Колония на кратере. «Морские львы» (сборник)

– Лучшую часть, – сказал с живостью Пратт, что заставило его остановиться, – самую лучшую часть! Что же сделалось с остальной?

– Остальное мы сожгли, сударь, чтобы не умереть от холода.

Росвель рассказал в кратких, но ясных словах все случившееся, и как остатки «Морского льва» из Виньярда были употреблены для поправки его шхуны. Этот рассказ привел Марию к постели ее дяди, и она устремила свои глаза на лицо рассказчика.

Пратт испытывал теперь самую неблагородную страсть: скупость, – по мере того, как говорил Росвель, его ум представлял ему все источники богатства, которые ускользали у него один за другим, пока он, наконец, не осмелился заговорить трепещущим голосом и с лицом, лишенным всякого воодушевления.

– В таком случае, – сказал он, – я могу считать свое предприятие за ничто. Страховщики откажутся заплатить за корабль таким образом перестроенный, виньярдцы провозгласят свои права на вознаграждение, потому что вы два раза воспользовались им и употребили их материалы. Есть ли у нас груз?

– Нет, господин Пратт, все еще не так худо. Мы привезли довольно шкур, чтоб заплатить жалованье всему экипажу, чтобы окупить ваше снаряжение шхуны, не говоря уже о довольно значительной сумме. Наш меховой груз не может стоить менее двадцати тысяч долларов, кроме того, что мы оставили на острове и за которым можем послать другой корабль.

– Это другое дело, – вскричал Пратт. – Хотя шхуну можно считать разбитой и хотя расходы огромны, но я боюсь идти далее, Гарднер, скажите мне?.. Я очень слаб! Где вы остановились?.. Мария, спроси его.

– Я думаю, что дядюшка желает спросить вас, останавливались ли вы подле берега Западной Индии, как вам приказывали?

Мария выговорила эти слова с отвращением, потому что хорошо видела, что для ее дяди было не время думать о делах этой жизни.

– Я ничего не позабыл из ваших приказаний, сударь, – сказал Росвель, – это моя обязанность, и я думаю, что в точности ее исполнил.

– Подождите, Гарднер, – прервал умирающий, – мне надо спросить вас. Виньярдцы не имеют никакого права на эти кожи?

– Наверное, нет, сударь. Эти кожи принадлежат нам. Есть кожи, принадлежащие виньярдцам, но они свалены в нашем доме, где мы их оставили.

– Но, Гарднер, нам надо поговорить о самом важном. Не хотите ли, чтобы все вышли из комнаты на время нашего разговора?

И Пратт силился засмеяться. В комнате остались больной, Мария, Росвель и сиделка, которую нельзя было выгнать и которая считала себя вправе знать все семейные тайны.

– Дверь затворена? – сказал трепещущим голосом Пратт, потому что его смущение, соединившееся со слабостью, волновало его тело. – Мария, притвори хорошенько дверь, это наша тайна, надо, чтобы сиделка не забыла этого.

Мария уверила его, что они были одни, и отвернулась от него, чтобы скрыть свое горе.

– Теперь, Гарднер, – сказал Пратт, – говорите мне все.

Росвель колебался отвечать, потому что тоже видел с прискорбием, что любовь к прибыли господствовала над стариком до последнего вздоха.

– Вы забыли берег? – сказал Пратт с горестью.

– Нет, сударь, нет, я исполнил свою обязанность.

– Вы нашли его? Место хорошо было означено?

– Да, – отвечал Росвель.

– Итак, вы нашли то, о чем говорил Дагге?

– Да, сударь, точно так, как обозначил Дагге.

– Ну, ну! Вы вскопали маленький бугорок?

– Да, сударь, и мы нашли ящик, описанный пиратом.

– Бьюсь об заклад, что большой укладистый ящик. Пираты редко делают что-нибудь вполовину. Хи, хи, хи!

– Я ничего не могу сказать о величине ящика, но в нем должен был быть другой, небольшой стеклянный ящик.

– Но что в нем-то было, об этом вы не говорите?

– Вот что, сударь, – сказал Росвель, вынимая из кармана небольшой мешок, который положил на постель подле Пратта. – Все монеты были золотые, их здесь сто сорок три; это очень тяжелые дублоны, и каждый из них стоит десяти долларов.

Пратт раскрыл рот и, в то время как схватил кошелек, хотел вздохнуть. Через минуту он умер, и есть основание думать, что демоны, возбуждавшие в нем эту страсть, возрадовались такому концу. Вид скупости при последних его минутах так опечалил Марию, что она глубоко огорчилась при виде такой его смерти.

Глава XXVII

Скажите ему, чтобы он пал на колени перед Богом, Который над ним, перед Существом бесконечным, всемогущим, перед Создателем; пусть он станет на колени, и мы станем вместе с ним.

    Байрон

Погребение назначено было на воскресенье, в которое занимались делами. На другой день утром «друзья» собрались в гостиной и приступили к делу, говоря, что многие из них должны возвращаться довольно далеко.

– Прежде чем мы расстанемся, нам надо рассмотреть дела Пратта, – сказал Иов Пратт. – Между родными и друзьями должна существовать только одна любовь, и я уверен, что не имею другого чувства. Я предполагаю, – господин Иов Пратт всегда говорил только предположениями, – я предполагаю, что надо именно мне управлять делами, если только на это все согласятся. Если же хоть один будет против этого, так я ни за что не возьмусь.

Все согласились, потому что знали, что закон ему присуждает это право.

– Я никогда не думал, чтоб у Пратта было такое богатство, какое ему приписывали, хотя и предполагал, что оно доходит до десяти тысяч долларов.

– Боже мой! – вскричала двоюродная сестра, вдова, рассчитывавшая на завещание. – Я всегда думала, что у Пратта сорок или пятьдесят тысяч долларов! Десять тысяч долларов составляют не очень много для всех нас, если их разделить между многими.

– Раздел не так велик, как вы думаете, госпожа Мартин, – сказал господин Иов, – потому что ограничились самыми близкими родными и их представителями. Так как нет завещания, то все имущество должно быть разделено на пять частей, и каждая часть, по моим вычислениям, будет равняться двум тысячам долларов.

Без сомнения, это не большое богатство, но все лучше, чем ничего. Пратт был бережлив, – все Пратты таковы. Надобно заботиться о тех средствах, которые нам посылает Провидение.

– Каждый должен заботиться, как говорите вы, сударь, – сказала вдова Мартин. – Вот почему бы я хотела знать, есть ли завещание? Я знаю, что Пратт должен был подумать обо мне, и не полагаю, чтобы он оставил этот свет, не позаботившись о своей двоюродной сестре Дженни и ее вдовстве.

– Опасаюсь этого, сударыня, опасаюсь. Я никогда ничего не слыхал о завещании. Доктор сомневается, чтобы Пратт имел мужество написать акт, где бы шло дело о его смерти. Мария тоже никогда не слыхала о завещании, и я не знаю, к кому еще обратиться. Но я должен сказать, что пастор Уитль думает, что есть завещание.

– Завещание должно непременно быть, – сказал пастор, – благочестивый член церкви дал мне надежду, когда я говорил ему о нуждах этой церкви, чего бы не было, если бы он не хотел сдержать своего обещания. Я думаю, что все согласятся со мной.

– Пратт вам обещал что-нибудь? – робко спросил Иов.

– Может быть, – отвечал пастор Уитль, боясь впасть в грех лжи. – Но человек может обещать и косвенно столь же хорошо, как и прямо.

– Может быть, – спокойнее отвечал Иов Пратт, хотя улыбался тому, что причинил новое беспокойство вдове Мартин, которая боялась все более и более, чтобы, за отсутствием всякого завещания, не последовали закону о разделе.

– Я бы хотел, – сказал пастор, – чтобы поискали опять, нет ли завещания.

– Я согласен на все, – сказал Иов Пратт, уверенность которого и мужество с каждой минутой возрастали. – Я соглашаюсь на все и желал бы только знать, к кому мне должно обратиться?

– Кто-нибудь из присутствующих слышал ли о том, что умерший оставил завещание? – спросил громким голосом пастор Уитль.