Сэндитон

Библиотека, разумеется, предлагала что угодно: любые бесполезные вещи в мире, обойтись без которых невозможно. И среди стольких очаровательных соблазнов, при такой симпатии к мистеру Паркеру, толкавшей на расходы, Шарлотта почувствовала, что ей следует одернуть себя. Или, вернее, она подумала, что в ее двадцать два года ей не будет оправдания, если она не воздержится, что не годится потратить все ее деньги в первый же вечер. Она взяла книгу – это оказалась «Камилла». Она не была девочкой, как Камилла, и не собиралась оказаться в таком же положении, как та, а потому отвернулась от витрин с кольцами и брошками, пропустила мимо ушей дальнейшие улещивания и уплатила за свои покупки.

К ее радости, они затем должны были прогуляться вдоль обрыва, но при выходе из библиотеки их ждала встреча, которая потребовала изменения планов: с леди Денхем и мисс Бреретон. Те зашли в Трафальгар-хаус и были направлены в библиотеку. Хотя леди Денхем была достаточно бодра, чтобы счесть, будто прогулка в милю требует отдыха, и сообщила о намерении направиться прямо домой, Паркеры знали, что ей больше понравится, если они настоят, чтобы она осталась выпить у них чаю. А потому вместо прогулки по обрыву пришлось сразу вернуться домой.

– Нет-нет, – сказала ее милость, – я не потерплю, чтобы вы поторопились с вашим чаепитием. Я же знаю, что вы предпочитаете более поздний час. Моя более ранняя привычка не должна причинять неудобства моим соседям. Нет-нет, мы с мисс Кларой вернемся к нашему собственному чаю. Других намерений у нас не было. Мы просто хотели увидеть вас и убедиться, что вы действительно вернулись, но нас ждет наш собственный чай.

Однако направилась она к Трафальгар-хаусу и преспокойно воцарилась в гостиной, будто не слыша ни слова из распоряжений, которые миссис Паркер отдавала горничной, когда они вошли, сервировать чай немедленно. Потеря прогулки больше Шарлотту не огорчала, ведь она оказалась в обществе тех, кого после утреннего разговора ей очень хотелось увидеть. Она внимательно их рассматривала. Леди Денхем была среднего роста, дородна, с прямой осанкой. Уверенные движения, сверлящие глаза и самодовольный вид. Однако внешность отнюдь не неприятная, и хотя манеры ее были резковатыми, как у тех, кто гордится своей прямолинейностью, в ней чувствовались и добродушие, и сердечность. Учтивая готовность познакомиться с самой Шарлоттой и удовольствие от встречи со старыми друзьями, приведшей ее, по-видимому, в отличное расположение духа.

Что до мисс Бреретон, ее внешность настолько отвечала дифирамбам мистера Паркера, что Шарлотте показалось, будто она еще никогда не видела более очаровательной или более интересной молодой женщины. В меру высокая, с правильными красивыми чертами и чудесным нежным цветом лица, с кроткими голубыми глазами, обаятельно скромная и все же наделенная от природы изяществом манер – Шарлотта увидела в ней совершеннейшее воплощение самой красивой и обворожительной героини из всех, каких только можно было найти в многочисленных романах, какие они оставили стоять на полках миссис Уитби. Вероятно, причиной отчасти было то, что она вышла из библиотеки, но она не могла отделить образ совершеннейшей книжной героини от Клары Бреретон. Ее положение при леди Денхем только усиливало это впечатление. Она словно бы оказалась при ней, чтобы стать жертвой дурного обращения. Подобная бедность и зависимость в сочетании с подобной красотой и достоинствами словно бы не оставляли выбора.

Чувства эти не были плодом какой-либо романтичности. Напротив, Шарлотта была очень трезвомыслящей барышней: достаточно начитанной, чтобы мысленно забавляться, ничуть не попадая под какое-либо глупое влияние романов. И хотя первые пять минут она развлекалась, воображая тиранства, выпавшие на долю интересной Клары, и жестокости, которым предавалась леди Денхем, из дальнейших наблюдений она без тени разочарования вывела, что отношения между ними, видимо, не оставляют желать ничего лучшего. В поведении леди Денхем она не заметила ничего хуже некоторой старомодной формальности (она называла ее только «мисс Клара»), а в степени знаков почтительности и внимания, какие оказывала ей Клара, вообще ничего предосудительного. Выглядело это добрым покровительством одной и благодарным уважением и искренней привязанностью другой.

Беседа сосредоточивалась исключительно на Сэндитоне, нынешнем числе приезжих и шансах на хороший сезон. Было очевидно, что леди Денхем испытывает больше тревоги, больше боится убытков, чем ее партнер. Она хотела, чтобы курорт заполнялся быстрее, и испытывала больше мучительных опасений, что не все жилища будут арендованы. Две больших семьи мисс Дианы Паркер не были позабыты.

– Очень хорошо, очень хорошо, – сказала ее милость. – Семья из Вест-Индии и пансион. Звучит многообещающе. И принесет деньги.

– Никто так не сорит деньгами, насколько мне известно, как прибывшие из Вест-Индии, – заметил мистер Паркер.

– Вот-вот, так и я слышала. А потому, что кошельки у них набиты, они, возможно, воображают себя ровней старинным семьям. Ну и те, что сорят деньгами направо и налево, никогда не задумываются, а не причиняют ли они вред, повышая таким образом цены. Как я слышала, именно это и происходит из-за ваших вестиндийцев. А если они приезжают к нам повышать цены на предметы первой необходимости, мы им спасибо не скажем.

– Дражайшая сударыня, они могут поднять их на съедобные припасы таким необычайным спросом на них и такой тратой денег среди нас, что это принесет нам больше пользы, нежели вреда. Наши мясники, и пекари, и лавочники вообще не могут разбогатеть, не обогатив нас. Если они не наживаются, страдают наши ренты. А пропорционально их прибылям должны со временем повыситься и наши благодаря росту стоимости нашей недвижимости.

– О! Ну… Однако мне не понравилось бы, если бы мясник поднял цену на мясо, и я буду платить по низкой, пока смогу. А! Эта барышня, я вижу, улыбается. Наверное, она полагает меня странной чудачкой, но со временем ее тоже начнут заботить подобные вещи. Да-да, милочка, поверьте, со временем вы будете думать о том, сколько мясник просит за мясо. Хотя, быть может, вам не придется думать, как кормить такое число слуг, как мне. И я считаю, что те, у кого слуг мало, находятся в наилучшем положении. Весь свет знает, что я не склонна жить напоказ, и, если бы не мой долг перед памятью бедного мистера Холлиса, я ни за что не стала бы содержать Сэндитон-хаус на такой ноге, как сейчас. Мне это удовольствия не доставляет. Ну, мистер Паркер, а еще пансион для благородных девиц, французский пансион, не так ли? В этом ничего дурного нет. Они проживут свои шесть недель. А при таком их числе, как знать, нет ли среди них чахоточных, и им потребуется молоко ослиц, а у меня сейчас как раз есть две удойные ослицы. Но, может быть, маленькие барышни попортят мебель… Надеюсь, за ними присматривает надежная бдительная гувернантка.

План бедного мистера Паркера, заставивший его отправиться в Уиллингден, заслужил от леди Денхем не больше одобрения, чем от его сестер.

– Господи, дорогой мой сэр! – вскричала она. – Как вы могли даже подумать о подобном? Я сожалею о приключившемся с вами несчастье, но, право слово, вы его заслужили. Поехать за доктором? Да зачем нам тут доктор? Это только подобьет наших слуг и бедняков воображать себя больными, если под рукой будет доктор. Ах, прошу, не допустите никого из этого племени в Сэндитон! Мы отлично обходимся без них. У нас же есть море, и вереск, и мои ослицы. И я сказала миссис Уитби, что, если кто-нибудь осведомится о механической лошадке для разминки ног, ее можно будет арендовать по сходной цене. Лошадка бедного мистера Холлиса совсем как новая. А что еще может потребоваться людям? Вот я прожила на этом свете добрых семьдесят лет, никогда не принимала микстуру чаще двух раз и ни разу не видела лица доктора. То есть ради себя. И я твердо верю: если бы мой бедный дорогой сэр Гарри тоже никогда бы никого из них не видел, то был бы сейчас жив. Десять гонораров, один за другим, забрал тот, кто отправил его на тот свет. Прошу вас, мистер Паркер, никаких докторов тут.

Внесли чай.

– О! Моя дорогая миссис Паркер, право же, к чему вы затруднились? Я как раз собиралась пожелать вам доброго вечера. Но раз вы так по-соседски добры, полагаю, нам с мисс Кларой следует остаться.

Глава 7

На следующее же утро популярность Паркеров привела к ним нескольких визитеров, в том числе сэра Эдварда Денхема и его сестру. Они, побывав в Сэндитон-хаусе, приехали засвидетельствовать свое почтение. А Шарлотта, кончив писать письма домашним, присоединилась к миссис Паркер в гостиной как раз вовремя, чтобы увидеть их всех. Денхемы были единственными, кто заслуживал особого внимания.

Шарлотту обрадовало завершение ее знакомства с семьей, и она сочла эту пару – во всяком случае, лучшую половину (ведь пока он холост, джентльмена иногда можно считать лучшей половиной пары) – вполне заслуживающей внимания. Мисс Денхем была красивой молодой женщиной, но холодной и сдержанной, словно была столько же горда своим происхождением, сколько угнетена бедностью, и мучилась, так как у них не было щегольского экипажа, а лишь двуколка, которую их грум все еще направлял к конюшням у нее на глазах. Сэр Эдвард, несомненно, превосходил ее и благородством облика, и манерами. Он был, бесспорно, красив, однако чаровал особой учтивостью, желанием оказывать внимание и доставлять удовольствие. Он вошел в комнату с галантным поклоном и много разговаривал – особенно с Шарлоттой, рядом с которой его посадили. И она вскоре убедилась, что он обладает выразительным лицом, удивительно приятной мелодичностью голоса и умением вести разговор на всевозможные темы. Он ей понравился. Такой же рассудительный, как и она сама. Она сочла его обаятельным, и подозрение, что впечатление это взаимно, было ей очень приятно. Подтверждалось оно тем, что он никак не отозвался на видимое желание его сестры отправиться домой, а продолжал их беседу. Я не приношу извинений за тщеславие моей героини. Если есть на свете барышни, ее ровесницы, лишенные фантазии и не желающие нравиться, я их не знаю и знать не хочу.

Наконец, в стеклянные двери гостиной, за которыми открывался вид на дорогу и все дорожки на склоне, Шарлотта и сэр Эдвард со своих мест не могли не увидеть проходивших мимо леди Денхем и мисс Бреретон. И тотчас в лице сэра Эдварда произошла перемена. Тревожно посмотрев им вслед, он тут же предложил сестре не просто уйти, но и пройтись до Террасы. Что положило конец фантазиям Шарлотты, излечило ее от получасовой лихорадки и привело в более подходящее настроение, чтобы, когда сэр Эдвард ушел, оценить, насколько любезен он был на самом деле. «Пожалуй, в его наружности и манерах есть много обаяния, да и титул ничуть ему не вредит».

Очень скоро она вновь оказалась в его обществе. Едва дом Паркеров очистился от утренних визитеров, они сами поспешили его покинуть. Терраса была приманкой для всех. Всякий способный ходить должен был начинать с Террасы, и там, на одной из двух зеленых скамей у вымощенной гравием дороги, они увидели объединенную компанию Денхемов. Правда, хотя и объединенную оптом, но четко разделенную: обе вышестоящие леди на одном конце скамьи, а сэр Эдвард и мисс Бреретон – на другом. Первый же взгляд Шарлотты сказал ей, что сэр Эдвард выглядит влюбленным. Никаких сомнений в его преклонении перед Кларой быть не могло. Как Клара принимала это преклонение, было не столь очевидно, но Шарлотте показалось, что не слишком одобрительно: хотя сидела она близко от него – чему, вероятно, не могла помешать, – лицо ее выглядело спокойным и серьезным.

Несомненным было, что барышня на другом конце скамьи, так сказать, искупает свои грехи. Отличие мисс Денхем, сидевшей в холодном величии в гостиной миссис Паркер, прерывавшей молчание лишь благодаря усилиям других, от мисс Денхем, у локтя леди Денхем, слушавшей и отвечавшей с улыбчивой угодливостью или заискивающей торопливостью, было разительным. И очень забавным – или же очень печальным, преобладай в его оценке сатира или мораль. Характер мисс Денхем был Шарлотте совершенно ясен. Оценка сэра Эдварда требовала более длительных наблюдений. Он удивил ее, когда при их приближении тотчас оставил Клару, согласился разделить их прогулку и сосредоточил свое внимание исключительно на ней самой.

Заняв позицию рядом с ней, он, казалось, старался отвести ее в сторону от остальных, насколько возможно, и разговаривал только с ней. С большим чувством и вкусом он заговорил о море и морском береге и энергично перебрал все обычные фразы, употребляемые для восхваления их величия и описания неописуемых чувств, которые они возбуждают в тонких душах. Устрашающее величие океана в бурю, зеркальность его поверхности в безветрие, его чайки, его сапфирность и неизмеримость его глубин, его мгновенная переменчивость, злокозненные обманы, его моряки, обольщаемые им при солнечном сиянии и захваченные внезапным ураганом – все это было живо и красноречиво затронуто. Возможно, несколько избито, но звучавшее преотлично из уст красивого сэра Эдварда. И она не могла не принять его за человека с глубокими чувствами, пока он не принялся оглушать ее цитатами и непонятностями некоторых фраз.

– Вы помните, – сказал он, – прекрасные строки Скотта о море? О, какую картину они рисуют! Они всегда в моей памяти, когда я прогуливаюсь здесь. Человек, способный прочесть их равнодушно, должен обладать нервами наемного убийцы! Небо да защитит меня от встречи безоружным с подобным человеком!

– О каком описании вы говорите? – спросила Шарлотта. – Я что-то не помню такого упоминания моря ни в той, ни в другой поэме Скотта.

– Неужели? Да и я сейчас запамятовал начало. Но вы не могли забыть его описания Женщины. «О! Женщина в досужий час…» Восхитительно! Восхитительно! Он был бы обессмертен, даже не написав ничего больше. А затем это, не имеющее равных, не имеющее соперников: «Дан смертным дар великих чувств таких! Не столь земля, сколь небо скрыто в них!» – и так далее. Но раз уж мы коснулись темы поэзии, что, мисс Хейвуд, вы думаете о Бернсе? Строки к его Мэри? О! Страсть, способная свести с ума! Если когда-либо жил человек, способный на нее, то только Бернс! Монтгомери обладает всем пламенем поэзии, Водсворт – истинной ее душой. Кэмпбелл в своих радостях надежды коснулся предела наших ощущений: «Как посещенья ангела немноги и редки». Можете ли вы вообразить что-либо более внушающее смирение, более трогающее сердце, более насыщенное глубокой возвышенностью, чем эта строка? Однако Бернс… Признаюсь, мисс Хейвуд, что ставлю его превыше всех. Если у Скотта есть недостаток, то это скудость страсти. Нежность, изящность, емкость, но пресные. Человек, не способный воздать должное достоинствам Женщины, мне чужд. Иногда проблеск чувства поистине озаряет его, как в строках, которые мы обсуждали: «О! Женщина в досужий час…» Но Бернс всегда пылает. Его душа была алтарем, воздвигнутым прелестной женщине, его дух истинно источал положенный ей божественный ладан.

– Некоторые стихи Бернса я читала с восторгом, – сказала Шарлотта, едва получила возможность открыть рот, – но я недостаточно поэтична, чтобы полностью отделять поэзию автора от его характера, а известные проступки бедного Бернса сильно мешают мне получать наслаждение от его строк. Мне трудно положиться на искренность его чувств как влюбленного. Я не верю в правдивость чувств человека с его характером. Он чувствовал, он писал, и он забывал.

– Ах, нет-нет! – воскликнул сэр Эдвард в экстазе. – Он был одно пылание и правда! Его гений и чувствительность могли ввергать его в некоторые аберрации… Но кто совершенен? Было бы гиперкритично, было бы псевдофилософично ожидать от души тонко настроенного гения пресмыкания обычных умов. Яркие вспышки таланта, рожденные страстным чувством в груди мужчины, быть может, и несовместимы с некоторыми из прозаических требований приличий. И вы, прелестнейшая мисс Хейвуд (сказано с видом глубочайшей прочувствованности), не можете, как и любая другая женщина, быть справедливой судьей того, что может сказать, написать или сделать мужчина под неодолимой властью безграничной пылкости.

Все это было очень мило, но, если Шарлотта хоть чуточку поняла, не слишком соответствовало морали. К тому же ей, вовсе не польстил экстраординарный стиль его комплиментов, и она сухо ответила:

– Я, право, ничего об этом не знаю. Ветер, по-моему, дует с юга.

– Счастливый, счастливый ветер, привлекший мысли мисс Хейвуд!

Она уже начинала считать его попросту глупым. Она успела понять, почему для этой прогулки он избрал в спутницы именно ее: чтобы уязвить мисс Бреретон. Она прочла это в двух-трех его встревоженных взглядах. Но почему ему потребовалось болтать такой вздор, оставалось непостижимым. Он казался очень сентиментальным, переполненным избытком чувств и крайне приверженным к употреблению всяких новейших и модных зубодробительных словечек. Не обладая ясным умом, сделала она вывод, он декламировал их, не вникая в смысл. Будущее могло объяснить его глубже, но, когда он предложил зайти в библиотеку, она почувствовала, что на одно утро сэра Эдварда Денхема ей более чем достаточно, и с радостью приняла приглашение леди Денхем остаться на Террасе с ней.

Все остальные их покинули – сэр Эдвард с выражением весьма галантного сожаления на лице, что вынужден расстаться с ними, – и они занялись приятной беседой. То есть леди Денхем, как истинная главная леди, говорила и говорила исключительно о своих заботах, а Шарлотта слушала, про себя забавляясь контрастом между ее недавним собеседником и этой собеседницей. Бесспорно, в монологе леди Денхем не было никаких намеков на сомнительные чувства и никаких неудобопонятных фраз. Взяв Шарлотту за локоть с безмятежностью уверенности, что всякий знак ее внимания – великая честь, и обстоятельная из-за того же осознания своей важности (или из-за врожденной болтливости), она незамедлительно сказала тоном величайшего удовлетворения с лукаво-умудренным взглядом: