Оценить:
 Рейтинг: 0

Измене доверяют, как лисе

Год написания книги
1948
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 ... 11 >>
На страницу:
2 из 11
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Судья Высокого суда Таккер подводил итоги третьего дня процесса. Обращаясь к присяжным, он заявил:

– Итак, что сказал этот человек, инспектор Хант? Он сказал, что, будучи инспектором уголовной полиции, знает подсудимого с тысяча девятьсот тридцать четвертого года. Сам он с ним не беседовал, но время от времени слушал, как тот произносит политические речи. Инспектор говорит, что узнал его голос. Третьего сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года он находился в Фолкстоне. И пробыл там до десятого декабря того же года. Вот его слова: «Затем я вернулся в Лондон. Будучи в Фолкстоне, я слушал радиопередачу. И немедленно узнал голос подсудимого…»

Те немногие зеваки, что сумели пробраться в переполненный зал суда, провели предыдущую ночь на каменных ступенях Олд-Бейли. Они явились сюда, чтобы вдоволь насмотреться на подсудимого. Ведь он так долго глумился над ними в передачах немецкого радио, воображая, что ему ничего не грозит. Что ж, теперь он у них в руках. Его не спасут ни юридические прения, ни бесчисленные выдержки из сотен книг по юриспруденции, которыми был завален весь адвокатский стол.

В первый день суда были представлены улики. Подсудимый угодил в банальную ловушку.

– Вечером двадцать восьмого мая сего года вы в обществе лейтенанта Перри находились в лесу, в Германии: неподалеку от Фленсбурга и датской границы. Подтверждаете?

– Подтверждаю.

– Вы оба собирали дрова, чтобы развести костер?

– Да.

– Собирая дрова, вы кого-нибудь видели?

– Мы встретили человека, который, судя по всему, прогуливался в лесу.

– Кто был этот человек?

– Подсудимый.

– Он что-нибудь вам сказал? Что-нибудь сделал?

– Указав на валежник, он произнес: «Вот еще дрова».

– На каком языке он говорил?

– Сперва на французском, потом на английском.

– Вы узнали голос?

– Узнал.

– Чей это был голос?

– Диктора немецкого радио.

И теперь, подводя итоги, судья снова говорил о голосе подсудимого.

На общественной скамье сидела толстуха в пыльном черном плаще и бесформенной шляпке с поникшими перьями. Подавшись вперед, она хмыкнула.

– Этот голос любой бы признал, – шепнула она мужчине в поношенном коричневом костюме, зажатому между нею и стеной. – Я, например, так запросто. Сколько раз его слышала, не сосчитать. И все думала: «Ну ладно, болтай сколько хочешь, мне-то какое дело. Нет мне дела ни до тебя, ни до твоей брехни. Вот попадешься, тогда и послушаем твои шуточки». Как в воду глядела. Ты смотри, какой он понурый сидит. Теперь-то ему не до смеха.

Мужчина, к которому она обращалась, вздрогнул. Это был нервный сутулый тип, ростом ниже среднего, светловолосый, с желтовато-белым лицом. Женщина с интересом взглянула на его шрам, шедший от правого глаза к подбородку.

– Самому довелось повоевать, а, приятель? – шепнула она. – Господи прости, ну и лицо у тебя, бедняжка, ну и вид…

Человек со шрамом (он называл себя Дэвидом Эллисом) кивнул, пристально глядя на судью. Теперь тот говорил о национальных различиях между англичанами и американцами. Сколько же копий сломано в подобных спорах! Если его когда-нибудь поймают, национальность обсуждать не станут, с горечью подумал он. Запасного выхода не будет.

– Я тут же узнал голос. Это был голос подсудимого.

Ну, это он тоже предусмотрел. Изловить его будет посложнее, чем этого дурака-подсудимого. Эллис знал, что его легко узнают по голосу. И принял меры предосторожности.

Этот парень, инспектор, узнал знакомый голос. Капитан разведывательного полка тоже его узнал – как только услышал. Ну и чем думал этот болван, когда заговорил сразу с двумя офицерами? Чем, спрашивается? Нарывался, иначе не скажешь. Нарывался.

Что ж, Эллис был поумнее. Повязки, конечно, помогли, но и про голос он тоже не забыл. Когда бинты наконец сняли, он держал рот на замке. Не говорил ни слова. Союзники обращались с ним по-доброму. Решили, что шок еще не прошел. Когда же настало время допросов, Эллис был готов. Удивительно, как маленький камешек под языком меняет голос. Медленную, сбивчивую речь сочли следствием потрясения. Никто ничего не заподозрил. Но нельзя же до скончания дней ходить с камешком во рту. Эта мысль вызывала у него тревогу. У британцев долгая память. Одна-единственная ошибка, и он окажется на той же скамье, где сейчас сидит подсудимый. О том, что люди знают твой голос, очень легко забыть. Иногда говоришь внезапно, не подумав. Просишь пачку сигарет, газету, заказываешь еду, а в следующую секунду сталкиваешься с озадаченным взглядом. И понимаешь, что забыл положить камешек под язык.

Пробыв в Лондоне пару-тройку дней, Эллис понял, что время от времени не контролирует свой голос, и решил больше не рисковать. Позже что-нибудь придумает, а пока что притворится глухонемым. Он даже выучил жестовый язык. Но с людьми, которые не понимают жестов, на таком языке не поговоришь. Иногда для общения подойдет алфавит глухонемых, в большинстве же случаев сгодится камешек. Нужно как-то изменить голос, раз и навсегда. Но как? Эллис понятия не имел. Раньше он и не думал, с какой легкостью может пасть жертвой собственного голоса. Не знал, что местные настолько бдительны. Вот, к примеру, подсудимый. Сказал только: «Вот еще дрова». И его тут же сцапали. Еще и подстрелили.

Эллис пришел на суд, готовый ко всему. Олд-Бейли, битком набитый полисменами и сотрудниками разведки, – настоящее львиное логово. Искушать судьбу было нельзя. Эллис положил камешек между десной и щекой и ни разу его не вынул.

Толстуха заговорила снова:

– Сколько возни. Что ж они никак не закончат? Ясно ведь, что это за птица. Разве мало того, что голос признали? Так что ж они тянут?

Хмуро глянув на нее, Эллис хотел было отодвинуться, но массивное тело соседки прижимало его к стене, и отодвигаться было некуда.

– На, съешь бутерброд, – расщедрилась толстуха. – Они до вечера провозятся. Сколько болтовни… конечно, оголодаешь тут. К чему дело-то идет? Неужто думают, что он сумеет увильнуть?

Покачав головой, Эллис протянул грязную клешню к бутербродам. Сегодня он не обедал, и в животе у него урчало. Но он желал слышать каждое слово, сказанное в зале суда. Как же хорошо, что он такой предусмотрительный. Иначе запросто оказался бы на той скамье. Атмосфера суда, речи выступающих, их реакция… Эллис был словно под гипнозом. Такое ощущение, что сидит на собственных похоронах. Охотно взяв бутерброд, он отвернулся и выплюнул камешек в руку.

– Так-то лучше. – Женщина улыбнулась. У нее было круглое, красное, дружелюбное лицо и блестящие карие глазки. – Наворачивай. У меня много. Питаться нужно как следует, такое мое мнение. Хотя с едой сейчас плоховато. Пока в очереди отстоишь, замучаешься.

Эллис кивнул. Отныне, что бы ни сказала толстуха, он будет молчать. Надкусив бутерброд, он принялся неторопливо пережевывать свежий хлеб. Сыр, соленый огурчик… Голь на выдумки хитра, с горечью подумал он. Сыр и соленый огурчик, а тем временем человека вот-вот приговорят к смерти.

Судья зачитывал слова подсудимого: «Пользуясь случаем, хочу сделать предварительное заявление касательно причин, по которым я оказался в Германии и стал диктором немецкого радио. Я руководствовался не жаждой наживы, материальной или любой другой, а только лишь собственными политическими убеждениями».

Услышав это, Эллис поморщился. Как ни странно, он почувствовал укол совести.

«Я руководствовался не жаждой наживы…»

Про Эллиса такого не скажешь. Все, что он совершил, было сделано ради наживы. И это нетрудно будет доказать, несмотря на любые оправдания. Ну а чего вы, собственно, ждали? Какие еще варианты могут быть в этой вашей Англии? Чтобы зарабатывать больше десяти фунтов в неделю, нужно окончить дорогую частную школу. Или, по крайней мере, солидно выглядеть. Мозги, способности… все это не в счет. Можешь сидеть в вечерней школе хоть до посинения. Все равно спросят: а чей ты сын? Где учился? Дай-ка рассмотреть твой костюм.

Прежде чем вступить в Британский союз фашистов, он работал секретарем у мелкого риелтора и получал тридцать пять шиллингов в неделю. Пытался найти работу получше, но эти «белые воротнички», вся эта самодовольная кабинетная сволочь, и смотреть на него не желали. Стоило сказать, что его отец мотает двадцать лет за убийство дочери, и шансы получить работу тут же испарялись. Да, его отец убийца, но разве в том есть его вина? В любом случае, если бы сестру не прикончил старик, он сам свернул бы ей шею, этой сучонке поганой! Собственными глазами видел, как она вертит задом на Пикадилли с сигаретой в руке, улыбаясь каждому встречному. А сама-то притворялась, что у нее приличная работа – смотреть за дамской комнатой в ночном клубе! Неудивительно, что у нее водились деньги. Эллис тут же отправился домой и рассказал все старику. Лицо у того стало белое, словно бараний жир, а глаза чисто волчьи. Сказал: пойду сам взгляну. Отследил ее до стильной квартирки на Олд-Берлингтон-стрит. Спустил с лестницы того хряка, что с нею забавлялся, а потом перешиб ей хребет об угол стола. Видно было, что все ему сочувствуют: и судья, и присяжные. Министр внутренних дел его помиловал, заменил смертную казнь на двадцать лет. Но молва все никак не унималась: «А, тот парень, у которого отец убийца… Да, дочку собственную убил. Чтоб мне провалиться! Не ровен час, и этот кого-нибудь укокошит». Да, так все и говорили, пока он не надел черную рубашку[1 - Черная рубашка являлась частью формы активистов Британского союза фашистов, поэтому их также называли чернорубашечниками, как и итальянских фашистов.]. А как только надел, они разом заткнулись. Испугались. Знали, что стоит ему свистнуть, и Висельник будет тут как тут. А уж Висельник с ними разберется.

Сидя в душном зале, Эллис задумался, где сейчас тот Висельник. Мысли его метались, словно птица в силках. Старый добрый Висельник! Может, он и правда слегка чокнутый, но для друзей был готов на что угодно. «А мы с ним дружили, – подумал Эллис. – Я ему сразу понравился. Наверное, потому, что он был здоровенный болван, а я – умница, хоть и щуплый».

И он переключил внимание на голос судьи.

Тот все еще читал заявление подсудимого:

«Я решил покинуть страну, поскольку не желал выступать в роли человека, который отказывается от военной службы по идейным соображениям, и считал, что в Германии получу возможность высказывать и распространять политические взгляды, которые в военное время будут запрещены в Великобритании. Осознавая, что в этот критический момент я уклонился от службы Короне, я пришел к выводу, что не имею морального права возвращаться на родину и лучшим выходом будет получить немецкое гражданство и обосноваться в Германии. Тем не менее цель моя оставалась неизменной: всеми силами способствовать примирению обеих стран или, по меньшей мере, взаимопониманию между ними».

Эллису было плевать на взаимопонимание между Германией и Англией – пусть обе хоть под землю уйдут. Ему также было плевать на растущую мощь России и поголовье евреев. Он хотел лишь одного: чтобы у него все было в порядке. Чтобы в кармане водились деньги, а в жилище было тепло и сухо. За черную рубашку ему платили пять фунтов в неделю. Поняли, чего он сто?ит. А за деньги можно и поработать – он же не лентяй. Дай ему шанс, трудился бы на кого угодно. Но все, кроме БСФ, попрекали его отцовским преступлением. Здесь же к нему относились беспристрастно. Поощряли тягу к знаниям, обучили ораторскому искусству… Сделали для него гораздо больше, чем проклятые капиталисты.

Война застала его врасплох. Ему советовали покинуть страну, перебраться в Германию. Но почему-то он не хотел уезжать. Был весьма наслышан о нацистах. Одно дело – восхищаться ими с почтительного расстояния, совсем другое – сдуру ринуться в самую гущу событий. В Англии ты можешь встать на дыбы и прилюдно поносить правительство последними словами, а «бобби» у тебя за спиной лишь хохотнет, прикрыв рот ладонью. Можешь даже избить коммуниста. Сам он этого не пробовал, но Висельник однажды устроил себе такое удовольствие. И все сошло ему с рук. А в нацистской Германии стоит только рот открыть, и у тебя тут же начнутся неприятности.
<< 1 2 3 4 5 6 ... 11 >>
На страницу:
2 из 11