И все они – создания природы

– Пожалуй… да… пожалуй, чуть-чуть.

Он помахал перечницей над ломтем с его грузом и, пока я расправлялся с экзотическим яством, следил за мной с неописуемым восторгом. Нет, он не посрамил свой талант!

«Юбберген» освободил причал около восьми, когда уже совсем стемнело. Мы тотчас заняли его место, и выгрузка началась. Подали вагоны, гигантский кран установил сходни, и моих бедных овечек погнали по ним.

Я прожил с ними буквально бок о бок шесть суток, и, хотя знал, что таким породистым аристократам обеспечен самый лучший уход, у меня защемило сердце. А красавицы ромни-марш с головами плюшевых мишек все трусили в слепящем свете прожекторов и скрывались в темном нутре вагонов. Двери задвинулись, и мне стало не по себе. Они привыкли к зеленым лугам Кента. Что-то ждет их впереди?

По пристани сновали русские грузчики в черных плащах, выкатывая из тьмы вагоны на освещенный участок. Мой верный помощник Раун, которому все вокруг были по плечо, метался по сходням, подгоняя овец и сияя золотой шевелюрой.

Не менее заметен был Юмбо (так, по-видимому, принято называть младшего члена команды). Красивей юноши мне видеть не доводилось. В семнадцать лет уже широкоплечий гигант, но с ангельским лицом, огромные голубые глаза, густые белокурые волосы почти по плечи.

Он выгружал оставшийся корм, и я порадовался легкости, с какой он обвязывал и прицеплял тяжелые мешки и тючки к крюку, который кран на пристани вновь и вновь опускал в трюм. Мне невольно вспомнились викинги. Если мои судовые знакомые были типичны для всей нации, то датчане – великолепный народ.

Но вот под полночь последняя овца протрусила по сходням, последний мешок орехов и последний тючок сена покинули трюм. Бригадир русских грузчиков, заметив меня у поручней, помахал мне с причала.

– До свидания, доктор, – крикнул он и скрылся в темноте.

Я прошелся вдоль опустевших загончиков, испытывая щемящее чувство утраты, а потом поднялся в капитанскую каюту, где представитель порта должен был подписать документы о приемке груза.

Явился он в третьем часу ночи – то есть в пятом по местному времени, – молодой человек лет двадцати пяти, который проработал без передышки весь день, а вечером проверял наших овец и следил за их выгрузкой. Его осунувшееся лицо было перепачкано, он валился с ног от усталости, и ногти у него, как я заметил, были все обломаны. Но ясности мысли он не утратил ни на йоту. Он был уполномочен подписать документы о приемке овец общей стоимостью в двадцать тысяч фунтов и, как выяснилось, умел не только хорошо говорить по-английски, но и писать тоже.

На первой накладной он написал «Примерно 20 % овец линкольнской породы приняты с кашлем». Я мягко объяснил ему, что в нашем языке форма множественного числа от слова «овца» является исключением из общего правила и он напрасно прибавил еще и обычное окончание множественного числа. Хотя от утомления у него слипались глаза, он тут же полюбопытствовал, почему в этом случае формы единственного и множественного числа совпадают, а затем потребовал, чтобы я перечислил все другие такие же исключения – еще одно проявление общей страсти к образованию, которую я обнаружил в Клайпеде.

Вслед за ним явились таможенники и занялись нашими паспортами. Их сменили чиновники из управления портом, предъявившие капитану счет столько-то рублей за услуги лоцмана, столько-то за пользование кранами и так далее. Капитан в обычной своей строго вежливой форме отделал их на все корки и сказал, что они берут слишком дорого, но они только пожимали плечами и смеялись.

Самым последним русским, поднявшимся на борт, был лоцман, не тот, с которым мы уже познакомились, а другой.

Лицо у него было встревоженным.

– В открытом море сильный шторм, – сказал он капитану. – От шести до восьми баллов, но будет хуже. Рекомендую вам переждать до утра на рейде. – Он назидательно поднял палец. – Там вам придется очень туго.

Капитан несколько раз прошелся по каюте. Я знал, как он торопится, но имело ли смысл рисковать?

Наконец, он сказал.

– Полагаю, вы правы. И нам лучше в море пока не выходить.

В дверях каюты я столкнулся с помощником, успевшим услышать последнюю фразу. Он грустно посмотрел на меня.

– Знаете, мистер Хэрриот, это ведь не первый такой случай. Ручаюсь, на якоре мы стоять не будем. Капитана Расмуссена штормом не напугать. Так что готовьтесь.

Я сел было писать дневник, но меня одолела зевота, а койка выглядела чрезвычайно заманчивой. Такая неподвижная, такая удобная! И день ведь выдался на редкость длинный…

19

– Биггинс говорит.

Я покрепче ухватил трубку, а другую руку сжал в кулак так, что ногти вонзились в кожу. Мистер Биггинс имел обыкновение долго и мучительно колебаться, доводя меня до исступления. Вызвать ветеринара, по его понятиям, значило пустить в ход последнее отчаянное средство, и для него было истинной пыткой решать, пора уже или все-таки можно немножко погодить. В довершение, если мне тем не менее удавалось прорваться к нему на ферму, он с ослиным упрямством избегал следовать моим советам. Я хорошо понимал, что так ни разу и не смог ему угодить.

Он донимал меня в довоенные дни и теперь, когда война кончилась, ничуть не изменился, только немного постарел и стал еще упрямее.

– Что случилось, мистер Биггинс?

– Ну… телка у меня того.

– Хорошо, утром приеду посмотрю ее.

– Э-эй, погодите минутку! – Мистер Биггинс все еще не был уверен, стоит ли мне приезжать или не надо, хотя уже решился позвонить. – А смотреть-то ее нужно?

– Право, не берусь судить. Как она себя ведет?

Длительная пауза.

– Да вот легла и лежит.

– Лежит? Видимо, что-то серьезное. Приеду, как только смогу.

– Да погодите вы! Не так уж она давно и лежит!

– Так сколько же?

– Последнюю пару деньков, всего-то.

– Она что, вдруг легла и не вставала больше?

– Да нет же! Нет. Какое там! – Моя тупость его явно раздражала. – Неделю не ела, а вот теперь и легла.

Я набрал полную грудь воздуха и тихо его выпустил.

– Так, значит, она неделю болела, а теперь совсем обессилела, и вы решили меня вызвать?

– Ну, да. Глаза-то у нее вроде ясные были, покуда она не слегла.

– Хорошо, мистер Биггинс. Сейчас приеду.

– Э… Приезжать-то вам так уж нужно? Не то ведь…

Я повесил трубку. По горькому опыту я знал, что такой разговор может длиться до бесконечности. И еще знал, что почти наверное еду к обреченному животному. Но вдруг, если поторопиться, что-то все-таки удастся сделать?

У мистера Биггинса я был через десять минут, и встретил он меня, как обычно: руки в карманах, голова втянута в плечи, глаза подозрительно буравят меня из-под мохнатых насупленных бровей.

– Приехали, значит? Да только поздновато.

Я успел опустить одну ногу на землю, но, услышав это, вылезать не стал.

– Уже сдохла?

– Пока-то нет. А вот-вот – и конец ей.