Падение Левиафана

Идея, что пропущенная пара оснований преобразуется в чуть отличающийся изгиб белковой молекулы, что приводит к пороку сердечного клапана или незрячести глаза, одновременно захватывала и пугала студентку. Элви сочла, что это и есть страсть, и отдалась ей со всей преданностью женщины, решившей, что вышла на верный путь, обрела свое предназначение во вселенной.

Она выбрала курс по внеземной биологии, потому что куратор напомнил, насколько больше вакансий для молодых медгенетиков открывается, если сравнивать с Землей, на Марсе и станциях юпитерианских и сатурнианских спутников. Элви учла намек.

Лекции им читали в выстеленной желтым отсыревшим ковром комнатушке с настенным экраном – выгоревшие пиксели на нем очень напоминали мушиные следы. Профессор Ли три года как перевалил за пенсионный возраст и в аудиторию вернулся исключительно из любви к профессии. То ли его энтузиазм был заразителен, то ли вселенная таким образом поставила Элви на свое место. По каким бы причинам – или без причин – профессор Ли ни коснулся давних поисков внеземной жизни в океанах Европы, мозг у Элви засветился так, будто кто-то подлил ей в утреннюю кашу эйфориков.

Она, огорчив мать и куратора, переключилась на чисто гипотетическую по тем временам область экзобиологии. Ее куратор по этому поводу выразился буквально так: «С точки зрения трудоустройства вам бы лучше было выучиться на настройщика пианино».

И он был прав – пока Эрос не сошел с места. После того все ее соученики оказались обеспечены работой на всю жизнь.

Сейчас Элви была старше, чем профессор Ли, когда рассказывал ей про океаны Европы и о первых робких попытках доказать, что земное древо жизни во вселенной не единственное. Она повидала такое, что ей и не снилось, побывала в местах, о существовании которых в юности не подозревала, и очутилась – благодаря удаче и Джеймсу, черт его побери, Холдену – на переднем крае важнейших за всю человеческую историю исследований.

Странное дело: круг замкнулся на тех лекциях профессора Ли про Европу. Про ледяную Европу, оказавшуюся в конечном счете безжизненной и все же открывшую ей вселенную.

Элви придержалась за скобу. Она уже привыкла вполне естественно двигаться в невесомости. А вот возможности расхаживать по комнате ей все равно недоставало.

– Ладно, что тебе известно о модели «медленной жизни»?

– Вот теперь знаю, что такая модель существует.

– Ясно. Начать с азов. Ладно. Так вот, скорость метаболизма вариативна. Это можно наблюдать на животных. Есть быстрые с высокой скоростью воспроизводства, вроде крыс и куриц, а есть черепахи с высокой продолжительностью жизни и метаболизмом гораздо медленнее других. В спектр между ними укладывается все древо жизни. Предположительно, найдутся существа, эволюционирующие в весьма низкоэнергетический среде и потребляющие, сам понимаешь, очень мало энергии. Медленный метаболизм, медленное воспроизводство. Долгая жизнь. Медленная жизнь.

– Космические черепахи?

– Ледниковые черепахи. Или моллюски из очень холодных морей. Или медузы. Или существа с почти нейтральной плавучестью. Не в этом дело. Теоретически возможно нечто, эволюционирующее в условиях, где почти нет доступной энергии, и его восприятие времени окажется очень… неспешным. Таких искала экспедиция «Терешкова».

– Это надо же… – тупо выговорил Фаиз.

– «Терешкова-1» и «Терешкова-2» – первые дальние экспедиции на Европу. Они искали внеземную жизнь.

– И не нашли.

– Какие-то прекурсоры аминокислот нашли, но жизнь – нет.

– Так что твои космические черепахи не с Европы родом.

В ней вспыхнуло и сразу погасло раздражение. Оба они устали. Оба сидят на единственном корабле в пустой системе, из которой помощи не дозваться неделями. И не так уж понятно она объясняет. Сглотнув, Элви расправила плечи и продолжила:

– Не с Европы. Но искали мы что-то вроде них. И еще одно. Экспедиция «Терешкова» искала еще и глубоководные организмы.

– Эти знаю. Черви и тому подобные, обитающие вблизи вулканических источников. Используют вместо солнечной энергии гидротермальную.

– И еще им достается немало интересных с точки зрения биологии минеральных ресурсов, но в целом так.

– Уж в вулканизме-то я разбираюсь, – похвалился Фаиз.

– Вот это Кара и описывает. Такой биом. Смотри, она говорила про холод наверху и жар внизу. Как на покрытой ледяной коркой жидкой луне с горячим ядром. А между ними открытые воды. Это где она говорит, что почувствовала, как из самой себя создается большее. Это… Не знаю. Какой-то способ воспроизводства.

Митоз или почкование.

– И еще вкус камней, – вспомнил Фаиз. – Всплывающие снизу минеральные питательные вещества. Ты думаешь, это они? Твои медленные черепахи?

– Медузы. И глубоководные организмы, только глубже.

– Вроде тех, что искали на Европе.

Морщинка у него на лбу разгладилась. Элви хотела продолжать, но она знала мужа. Пока он что-то обдумывает, ее не услышит. И гудение корабля с тиканьем вентиляции оставались единственными звуками, пока он не рассмеялся – коротко, как кашлянул.

– Ладно, я знаю, о чем мне подумалось, – сказал он. – Та штука в воде… – Опора?

– Да, она.

– Она появилась после, черт его побери, вкуса камней? Кроме шуток, надо было прихватить аспиранта с кафедры поэзии. Это не данные, а хрен знает что. Так о чем тебе подумалось?

– Да, извини. Это такое экспрессионистское, на уровне ощущений, описание восприятия железа, ведущее к ориентации по магнитному полю. Может в воде найтись такая опора?

– И еще там в конце, – подсказала Элви. – Когда что-то уходит вниз, в жар, и возвращается в шрамах, но и с этим… с чем-то вроде откровения. Как если бы медленный организм впервые преднамеренно погрузился в богатую питательными веществами среду. Искал пищи, а не просто натыкался на нее. Мне кажется, Кара проживает эволюционную историю организма. Этот алмаз…

– Спасибо, хоть изумрудом не обозвала…

– …показывает ей, как возник. Так бы мы стали объяснять жизнь никогда не видевшему ничего подобного существу: начиная с органической химии и надстраивая над ней свою историю до настоящего времени.

Фаиз притих. На лбу снова появилась морщинка. Элви толкнулась от стены, пальцами ухватилась за край стола, остановилась. Он, заглянув ей в лицо, покачал головой:

– Нет, смысл в этом есть. Какой-то. Понимаю, это могло бы оказаться наилучшей стратегией передачи информации, и все такое. Справедливо. Ладно, предположим, создатели протомолекулы допустили нас к части своей истории – во времена, когда они были хомячками и прятались от динозавров. Не хочу портить тебе настроение, но… что из этого?

Элви сама не знала, каких слов от него ждала, но точно не этих.

– А то, что мы теперь о них кое-что знаем. Возможно, знаем происхождение вида, который распространился по всей вселенной и преодолел то, что мы считаем законами природы. Это немало.

– Немало. Да. Но это было так давно, душа моя. Не лучше ли Каре выспросить у алмаза первые пять способов спастись от обитающих вне пространства-времени жутких чудищ, пока они не перебили всех до единого?

– Лучше – если бы она сумела понять ответ.

– И если они сами знают. А по всему похоже, что нет. В смысле их сложная ловушка с выбросом гамма-излучения в системе Текомы – это вроде как привязать курок дробовика к дверной ручке. Пусть даже мы все узнаем о нашей космической медузе, что мы выиграем?

Они замолчали. Чувство тяжести в центре живота было Элви давно знакомо. Этот камень как засел там, так и сидел день за днем. Хотя иногда она о нем почти забывала. Она ждала следующих слов: «Что мы здесь делаем?» – и уже заготовила ответ: «Все, что можем».

Но Фаиз ее удивил:

– Все будет хорошо.

Она засмеялась – не потому, что поверила, а потому, что ложь била в глаза. И еще потому, что он хотел ее утешить, а ей хотелось утешиться. Он поймал ее за локоть, перетянул через пустой стол поближе к себе. Обнял, а она позволила себе приникнуть к его груди, паря вместе с ним, прижалась головой к плечу и бедрами к бедрам – как сиамские близнецы в одном плодовом пузыре. Такой образ мало кому согрел бы сердце, а ей грел. А когда она оставалась наедине с Фаизом, ей не было дела до других.

Дыхание у него пахло чаем с дымком.

– Прости, – пробормотала она. – Прости, малыш.

– За что?