Полкороля

– Короля Атрика ты убил. – Сам того не желая, Ярви сплюнул кровавой мокротой.

– Вот как у вас говорят? – Горм поднял могучие длани, оружие на его поясе сдвинулось. – А что ж я тогда не похваляюсь содеянным? Эй, почему скальды до сих пор не воспели сей подвиг? Ужель моя победа недостойна веселья?

Он засмеялся, опуская руки.

– На моих ладонях, поваренок, крови – до плеч, ибо кровь мне милей всего на свете. Только вот беда: не все люди, что умерли, убиты мною.

Один из его кинжалов высунулся из-за пояса. Роговая рукоять смотрела прямо на Ярви. Можно успеть схватить. Будь он отцом, или братом, или храбрым Кеймдалем – кто погиб, защищая своего короля, он бы выхватил нож, вонзил бы его в живот Гром-гиль-Горма и выполнил бы свою торжественную клятву отмщения.

– Захотел погремушку? – Горм сам вытащил этот кинжал и, держа за светлое лезвие, протянул Ярви. – Так бери. Но знай – Матерь Война дохнула на меня еще в колыбели. Предсказано, что ни одному мужу не по силам меня убить.

Какой он огромный на фоне белесого неба, развеваются волосы и сверкает кольчуга. А на обветренном, бывалом лице – теплая улыбка. Неужели Ярви клялся отомстить такому великанищу? Он, полумужчина, с одной тоненькой, бледной рукой? Он посмеялся б над своей самонадеянностью, когда б не трясся от холода и страха.

– Растянуть его на колышках у прибоя да размотать кишки для ворон, – сказала Гормова служительница, не сводя с Ярви глаз.

– Вечно ты об одном и том же, мать Скейр. – Горм просунул нож обратно за пояс. – Жаль, вороны мне спасибо не скажут. Это ж мальчишка. Навряд ли именно он замыслил это побоище. – Ох, как верно сказано. – Я – не благородный король Одем, и не по мне возвышаться, убивая слабых.

– А где справедливость? – Служительница нахмурилась на закутанные тела, и на ее бритой голове заиграли мускулы. – Народ изголодался по возмездию.

Горм оттянул губы и похабно дунул.

– Скоро народ просто изголодается. Ты что, ничему не научилась у Золотой Королевы Гетланда, прекрасной и мудрой Лайтлин? К чему убивать то, что можно продать? В ошейник его, а потом бросьте к остальным.

Ярви только пискнул, когда один из подручных вскинул его за плечи, а другой защелкнул вокруг шеи железный обруч.

– Как передумаешь насчет ножа, – все так же улыбаясь, окликнул Горм, – разыщи меня. Бывай, бывший поваренок!

– Стойте! – просипел Ярви, ясно осознав, что надвигается дальше. Его ум метался в поисках любой лазейки, как этого избежать. – Подождите!

– Чего ждать? – спросила мать Скейр. – Хорош уже ему блеять.

Удар в живот отнял у него дыхание. Обмякшее тело подтащили к старой плахе. Один держал его, пока он кхыкал, а второй поднес штырь, огненно-желтый после горнила, и клещами задвинул его в зажим ошейника. Первый ударил молотом, чтобы намертво заклепать ворот, но напортачил – попал по штырю вскользь и капли расплавленного железа брызнули Ярви на шею.

Такой боли он не знал никогда – и он визжал, верещал, как котелок на огне, и выл, и рыдал, и корчился на колоде, пока кто-то из них не подхватил его за рубашку и не бросил в зловонную лужу – там, зашипев, железо остыло.

– Меньше на одного поваренка. – Лицо матери Скейр было белым, как молоко, и мраморно-гладким, а глаза синели, как зимнее небо, и не было жалости в них. – Больше на одного раба.

Часть 2

«Южный Ветер»

Дешевле некуда

Ярви сидел на корточках в вонючей тьме, ощупывал ожоги на шее и свежие царапины на обритом черепе. Днем он истекал потом, а ночью содрогался от холода и слушал, как надорванными глотками стонет, хнычет и на дюжине наречий безответно молит богов людское отребье. Как надрывается его собственная глотка, самая громкая из всех.

Наилучший товар кормили и содержали в чистоте наверху – тех, в надраенных ошейниках, ставили вдоль улицы служить заведению вывеской. На задворках барака не столь мускулистых, умелых или хороших собой приковывали к загородке и били до тех пор, пока те не научатся улыбаться покупателям. А здесь, внизу, в темноте и грязище, держали старых, больных, дурачков и калек – рвать друг у друга объедки, как свиньи.

Здесь, в Вульсгарде, столице Ванстерланда, широко расползся невольничий рынок, здесь каждому знали цену, и на бросовый товар не транжирили лишку. Простой итог затрат и прибытка, отшелушенный от бесполезных чувств. Здесь ты узнаешь, чего стоишь на самом деле, и давние подозрения Ярви оправдались.

Его готовы отдать за бесценок.

Первое время его ум закипал от планов, наметок и грез. Он очумел, перебирая миллионы различных способов мести. Но ни один из них не годился здесь и сейчас. Если заорать, что он полноправный король Гетланда, то кто этому поверит? Он едва ли верил и сам. А если он придумает, как убедить, и те поверят? Их ремесло – людьми торговать. За него, конечно же, запросят выкуп. Улыбнется ли от души король Одем, когда вернет под свою ласковую опеку запропавшего племянника? Вне всяких сомнений. Улыбкой ровной и гладкой, как свежевыпавший снег.

Поэтому Ярви сидел на корточках в этой невыносимой темной дыре и не переставал поражаться, к чему только не способен привыкнуть человек.

На второй день он уже не замечал зловония.

На третий, сбившись в комок, он благодарно прижимался к своим богами проклятым спутникам, лишь бы согреться промозглой ночью.

На четвертый он, не менее рьяно, чем прочие, рылся в грязи, когда во время кормежки им кидали помои.

На пятый он с трудом вспоминал лица самых близких людей. Он путал свою мать и мать Гундринг, предатель-дядя мешался с умершим отцом, Хурик стал неотличим от Кеймдаля, а Исриун истаяла в туманный призрак.

Удивительно, с какой быстротой король способен превратиться в животное. Или, точнее, полукороль в полуживотное. Вероятно, всех тех, кого мы превозносим, отделяет от грязи не такая уж и заоблачная высота.

Вскоре после того, как над этим рукотворным адом в седьмой раз разгорелась заря – сосед-торговец доспехами с мертвецов только начал перекрикивать курлыканье чаек, – Ярви услыхал снаружи разговор.

– Мы ищем мужиков, которые смогут толкать весло, – проговорил твердый, уверенный бас. Голос человека, привыкшего говорить прямо – и не торгуясь.

– Девять пар рук, – мягко добавил голос потоньше. – После лихорадки наши скамьи подопустели.

– Отлично, друзья! – это отозвался хозяин лавки – хозяин Ярви – липким медовым голосом. – Взгляните – перед вами Намев из страны шендов, первый боец своего народа, взят в плен в сражении! Видите, какая у него выправка? Обратите внимание – вот это плечи! Он один вытянет ваш корабль. Такого качества вам не найти…

Первый покупатель хрюкнул, как боров:

– Искали бы мы качество, пошли б на другой конец улицы.

– Оливой тележную ось не смазывают, – прибавил второй.

Над головой загремели шаги, просеялась пыль, и замигал свет в прорехах меж досками. Рядом, не шевелясь, затаив дыхание, прислушивались рабы. Голос хозяина звучал глуховато, и меда в нем было уже чуточку меньше.

– Вот шестеро крепких инглингов. На нашем языке моря они говорят еле-еле, но сказанное хлыстом понимают с первого раза. Прекрасно подходят для тяжелой работы, цена отличная…

– Льняным маслом телегу тоже не мажут, – произнес второй голос.

– Показывай нам смалец и деготь, торговец плотью, – прорычал первый.

Заскрипели сырые петли, и наверху ступеней открылся люк. Все рабы невольно сжались, не выделялся из них и Ярви. Пускай он не привык к рабской доле, но в том, как сжиматься от испуга, у него опыта хоть отбавляй. С помощью щедрой ругани и дубинки торговец плотью вытащил их на середину и под печальный перезвон оков расставил в нестройную, хрипатую шеренгу.

– Чтоб я твоей руки не видел! – зашипел работорговец, и Ярви втиснул кисть в разлохмаченный рукав. Теперь он стремился лишь к одному – только б его купили и забрали к новому хозяину – и вывели из этого смрадного ада на свет Матери Солнца.

Покупатели осторожно сошли по ступеням. У первого, лысоватого здоровяка, на поясе висел свернутый кнут, а колючий взгляд из-под кустистых бровей предостерегал, что дурачить такого встанет себе дороже. Второй был много моложе, долговязый, стройный и симпатичный, с пушком бороды и налетом горечи на губах. На его горле блеснул тусклый луч – ошейник. Выходит, он и сам невольник, хоть, судя по одежде, и в милости у хозяев.

Работорговец поклонился и показал дубинкой на шеренгу.

– Самые дешевые – распродажа – и не стал утруждаться цветистыми фразами. Изысканные слова с этим местом не сочетались.

– Одни негодные отбросы, – сказал долговязый раб, морща нос от запаха.