Частичка тебя. Мое счастье

Короче, во всем виноват Фрай. И в том, что я могу улыбаться по утрам, и в том, что я чувствую вкус еды – не всегда вкусной, но все-таки чувствую, и в том, что я могу разговаривать с людьми и не истекать кровью.

– Слушай, Гелик, – тон Димы становится чуть более деловитым, – а скажи-ка мне, где тебя можно найти? А то мать моя откопала тут где-то в недрах своих шкафов твой синий шарф и требует отдать его тебе как только так сразу. А моя мать…. Ну, ты её помнишь.

– Помню.

Мать-генеральшу, Антонину Павловну Берг, жесткой рукой уже, получается, четвертый десяток лет управляющую частной московской школой – невозможно было вспоминать без содрогания. И в её случае – да, если она что-то решила, это что-то нужно делать, и соврать не получится. Каким-то неведомым чутьем Антонина Павловна распознавала ложь чуть ли еще не до того, как она была озвучена.

По всей видимости, даже большого взрослого Диму мама по-прежнему умела строить. Хотя с чего бы ей разучиться?

А шарф… Шарф я кстати помню. Когда Дима изволил меня бросить, я, кажется, даже хотела его забрать, его мне подарила мама на последний День Рождения перед аварией. Но раз за разом, сколько бы я ни приходила – шарф найти не могли. И это было больно, обидно, и тем удивительней, что он вдруг взял и сейчас нашелся.

– Так что, когда и где мы можем пересечься? – нетерпеливо вопрошает Дима.

– Я… Я не знаю, – неожиданно теряюсь с ответом, – я просто сейчас в больнице лежу. И оно тебе надо в такую даль тащиться?

– Скинь мне адрес в СМС. Приеду сегодня в шесть.

Дима сух и деловит, как и всегда, когда в его мозгах методично щелкают невидимые рычажки, выстраивающиеся в механизм сегодняшнего дня.

Я опускаю телефон, некоторое время смотрю на заставку на экране. Немного провисаю.

Определенно где-то там во вселенной звезды располагаются как-то странно. Мой бывший жених. Хочет встретиться. Четыре года спустя после нашего с ним разрыва.

Судьба умеет удивлять!

Без пятнадцати шесть я застаю себя за… переодеванием!

И вот это возмутительно, настоящий нонсенс! Что это еще за дичь такая – переодеваться в платье перед встречей с мужчиной, который меня вообще-то бросил! И гадостей при этом наговорил, и мне, и окружающим, и даже маме своей!

Тем не менее вылезать из платья мне уже не хочется. Это кажется еще более глупой затеей, чем в него переодеваться. Если мне на него плевать – а мне плевать, то я вполне себе поболтаю с Бергом и в платье. Тем более, что оно и не платье вовсе, а очень длинный бежевый свитер приятной рельефной вязки, с наглухо закрытым горлом. Ничего крамольного, откровенного и соблазнительного. Ну, кроме того, что там, где заканчивается свитер, у меня находятся колени.

Берг является на десять минут раньше. Мерзавец. Он должен был опоздать, чтобы я, возмущенная в лучших чувствах, костерила его все время ожидания. Мол, ничуть не изменился, горбатого все-таки только могила и исправит. А он…

– Привет, – произносит и замирает в дверях моей палаты. Небритое, взъерошенное, синеглазое виденье. Мой шарф находится… На его, блин, шее!

– Это ты так намекаешь, что тебя им можно сразу придушить? – я скептически прищуриваюсь. Соблазн на самом деле велик. Нет, ну какого черта он потеет в мой шарф? Да еще и снимает с такой откровенной неохотой, будто это ему моя мама этот шарф подарила.

– Нет, ну охренеть же, охренеть! – Дима смотрит на меня, постоянно соскальзывает глазами на мой живот, и лыбится, как последняя скотина во все свои двадцать восемь отбеленных зубов. – Ты когда написала про перинатальный центр – я до конца не поверил. А теперь своими глазами вижу – ты все-таки смогла, Гелька!

Прибью гада.

Вот правда.

Я взрослая, злющая, ядовитая тетка, я могу перешагнуть через чью-нибудь голову на своем карьерном пути, могу даже на неё наступить, если будет надо. А он меня называет так, будто я – его закадычная подружка. И мы не три года не виделись – а три месяца лета. И разошлись не потому что потеряли слишком многое, а просто потому что предки разослали нас на дачи в разные районы.

И все же…

Потеря была нашей общей.

Наверное, поэтому я не злилась на него вообще. Пусть он наговорил мне много обидных слов. Пусть и повторял их потом нашим общим знакомым. Раз за разом, слово за словом.

Но в моей памяти и сейчас свежо воспоминание, как Димка, молодой, шебутной, вечно носящийся по своим проектам Димка прилетал ко мне на УЗИ. Вваливался в кабинет в самый последний момент, волосы дыбом, глаза вот-вот выскочат из орбит. И взгляд на врача – как на географичку, на урок которой он явился только к самому концу…

– Можно войти…

Его пускали, конечно.

Пожалуй, именно моя беременность и была апофеозом нашего с Димой романа. Когда у него при взгляде на меня сияли глаза, а у меня – чуть что тянулись к нему руки. Он подарил мне чудо, что толкалось внутри меня. Его хотелось обнимать. Он – чуть не на руках меня носил. И эта нить, это предвкушение чуда – нового начала, новой истории – связывало нас так крепко, как никогда раньше.

А когда эта нить оборвалась. Просто резко лопнула, рассеченная скальпелем оперировавшего меня хирурга. И мы распались, но не на половинки, нет. Каждый разлетелся на тысячу осколков. Целым не ушел никто.

– Ты же знаешь, что я всегда добиваюсь своего, – фыркаю, быстро смаргивая проклюнувшиеся в уголках глаз крохотные слезинки. И вот эта вот его улыбка – улыбка радующегося за меня человека, проникает внутрь, прорастает наружу, расцветает уже на моих губах.

Боже, как давно я не радовалась вот так вот просто… Даже не кому-то, а самому тому, что со мной сейчас происходит.

– Всегда, – ухмыляется Дима снова, а затем оглядывает палату, – слушай, я точно не помешаю? А то не дай бог меня примут за твоего любовника, поди потом объясни психованному папаше, что синеглазая доченька у вас с ним не в меня, а в бабушку.

– За это не волнуйся, – развожу руками, – вряд ли я тебя удивлю отсутствием личной жизни. И забеременела я случайно, чудом, можно сказать. Так что выкидывать тебя из окна просто некому.

– Удивительно, – Дима покачивает головой, – чем дольше живу, тем более мне удивительно, как много в этом мире идиотов, не способных тебя оценить.

– Берг, по-моему ты ошибся больницей, – вздыхаю с сожалением, – привет, это я. Та, которая два года долбала тебе мозг, чтобы ты менял зубные щетки каждые два месяца. И не забывал оплачивать страховку. И еще кучей нудных вещей, которые тебя бесили.

– И правильно долбала, – Дима воздевает палец к потолку, – если бы не ты, я бы уже наверняка работал на зубные протезы. И с тачкой я тогда минимум трижды бы на деньги попал без тебя. И так бы и стирал носки вместе с трусами.

– Мне кажется, или ты забыл надеть рубище по пути ко мне? – прищуриваюсь. – Впрочем ладно, можем обойтись без него. Просто падай на колени и рви на голове волосы. Раскаивайся, что меня бросил. Прямо сейчас.

Дима пошатывается вперед, будто всерьез решает это сделать, но потом спохватывается.

– Слушай, нет, я только месяц назад сделал пересадку волос. Ужасно дорогую. Рвать не буду, знаешь, во сколько денег мне обошлась эта лысина?

Врет ведь, паршивец, шевелюра у него своя, да и склонности к раннему облысению в его семье ни у кого не было. А лицо такое скорбное, печальное… Только черти в глубине светлых глаз и выдают его истинное настроение.

Вот ведь…

Вроде повзрослел. Возмужал. Обзавелся брутальной щетиной и широкими мужскими плечами.

Не изменился ни на грамм!

– Ну и чего тебе надобно, старче? – склоняю голову набок. А Дима почему-то меняется в лице.

Эх, вот и хоть бы раз я в нем ошиблась! Нет. Увы. И даже спохватившись, что спалился в мимике, у него не получается скроить убедительную мину.

– Вот только не надо мне врать про шарф, – опережаю его вранье, – я ведь вижу, что ты с ним неплохо так сросся. И… – подношу ткань к носу, – боже, да он насквозь твоим Бандерасом пропах. Берг! Ты все три года, что ли, его не снимал? Что, не мог сам себе шарф купить? Обязательно было зажать мой?

– Оставил на память, – у Димы вдруг получается такое скорбное выражение лица, будто бы даже укоризненное.

И правда, чего это я! Он же вернул! Сподобился.