Чувство и чувствительность

Эдвард спешился, отдал поводья слуге и пошел с ними в Бартон, куда и направлялся, предполагая погостить у них.

Все трое поздоровались с ним очень сердечно, но особенно Марианна, которой, казалось, его появление было приятней, чем самой Элинор. Собственно говоря, во встрече Эдварда с ее сестрой Марианна вновь почувствовала ту же необъяснимую холодность, которую в Норленде так часто подмечала в поведении их обоих. Особенно ее поразил Эдвард, который и выглядел и выражался совсем не так, как положено влюбленным в подобных случаях. Он казался смущенным, словно бы вовсе им не обрадовался, на лице его не отразилось ни восторга, ни даже просто удовольствия, сам он почти ничего не говорил и лишь отвечал на вопросы и не подарил Элинор ни единого знака особого внимания. Марианна смотрела, слушала, и ее изумление все возрастало. Эдвард начал даже внушать ей что-то похожее на неприязнь, а потому, как, впрочем, было бы неизбежно в любом случае, ее мысли вновь обратились к Уиллоби, чьи манеры являли столь разительный контраст с манерами ее предполагаемого зятя. После краткого молчания, сменившего первые возгласы и приветствия, Марианна осведомилась у Эдварда, приехал ли он прямо из Лондона. Нет, он уже полмесяца, как в Девоншире.

– Полмесяца! – повторила она, пораженная тем, что он уже столько времени находился неподалеку от Элинор и не выбрал времени повидаться с ней раньше.

Он с некоторым смущением добавил, что гостил у знакомых в окрестностях Плимута.

– А давно ли вы были в Сассексе? – спросила Элинор.

– Около месяца тому назад я заезжал в Норленд.

– И как выглядит милый, милый Норленд? – вскричала Марианна.

– Милый, милый Норленд, – сказала Элинор, – вероятно, выглядит так, как всегда выглядел в эту пору года. Леса и дорожки густо усыпаны опавшими листьями.

– Ах! – воскликнула Марианна. – С каким восторгом, бывало, я наблюдала, как они облетают! Как я наслаждалась, когда ветер закручивал их вихрями вокруг меня во время прогулок! Какие чувства пробуждали и они, и осень, и самый воздух! А теперь там некому любоваться ими. В них видят только ненужный сор, торопятся вымести их, спрятать подалее от всех взоров!

– Но ведь не все, – заметила Элинор, – разделяют твою страсть к сухим листьям.

– Да, мои чувства редко разделяются, их редко понимают. Но иногда… – Тут она погрузилась в задумчивость, но вскоре очнулась и продолжала: – Взгляните, Эдвард, – начала она, указывая на вид перед ними, – вот Бартонская долина. Взгляните и останьтесь невозмутимы, если сумеете! Взгляните на холмы. Доводилось вам видеть что-нибудь равное им? Слева среди этих рощ и посадок лежит Бартон-парк. Отсюда виден один его флигель. А там под сенью вот того самого дальнего и самого величественного из холмов прячется наш коттедж.

– Места здесь очень красивые, – ответил он, – но зимой дороги, вероятно, утопают в грязи.

– Как можете вы вспоминать о грязи, видя перед собой такое великолепие!

– Потому лишь, – ответил он с улыбкой, – что вижу перед собой и весьма грязный проселок.

– Не понимаю! – сказала Марианна как бы про себя.

– А как вы находите своих новых знакомых? Мидлтоны – приятные люди?

– Ах нет! – ответила Марианна. – Мы не могли бы оказаться в худшем положении!

– Марианна! – с упреком воскликнула ее сестра. – Как ты можешь? Это очень достойные люди, мистер Феррарс, и окружают нас самым дружеским вниманием. Неужели ты забыла, Марианна, сколько приятных дней мы провели благодаря им?

– Нет, не забыла, – негромко ответила Марианна, – как и все мучительные минуты.

Элинор пропустила ее слова мимо ушей и постаралась занять гостя разговором об их новом жилище, о его расположении и прочем, иногда добиваясь от него вежливых вопросов и замечаний. Его холодность и сдержанность больно ее задевали, пробуждали в ней досаду и даже раздражение. Но, решив исходить только из прошлого, а не из настоящего, она ничем не выдала того, что чувствовала, и держалась с ним так, как, по ее мнению, требовало свойство между ними.

Глава 17

Миссис Дэшвуд удивилась лишь на мгновение: она считала, что ничего естественнее его приезда в Бартон быть не могло, и не скупилась на самые радостные восклицания и приветствия. Никакая застенчивость, холодность и сдержанность не устояла бы против столь ласкового приема (а они изменили ему еще прежде, чем он переступил порог коттеджа), радушие же миссис Дэшвуд и вовсе заставило их бесследно исчезнуть. Да и не мог человек, влюбленный в одну из ее дочерей, не перенести часть своего чувства на нее самое, и Элинор с облегчением заметила, что он опять стал похож на себя. Словно привязанность к ним всем вновь воскресла в его сердце, и интерес к их благополучию казался неподдельным. Однако какая-то унылость не оставляла его: он расхваливал коттедж, восхищался видами из окон, был внимателен и любезен, но унылость не проходила. Они это заметили, и миссис Дэшвуд, приписав ее новым стеснительным требованиям его матери, села за стол, полная негодования против всех себялюбивых и черствых родителей.

– Каковы, Эдвард, теперь планы миссис Феррарс на ваш счет? – осведомилась она, когда после обеда они расположились у топящегося камина. – От вас по-прежнему ждут, что вы вопреки своим желаниям станете великим оратором?

– Нет. Надеюсь, матушка убедилась, что таланта к деятельности на общественном поприще у меня не больше, чем склонностей к ней.

– Но как же вы добьетесь славы? Ведь на меньшем ваши близкие не помирятся, а без усердия, без готовности не останавливаться ни перед какими расходами, без стремления очаровывать незнакомых людей, без профессии и без уверенности в себе обрести ее вам будет нелегко!

– Я не стану и пытаться. У меня нет никакого желания обретать известность, и есть все основания надеяться, что мне она не угрожает. Благодарение небу, насильственно одарить меня талантами и красноречием не по силам никому!

– Да, я знаю, что вы лишены честолюбия. И очень умеренны в своих помыслах.

– Не более и не менее, чем все люди, я полагаю. Как всякий человек, я хочу быть счастлив, но, как всякий человек, быть им могу только на свой лад. Величие меня счастливым не сделает.

– О, еще бы! – воскликнула Марианна. – Неужели счастье может зависеть от богатства и величия!

– От величия, может быть, и нет, – заметила Элинор, – но богатство очень способно ему содействовать.

– Постыдись, Элинор! – сказала Марианна с упреком. – Деньги способны дать счастье, только если человек ничего другого не ищет. Во всех же иных случаях тем, кто располагает скромным достатком, никакой радости они принести не могут!

– Пожалуй, – с улыбкой ответила Элинор, – мы с тобой пришли к полному согласию. Разница между твоим «скромным достатком» и моим «богатством» вряд ли так уж велика; без них же при нынешнем положении вещей, как, я думаю, мы обе отрицать не станем, постоянная нужда в том или ином будет неизбежно омрачать жизнь. Просто твои представления выше моих. Ну, признайся, что, по-твоему, составляет скромный достаток?

– Тысяча восемьсот, две тысячи фунтов в год, не более!

Элинор засмеялась.

– Две тысячи фунтов в год! Я же одну тысячу называю богатством. Так я и предполагала.

– И все-таки две тысячи в год – доход очень скромный, – сказала Марианна. – Обойтись меньшим никакая семья не может. Я убеждена, что мои требования очень умеренны. Содержать приличное число прислуги, экипаж или два и охотничьих лошадей на меньшую сумму просто невозможно.

Элинор вновь улыбнулась тому, с какой точностью ее сестра подсчитала их будущие расходы по содержанию Комбе-Магна.

– Охотничьи лошади! – повторил Эдвард. – Но зачем они? Далеко ведь не все охотятся.

Порозовев, Марианна ответила:

– Но очень многие!

– Вот было бы хорошо, – воскликнула Маргарет, пораженная новой мыслью, – если б кто-нибудь подарил каждой из нас по огромному богатству!

– Ах, если бы! – вскричала Марианна, и ее глаза радостно заблестели, а щеки покрылись нежным румянцем от предвкушения воображаемого счастья.

– В таком желании мы все, разумеется, единодушны, – заметила Элинор. – Несмотря на то что богатство значит так мало!

– Как я была бы счастлива! – восклицала Маргарет. – Но как бы я его тратила, хотелось бы мне знать?

Судя по лицу Марианны, она такого недоумения не испытывала.

– И я не знала бы, как распорядиться большим богатством, – сказала миссис Дэшвуд. – Ну, конечно, если бы все мои девочки были тоже богаты и в моей помощи не нуждались!

– Вы занялись бы перестройкой дома, – заметила Элинор, – и ваше недоумение скоро рассеялось бы.

– Какие бы великолепные заказы посылались отсюда в Лондон, – сказал Эдвард, – если бы случилось что-нибудь подобное! Какой счастливый день для продавцов нот, книгопродавцев и типографий! Вы, мисс Дэшвуд, распорядились бы, чтобы вам присылали все новые гравюры, ну, а что до Марианны, я знаю величие ее души – во всем Лондоне не наберется нот, чтобы она пресытилась. А книги! Томсон, Каупер, Скотт – она покупала бы их без устали, скупила бы все экземпляры, лишь бы они не попали в недостойные руки! И не пропустила бы ни единого тома, который мог бы научить ее, как восхищаться старым корявым дубом. Не правда ли, Марианна? Простите, что я позволил себе немного подразнить вас, но мне хотелось показать вам, что я не забыл наши былые споры.

– Я люблю напоминания о прошлом, Эдвард, люблю и грустные, не только веселые, и вы, заговаривая о прошлом, можете не опасаться меня обидеть. И вы совершенно верно изобразили, на что расходовались бы мои деньги – во всяком случае, некоторая их часть. Свободные суммы я, разумеется, тратила бы на ноты и книги.

– А капитал вы распределили бы на пожизненные ренты для авторов и их наследников.