно спокойны и добродушно настроены, но, несмотря на то, завтрак прошел довольно молчаливо. Говорили за столом только дядя Ро и бабушка, предметом их разговора являлся существенный вопрос, как быть дальше с нашими арестантами. На расстоянии многих миль в окружности не было ни одного судьи, ни одного должностного лица, которое не было бы приверженцем и сторонником антирентизма и антирентистов; передать Сенеку и его сообщника в руки которого-нибудь из них, значило обеспечить этим негодяям полнейшую безнаказанность, а потому дядя решил в понедельник утром отправить преступников к одному из наиболее известных судей графства, жившему довольно далеко от Равенснеста и славившемуся своим беспристрастием и неподкупностью. Что же касается остальных нарушителей общественного спокойствия, то все они как будто притаились где-то и после вчерашнего своего подвига до поры до времени поутихли, и опасаться новой попытки такого рода с их стороны теперь было нечего.

Мы были еще за столом, когда до нашего слуха донесся звук благовеста в церкви святого Андрея. Церковь эта отстояла не далее одной мили от нашего дома, и барышни предложили отправиться пешком к обедне. Только бабушка с сыном поехали в экипаже, мы же, молодежь, все вместе отправились пешком за полчаса до второго звона, возвещавшего начало богослужения.

– А надо сознаться, – сказал я, – что наша возлюбленная Америка – удивительная страна. Смотрите, как все мирно и спокойно вокруг, как будто никогда не только преступление, но даже дурной замысел не омрачали сердец этих людей, а между тем не дальше, как двенадцать часов тому назад, здесь было возмущение, поджог и, быть может, даже преднамеренное убийство на уме у всех этих сотен людей, живущих вокруг нас.

– Не надо забывать, Хегс, что сегодня у нас воскресенье, – заметила Марта, – а в этой местности народ слишком религиозен, чтобы осквернить воскресный или праздничный день насилием или вооруженными сборищами.

Я поверил этому без труда: такого рода фарисейство и ханжество вообще часто присущи людям, но в этот день оно проявилось в прихожанах церкви Равенснеста особенно ярко. Те же самые люди, которые с таким рвением предавались своим дурным инстинктам, явились в церковь и участвовали в богослужении с тем же усердием и видимым благочестием, как если бы у них на совести решительно ничего не лежало, как будто они были чисты и непорочны, подобно голубям. Однако я заметил, что старые арендаторы относились к нашей семье с особой явной холодностью и посматривали нам вслед недовольным, угрюмым взглядом. Как видно, демагоги возбудили в них дух зависти и корысти, и покуда это тлетворное влияние будет преобладать в стране, до тех пор не было никакой возможности рассчитывать на лучшие и более миролюбивые чувства и отношения с их стороны.

– Ну, вот, – сказал я, подходя уже к церкви, – сейчас я увижу этот балдахин над нашей скамьей, о котором столько говорят. Право, я совершенно забыл о существовании этого безобидного предмета, и только дядя напомнил мне о нем, сообщив, что его друг и советник, мистер Деннинг, усиленно настаивает на том, чтобы его убрали отсюда.

– Я вполне с ним согласна, – с горячностью воскликнула Марта. – Я бы от всей души желала, Хегс, чтобы ты уничтожил этот омерзительный предмет на этой же неделе!