Белокурая гейша

Утро. И где я тогда окажусь? Почему сейчас мы здесь? Что случилось с моим спокойным миром? Я же училась в Токио в школе для девочек при Женской миссионерской организации.

Что произошло?

Мелкие капли дождя хлестали меня по лицу. У меня не было времени горевать о том, что ждет меня впереди. Я отметила, что вокруг не слышны шум и шаги других людей, будто все вдруг растворились в тумане. Это показалось мне странным. Дождь никогда не был для японцев помехой, и даже в непогоду они поспешно сновали по городу, точно голодные мышки в поисках пропитания. Они никогда не называли дождливые дни неудачными, а, наоборот, благословением богов, потому что благодаря дождю кладовые их полнились рисом.

Подгоняемая отцом, я шла по пустой железнодорожной станции. Мои остроносые туфли наминали мне большие пальцы ног, заставляя жалеть о том, что я не обута сейчас в любимые сандалии с крошечными колокольчиками, те самые, что отец купил для меня в Осаке. Все тело мое содрогалось, точно повинуясь медленному постоянному ритму церемониального барабана. Нет, скорее это было похоже на молнию сексуального желания, которая всегда поражала меня в самый неподходящий момент. С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, это призрачное наслаждение одолевало меня все чаще и чаще. Принимая ванну в большой кипарисовой кадке, я радостно извивалась, ощущая, как теплая, пахнущая лимоном и мандарином вода омывает мое влагалище, дразня меня крошечными всполохами удовольствия.

По ночам, лежа обнаженной на своем хлопчатобумажном матрасе – футоне, я водила между ног гладкой шелковой тканью, заставляя лоно увлажняться, и мечтала о мужчине, который заполнит меня изнутри до краев и подарит нескончаемое наслаждение. Я представляла себе день, когда почувствую объятие крепких мужских рук. Мускулы его будут подрагивать, а ладони станут сжимать мои груди, потирая соски кончиками больших пальцев. Я улыбнулась, подумав о том, как неодобрительно нахмурились бы монахини, если бы узнали, какие восхитительные сексуальные мысли бродят у меня в голове.

Я спросила:

– И где же именно находится этот монастырь, отец?

– В храме Джаккойн. Это недалеко отсюда.

Недостаточно далеко.

– Почему мы в такой спешке уехали из Токио?

– Не задавай столько вопросов, Кэтлин, – ответил отец, раскрывая свой большой черный зонт, чтобы спрятать нас от дождя. – Опасность, нависшая над нами, еще не миновала.

– Опасность? – чуть слышно прошептала я, уверенная, однако, что отец меня услышал.

– Да, дочка. Я не мог рассказать тебе раньше. В Японии у меня появился могущественный враг, который желает причинить мне великое зло.

– Но зачем кому-то желать причинить тебе зло?

Я ковыряла порванный палец на перчатке, увеличивая прореху. Я волновалась за своего отца, ужасно волновалась и ничего не могла с этим поделать. Сверлящая боль подсказала мне, что произошло нечто гораздо более страшное, чем мой отъезд в монастырь.

– Видишь ли, Кэтлин, случилось большое несчастье, – произнес отец. Голос его звучал приглушенно из-за дождя, но резкие слова проникали прямиком в мое сознание, и я уловила в них нотки боли.

– Что ты имеешь в виду? – осмелилась поинтересоваться я.

– Человек потерял то, что считал самым дорогим на свете, и верит, что именно я отнял это у него. – Отец обвел взглядом железнодорожную станцию, не пропуская ни единого уголка. – Это все, что я могу тебе сказать.

– Да что ты мог такого сделать…

– Не говори о том, что тебя не касается, Кэтлин. Ты слишком молода, чтобы это понять, – перебил меня отец, ни разу не встретившись со мной взглядом. Он высматривал своего тайного врага, которого мне не дано было видеть. Он настолько крепко сжимал мою руку, что я опасалась, как бы он не переломал мне все кости.

– Ты делаешь мне больно, отец. Пожалуйста… – Глаза мои заполнились слезами, не из страха, а из опасения за безопасность отца. Сердце мое ускорило свой бег.

– Прости, Кэтлин, – отозвался он, ослабевая хватку. – Я не хотел причинить тебе боль.

– Знаю, – ответила я спокойным тоном, хотя тревога, овладевшая мною, не пропала.

Отец продолжал озираться по сторонам, а затем, обрадованный тем, что на станции нет никого, за исключением старого смотрителя, снова зашагал вперед, на этот раз быстрее.

Чтобы поспевать за отцом, мне пришлось нестись вприпрыжку. За все время, что мы ехали сюда из Токио, он не сказал мне и пары слов, а лишь поворачивал голову то направо, то налево, проверяя, нахожусь ли я все еще рядом с ним. Даже сейчас он с силой тянул меня за собой, промокшую, усталую и голодную. Отец продолжал крепко держать меня за руку, так крепко, точно опасался в любой момент потерять. Он что-то ворчал, точно рассерженный самурай, низко склонив голову, чтобы никто не смог рассмотреть его лицо.

Подобное поведение было совсем несвойственно моему отцу. Эдвард Маллори был настоящим великаном, возвышающимся над окружающими, и обладал рокочущим голосом, в котором слышались энергия и угроза. Здесь же голоса были едва различимыми, точно облаченные в носки ноги, спешащие по деревянным половицам, настолько чувствительным, что принимались поскрипывать всего лишь оттого, если на ветку над ними вспархивал соловей.

Также мой отец был упрямым, жестким и не понимал меня. Да и как бы ему это удалось? Я не видела его так часто, как мне бы того хотелось. Он работал на Американский банк, вкладывающий деньги в эту новую страну, и с гордостью рассказывал о своей деятельности всякому, кто готов был его слушать. Первую железную дорогу в Японии построили англичане, поэтому отцу приходилось много и усердно работать, чтобы выдержать конкуренцию. Он сообщал мне, что каждый день открываются все новые филиалы зарубежных банков, финансирующих строительство быстро распространяющегося по острову железнодорожного полотна. Часто отец отсутствовал по нескольку дней, встречаясь с представителями японского правительства и членами правящих семей и выпивая чашку за чашкой зеленый чай. Иногда он пил чай со мной. Напиток этот щекотал мне рот и заставлял меня смеяться. Но на отца он такого действия не оказывал. Сомневаюсь, чтобы он вообще когда-либо смеялся.

– Держись подле меня, Кэтлин, – приказал отец непререкаемым тоном. – Повсюду шныряют соглядатаи принца.

– Принца?

Слова его всколыхнули мое любопытство. Я слышала, что он часто встречается с иностранными министрами и другими официальными лицами, но чтобы с принцем? Сердце мое быстрее забилось в груди, глаза заблестели, но тут же снова потухли, когда я почувствовала, как отец напрягся всем телом, сильнее сжав ручку зонта.

– Забудь то, что я сказал о принце, Кэтлин. Чем меньше тебе известно, тем лучше.

У меня не было времени раздумывать над тем, что означают его слова. Сердце мое подпрыгнуло в груди, когда я заметила молодого человека, тянущего рикшу. Он поспешно вышел из сияющей темноты узкой улочки.

Мой отец тоже был рад, очень рад его видеть.

И я тоже.

Обычно рикши в дождь надевали плащи из промасленной бумаги, но этот был почти обнажен, выставляя свою мускулистую, бронзовую от загара плоть на всеобщее обозрение самым очаровательным образом, точно радуясь возможности похвастаться сильным телом перед богиней дождя. Я представила себя дождевой каплей, упавшей на губы этого молодого человека и отведавшей сладость его поцелуя, и захихикала. Целоваться для японцев было делом совершенно немыслимым, и они крайне редко удостаивали друг друга подобных мгновений близости, но я жаждала познать сулимое поцелуем наслаждение.

Вид перекатывающихся под кожей рук и ног молодого человека мускулов радовал мой глаз. Он был бос, за исключением обмотанного вокруг большого пальца лоскута ткани. Еще более интригующим показался мне отрез темно-синей хлопчатобумажной ткани, которой были прикрыты его чресла. Я снова захихикала, потому что отрез этот был едва ли больше его повязки на ноге.

Заметив мой живейший интерес, отец пояснил, что обычно на станции в ожидании пассажиров толпится множество рикш. Молодые люди были прекрасно осведомлены о многих вещах: когда какой чужеземец прибывает, в какой дом держит путь, какие пьесы будут показаны в ближайшее время и когда зацветет сакура. Сегодня же станция была совершенно пустынной, за исключением этого юноши, не боящегося работать и в дождь.

Он остановился перед нами и отвесил низкий поклон.

Мне частенько приходилось слышать, как английские леди называют рикш пыльными босяками. Но как такое может быть? Эти слова явно не относятся к этому молодому человеку. Я прикрыла глаза, позволив сознанию погрузить меня в шепчущую темноту. Внутри поднималось непреодолимое желание, заставляющее меня томиться по чему-то, чему-то, чего я не могла осмыслить. Это было похоже на то, будто дух-невидимка разжал свои холодные пальцы и уронил мне на голый живот несколько ледяных капель росы, заставив заверещать от восторга.

Я открыла глаза, не в силах сдерживать растущее любопытство, объектом которого выступал этот молодой человек, тянувший большую двухколесную рикшу. Я склонила голову, чтобы лучше его разглядеть, но лицо его было скрыто широкими полями соломенной шляпы. Не имеет значения. Сердце мое знает, что он очень красив.

Меня поджидал еще больший сюрприз. Не говоря ни слова, отец посадил меня в коляску с черным пологом. Я благоговейно вздохнула. Меня переполняло ликование, так как только гейшам позволялось пользоваться этим видом транспорта. Я могла бы поклясться, что различаю тонкий аромат камелий, которым обычно благоухают их волосы и который накрепко впитался в сиденья.

Прикрыв веки и откинувшись назад, я вообразила, что сама являюсь одной из этих женщин. Как я поступлю, если встречу красивого молодого человека, когда мои не поддающиеся контролю ощущения будут особо обострены, лицо раскраснеется, груди нальются желанием, соски затвердеют, а в горле пересохнет?

Лягу ли я на спину, подняв ноги, а мой партнер опустится на колени у моих разведенных в стороны бедер, упершись руками в соломенный матрас?

Или же лежать на спине, вытянувшись в струнку, станет он, а я должна буду оседлать его тело?

Я вдохнула свежий аромат дождя, которым был напоен воздух. Мои фантазии казались мне романтичными и забавными, но, перехватив суровый взгляд отца, устремленный на меня, я мгновенно перестала улыбаться.

– Я обеспокоен, Кэтлин. Что-то не так. Никто из служителей храма нас не встречает. – Он потер подбородок, обдумывая ситуацию, затем добавил: – У меня нет иного выбора, кроме как доверить этому мальчику отвезти нас к месту назначения.

– Я тоже доверяю ему, отец.

Я усмехнулась, когда молодой человек обернулся и, взглянув на меня из-под соломенной шляпы, одарил меня улыбкой. Спиной я оперлась о сиденье, испытывая облегчение. Он был не старше меня самой. И в самом деле оказался очень красивым.

Конечно же отец не станет держать меня запертой в монастыре до конца моих дней, не позволяя ни с кем видеться, не так ли? Тем не менее боязнь этого, какой бы иррациональной она ни была, не отпускала меня; она проникла в мою душу и крошечным золотисто-зеленым жучком заползла под кожу, перемещаясь вверх и вниз. По шее моей потек ручеек холодного пота.

Как же я сумею стать гейшей, если буду вынуждена жить в заточении в монастыре? Монашек держат вдали от посетителей, и время они проводят в медитации и размещении цветов в вазах, а не глазея на мускулистых молодых людей. В этот момент над нашими головами раздался раскат грома, точно боги решили напомнить мне, что у меня нет выбора. Скоро разразится ливень.