Солнце и Замок

– Не прямо ж сейчас! А может, и вовсе ну ее, эту затею. Я – человек простой, понимаешь? Потому в байки твои и поверил. Но когда настоящего изловили, понял, что ты меня просто за нос водил. Или умом повредился. Я в жизни никого не убивал, и за выдумки человека резать не стану. А лишить жизни того, кто, как говорится, из Порт-о-Лу?на приплыл – дело вовсе дурное, тут уж наверняка жди несчастий. Как думаешь, – обратился Пурн к Гунни, будто меня рядом нет, – он вправду во все это верит?

– Нисколько не сомневаюсь, – отвечала она, а поразмыслив, добавила: – И, может, все это даже правда. Послушай меня, Севериан. Служу я здесь давно – послушай, не пожалеешь. Этот рейс на Йесод для меня второй, а первым мы, надо думать, твоего прежнего Автарха сюда везли, только я его ни разу не видела и вниз спуститься тогда не смогла. Ты ведь знаешь, что этот корабль пронзает ткань времени – туда-сюда, туда-сюда, будто штопальная игла, верно? Теперь-то знаешь?

– Да, – подтвердил я. – И, кажется, понимаю, к чему ты клонишь.

– А тогда ответь-ка, будь добр, вот на какой вопрос. Что, если мы привезли сюда не одного – двух Автархов? Тебя и одного из твоих преемников? Подумай: допустим, тебе предстоит вернуться на Урд. А там – рано ли, поздно – преемника выбрать. Что, если это он и есть? Или тот, кого выбрал в преемники он? А если так, какой тебе смысл стоять на своем и идти до конца? И в итоге за здорово живешь лишиться кой-чего нужного?

– Хочешь сказать, как я из кожи ни лезь, будущее предрешено?

– Ну да! Сам видишь: будущее-то – вон оно, на носу этого самого тендера…

Разговаривали мы так, точно никого из других матросов поблизости нет, однако в таких случаях никогда ни за что поручиться нельзя: ведь подобные вещи проходят лишь с молчаливого согласия игнорируемых. Один из матросов, оставленных мной без внимания, схватил меня за плечо и подтянул на полшага к себе, чтобы я лучше смог разглядеть нечто за прозрачным, словно хрусталь, бортом флайера.

– Глянь-ка! – воскликнул он. – Глянь, не пожалеешь!

Однако я первым делом взглянул на него самого и вдруг осознал, что этот матрос, для меня ничего не значивший, для себя самого – пуп мироздания, а я для него лишь статист, один из миманса, лишенный всякой индивидуальности и служащий лишь для того, чтоб, разделив его восторги, удвоить их.

Отказ означал бы нечто сродни предательству, и посему я послушно устремил взгляд наружу. Наш флайер, замедлив ход, описывал широкий-широкий круг над островом посреди бескрайнего синего, невероятно прозрачного моря. Остров возвышался над волнами огромным холмом, облаченным в зелень садов и белизну мрамора, а подол его платья окаймляла бахрома из множества крохотных лодок.

Казалось бы, любоваться тут особенно нечем: и Стена Несса, и даже Башня Величия выглядели куда внушительнее. Однако этот остров намного превосходил их кое-чем иным: в нем все без изъятия было прекрасно, от него так и веяло радостью, вздымавшейся выше самой Стены, к темным грозовым тучам.

При виде этого острова и грубых, бессмысленных лиц окружавших меня матросов меня осенило: за всем этим кроется нечто еще, нечто большее, однако неразличимое глазом. Словно в ответ на невысказанный вопрос из глубин памяти всплыло видение, посланное одной из туманных особ, толпящихся (с моей точки зрения) за спиной прежнего Автарха, из тех наших предшественников, кого я вижу в лучшем случае смутно, а зачастую не вижу вовсе. То был образ прекрасной девы в разноцветных шелках, словно росой усыпанных жемчугами. Дева та пела на улицах и площадях Несса, засиживалась у фонтанов до ночи. Ни один горожанин не дерзал причинить ей обиды, ибо ее заступник, пусть даже оставаясь незримым, укрывал все вокруг своей тенью, хранил деву от любых бед.

XVII. Остров

Скажи я тебе, уроженцу Урд, всю жизнь дышавшему ее воздухом, что флайер наш сел на воду, словно водоплавающая птица огромной величины, ты наверняка вообразишь себе потешное «плюх» и множество брызг. Да, флайер действительно сел на воду, но безо всякого всплеска и брызг: ведь на Йесоде (в чем я убедился собственными глазами вскоре после того, как мы коснулись воды, глядя по сторонам, сквозь борта флайера) водоплавающие птицы умеют опускаться в волны столь мягко, изящно, будто вода для них – тот же воздух, разве что холоднее, как и для птичек, обитающих близ водопадов, ныряющих в их струи за мелкой рыбешкой и чувствующих себя в воде так же непринужденно, как прочие птицы в кустах.

Таким же манером опустились в море и мы. Едва коснувшись воды, флайер сложил необъятные крылья, мягко закачался на волнах, но словно бы не прервал полет. Матросы заговорили, зашушукались меж собой, и Гунни с Пурном, наверное, тоже завели бы со мной разговор, предоставь я им такую возможность. Однако я не оставил им ни шанса, так как хотел запомнить, впитать все окружавшие нас чудеса до единого, а еще понимал, что, заговорив, острее прежнего почувствую за собою обязанность сообщить троице, удерживавшей в плену рослого длинноволосого юношу: вам, дескать, нужен не он, а я.

Посему я (как полагал сам) глазел вокруг сквозь борта флайера, наслаждался вкусом дивного ветра Йесода, напоенного освежающей чистотой морских вод без единой крупицы соли пополам с ароматами дивных, исполненных жизни йесодских садов, и обнаружил, что борта, прежде невидимые, сделались также неощутимыми. Казалось, мы плывем по морю на узком плоту под навесом из сложенных крыльев над головой, и увидел я, должен заметить, немало.

Как и следовало ожидать, одна из женщин-матросов столкнула за борт напарницу, но те, кто стоял ближе к корме, вытащили ее и, хотя вымокшая во всеуслышанье сетовала на зверский холод воды, море оказалось вовсе не столь холодным, чтоб нанести ей какой-либо вред, в чем я убедился, нагнувшись и окунув в воду руки.

Удостоверившись в том, я зачерпнул из-за борта йесодской воды, выпил все, уместившееся в горсти, и, хоть вода вправду оказалась почти ледяной, всем сердцем обрадовался, пролив немного на грудь. Эта мелочь напомнила мне одну древнюю сказку из книги в коричневом переплете, которую я одно время носил при себе как память о Текле. Рассказывалось там о некоем человеке: как-то раз, поздней ночью, возвращаясь домой через пустошь, увидел он пляшущую пару, мужчину с женщиной, присоединился к ним, а завершив танец, отправился с ними, омыл лицо в невидимом днем источнике и утолил жажду его водой.

Дальше жена его, наученная неким необычайно мудрым устройством, пришла на то же место спустя ровно год и услышала голос мужа, поющего соло под разухабистый, буйный мотив, и топот множества пляшущих, однако не увидела вокруг ни души. Когда же она расспросила обо всем этом мудрое устройство, ей было сказано, что муж ее отведал вод иного мира, омылся ими, а посему к ней больше не вернется.

Так оно и вышло.

На беломраморной улице, ведущей от пристаней к зданию на вершине холма, я избавился от общества матросов, держась как можно ближе к троице йесодцев и их пленнику. Матросы настолько приблизиться к ним не осмеливались, однако и сам я не смел признаться этим троим, кто я таков: по меньшей мере, сотню раз открывал рот, да так ни на что и не решился. Наконец я все же заговорил, но лишь затем, чтоб спросить, когда состоится суд, сегодня или же завтра.

Женщина, державшая перед нами речь, оглянулась.

– Тебе так не терпится увидеть его кровь? – с улыбкой спросила она. – Нет, ты ее не увидишь. Сегодня иерограммат Цадкиэль не соизволит занять Трон Правосудия, а посему мы ограничимся предварительным разбирательством. Предварительное разбирательство можно, буде возникнет надобность, провести и в его отсутствие.

Я отрицательно покачал головой.

– Поверь, госпожа, крови я повидал немало и отнюдь не горю желанием любоваться ею впредь.

– Тогда зачем же ты здесь? – с прежней улыбкой спросила она.

Ответил я чистую правду, однако не всю.

– По-моему, таков мой долг. Но скажи тогда вот что: допустим, Цадкиэль не соизволит занять Трон Правосудия и назавтра. Позволят ли нам дождаться его здесь? И разве не все вы такие же иерограмматы, как он? И все ли вы говорите нашим языком? Услышав его из твоих уст, я был весьма удивлен.

Шел я на полшага позади, и вследствие этого ей приходилось говорить со мною, оглядываясь через плечо. Улыбнувшись шире прежнего, моя собеседница поотстала от остальных и взяла меня под руку.

– Сколько вопросов! Как же запомнить их все, а уж тем более ответить на каждый?

Пристыженный, я забормотал извинения, однако, невероятно взволнованный теплым, ищущим прикосновением ее руки, не сумел выговорить ничего внятного.

– Впрочем, ради тебя я, так уж и быть, постараюсь. Цадкиэль ожидается завтра, но к чему ты об этом спрашиваешь? Неужели боишься стосковаться по мытью палуб и тасканию тяжестей?

– Нет, госпожа, – выдавил я. – Мог бы, остался бы здесь навсегда.

Улыбка ее угасла.

– На нашем острове ты пробудешь, общим счетом, менее суток. Придется тебе – нам с тобой, если ты того хочешь – извлечь из этого времени все возможное…

– Разумеется, хочу! – ответил я, нисколько не покривив душой.

Выше я писал, что выглядела она совершенно обычной женщиной средних лет, и вправду, так оно и было: невысокого роста, с заметными морщинками в уголках глаз и губ, виски серебрятся легкой изморозью седины… однако во всем этом чувствовалась некая неодолимая притягательность. Возможно, причиной тому была всего-навсего аура острова – в силу схожих причин некоторые из обычных людей находят привлекательными всех экзультанток без исключения. Возможно, все дело заключалось в ее глазах, огромных, блестящих, отливающих не померкшей с возрастом синевой глубин йесодского моря. Возможно, необычайную привлекательность ей сообщало нечто третье, ощущаемое подсознательно… однако я вновь почувствовал то же самое, что и в тот день, когда, будучи много моложе, встретил Агию – всепоглощающее желание, по сути плотское, однако ж одухотвореннее любой веры, ибо вся плоть его немедля сгорела в его же собственном пламени.

– …после предварительного разбирательства, – закончила она.

– Разумеется, – откликнулся я. – Разумеется. Что я? Покорный раб госпожи.

Знал бы я, на что соглашаюсь!

Впереди с воздушной легкостью перистого облака поднималась ввысь широкая белокаменная лестница, окаймленная по бокам фонтанами. Моя собеседница с лукавой, безмерно притягательной улыбкой смерила ее взглядом.

– Что ж, если ты вправду мой раб, повелеваю: неси меня наверх, и неважно, хромой ты или вовсе безногий!

– Отнесу с радостью, – ответил я и наклонился, будто затем, чтоб подхватить ее на руки.

– Нет, нет, – рассмеялась она и с девичьей легкостью двинулась наверх. – Что скажут твои товарищи?

– Что мне оказана небывалая честь.

– И не решат, будто ты ради нас бросил Урд? – с улыбкой шепнула она. – Зал Правосудия уже близок, однако ответить на твои вопросы я постараюсь. Времени хватит. Во-первых, не все мы иерограмматы. Часто ли на Урд дети санньясинов становятся святыми сами? Во-вторых, по-вашему не говорю ни я, ни еще кто-либо из нас, и ты по-нашему не говоришь тоже.

– Но, госпожа…

– Не понимаешь?

– Нет…

Сказанное ею казалось настолько абсурдным, что иного ответа у меня не нашлось.