Полкороля

– Этот мальчишка долго не протянет, – рычал Ральф.

– Один раз – один взмах, – тихо шептал Джойд. Сам он толкал весло плавно, размеренно, с нескончаемой силой – будто был сделан из стали и дерева. – Дыши медленно. Дыши вместе с веслом. Раз – вдох.

Ярви не понимал почему, но это немного помогало.

– Взяли.

Вот так стучали уключины и звенели цепи, скрежетали канаты и скрипел настил, а из гребцов – кто стенал, кто ругался, кто молился, кто мрачно безмолвствовал, и «Южный Ветер» понемногу продвигался вперед.

– Один раз – один взмах. – Мягкий голос Джойда вел его сквозь кромешную мглу отчаяния. – Раз – взмах.

Ярви не сумел бы назвать наихудшее из мучений: как жалит бич, или как горит натертая кожа, или как разламываются мышцы, или голод, или холод, или то, что он опустился так низко. И тем не менее неумолчный скрежет пемзы безымянного скоблильщика – вперед по палубе, назад по палубе, затем снова вперед по палубе; то, как мотаются туда-сюда его жидкие волосы; как сквозь рванину просвечивает исполосованная спина; как желтеют зубы за раззявыми, трясущимися губами, – напоминало Ярви о том, что бывает и хуже.

Всегда есть что-то, что еще хуже.

– Взяли.

Время от времени у богов просыпалась жалость над его несчастной долей, и те посылали глоток желанного ветра. Тогда Шадикширрам золотилась улыбкой и с видом терпеливой мамаши, которая не может не потакать неблагодарному отпрыску, приказывала убрать весла и развернуть громоздкие паруса из овечьей шерсти с кожаными накладками – и на весь свет объявляла о том, как ее доброта ее же и губит.

Тогда до слез ей признательный Ярви откидывался на неподвижное весло задней скамьи, смотрел, как над головой волнами колышется парусина, и впитывал вонь более чем сотни потных, разбитых, потерявших надежду людей.

– А когда мы моемся? – спросил Ярви во время одного такого благодатного затишья.

– Когда об этом позаботится Матерь Море, – прорычал Ральф.

Такое бывало нередко. Ледяные валы лупят корабль в борт, расшибаются и рассеиваются каплями брызг – и люди промокают до нитки. Матерь Море окатывает палубу и плещется под ногами, до тех пор, пока все кругом не покроет соленая корка.

– Взяли.

Каждая тройка сидела на банке, под общим замком на троих. Ключи хранились только у капитана и Тригга. Каждый вечер прикованные к скамье невольники поедали свой скудный паек. Каждое утро они, прикованные к скамье, садились на корточки над щербатой бадьей. Прикованные к скамье, они засыпали, укрывшись загаженными одеялами и лысыми шкурами – над кораблем разносились их стоны, ропот и храп, и в воздухе клубился пар от дыхания. Раз в неделю, прикованные к скамье, они сидели молча, пока им кое-как грубо обривали головы и подбородки – для защиты от вшей, ничуть не избавляя от мелких попутчиков.

Единственный раз, когда Тригг с большой неохотой достал свой ключ и отпер один из замков, случился одним холодным утром – тогда кашляющего ванстерца нашли мертвым. Его одновесельники так и сидели с пустыми лицами, когда мертвеца стащили с банки и вытолкнули за борт.

Единственным, кто почтил словами его уход, был Анкран. Теребя себя за хлипкую бородку, он произнес:

– Нам понадобится замена.

На минуту Ярви приуныл: ведь тем, кто жив, теперь придется трудиться и за покойника. Затем его обнадежило: зато остальным достанется чуточку больше еды. А потом ему стало тошно от самого себя и своего нового образа мыслей.

Но не настолько тошно, чтобы он отказался взять свой кусочек пайка бедного ванстерца.

– Взяли.

Ярви не помнил, сколько ночей он провел обессиленным в забытьи; сколько раз по утрам просыпался, скуля от ломоты после того, как вчера надсаживался до предела – лишь затем, чтобы снова трудиться до потери сознания, да еще с побоями – чтоб не скулил; сколько дней он не думал вообще ни о чем, кроме следующего взмаха весла. И все-таки, наконец, пришел вечер, когда он провалился в сон без сновидений не сразу же после отбоя. Когда его мускулы начали крепнуть, первые мозоли полопались, а бич хлестал спину уже не так часто.

«Южный Ветер» стоял на якоре, плавно покачиваясь. Шел ливень, поэтому паруса опустили и растянули над палубой в виде большого навеса, по широкому полотнищу барабанили крупные капли. Тем, кто умел ими пользоваться, выдали удочки, и сгорбленный Ральф со своей что-то мурлыкал рыбам в темноте возле уключины.

– Для однорукого, – сказал Джойд, и цепь зазвенела, когда южанин упер здоровенную босую ногу в весло, – сегодня ты здорово греб.

– Ага. – Ральф харкнул прямо сквозь уключину, и изменчивый луч Отче Месяца высветил усмешку на его плоском лице. – Мы еще сделаем из тебя полгребца.

И хотя один из них родился от него за многие мили, а другой до него за долгие годы и Ярви ничегошеньки о них не знал, кроме того, что читалось на их лицах, и пускай тянуть весло на купеческой галере невесть какой подвиг для сына короля Атрика Гетландского, Ярви почувствовал, как щеки заливает гордость, а на глаза наворачиваются слезы – так между соратниками по веслу возникают необъяснимые и прочные узы.

Когда ты прикован с кем-то бок о бок, когда делишь с ним еду и невзгоды, бич надсмотрщика и пощечины Матери Моря, когда подстраиваешься под его ритм, толкая один и тот же неподъемный вал, когда вы прижаты друг к другу в ледяной ночи или поодиночке встречаете равнодушный холод – вот тогда ты начинаешь узнавать человека по-настоящему. Его, не спрося, втиснули между Ральфом и Джойдом, а неделю спустя Ярви поневоле задумался: а были ли у него вообще хоть когда-нибудь друзья лучше и ближе этих?

Впрочем, это скорее говорило о его прошлой жизни, чем о теперешних спутниках.

На другой день «Южный Ветер» подошел к Торлбю.

Пока Сумаэль, угрюмо стоя на баке, понуканьями, угрозами и бранью не вывела пузатую галеру к причалу, где кипела суета, Ярви не верилось, что сейчас он живет в том же мире, в котором когда-то был королем. Но он, тем не менее, здесь. Дома.

Знакомые серые постройки охватывали ярусами покатые склоны, становясь величественней и старше по мере того, как Ярви поднимал взгляд – пока, черная на белесом небе, опираясь на прошитый туннелями утес, перед ним не предстала цитадель. Место, где он вырос. Отсюда виднелась шестигранная башня, покои матери Гундринг – там он корпел над ее уроками, там раскрывал ее загадки, наперед наметив счастливую жизнь служителя. Отсюда виднелся сверкающий медью купол Зала Богов – там он обручился с двоюродной сестрой Исриун, там их руки перевязали вместе и ее губы коснулись его губ. Отсюда виднелись холмы и дюны, где стояли курганы предков – там боги и люди услышали, как он поклялся отомстить убийцам своего отца.

Удобно ли сидится на Черном престоле дяде Одему? Поют ли ему здравицы подданные, которые, наконец, получили короля себе по нраву? Конечно.

Пошла ли к нему в служители мать Гундринг? Нашептывает ли у дядиного плеча свои краткие и мудрые советы? Скорее всего.

Взяли ли на место Ярви нового ученика? Протирает ли тот штаны на его стуле, кормит ли его голубей, носит ли каждый вечер дымящийся чай? А как же.

Прольет ли Исриун горькие слезы оттого, что ее увечный нареченный уже не вернется? Она забудет его с той же легкостью, с какой позабыла брата.

Пожалуй, о нем будет тосковать только мать – и то по одной причине: несмотря на все хитроумие, ее стальная хватка на государстве рассыплется в прах без сына-марионетки на черном детском стульчике.

Сожгли ли в его честь корабль, воздвигли ли пустой курган, как утопшему дяде Атилю? Что-то он сомневался.

Пока он думал об этом, его иссохшая кисть свернулась в узловатый, дрожащий кулак.

– Чего ты встревожился? – спросил Джойд.

– Здесь был мой дом.

Ральф устало вздохнул.

– Послушай того, кто знает наверняка, поваренок: прошлое прошло навеки.

– Я дал клятву, – сказал Ярви. – Клятву, от которой не уплыть, как ни греби.

Ральф снова вздохнул.

– Послушай того, кто знает наверняка, поваренок: никогда ни за что не клянись.

– Но раз ты уже поклялся, – сказал Джойд. – Что теперь?

Ярви помрачнел и до боли стиснул челюсти, глядя на крепость. Может статься, боги послали это испытание в наказание. За то, что он был таким доверчивым, таким самодовольным, таким слабым. Но они оставили его в живых. Ему даровали возможность исполнить клятву. Пустить кровь вероломному дядюшке. Вернуть Черный престол.

Но боги не станут ждать целую вечность. С каждым новым восходом тускнеет память об отце. С каждым новым полднем тает могущество матери. С каждыми новыми сумерками дядина длань, обхватившая Гетланд, сжимается крепче. С каждым заходом солнца надежды Ярви подтачивает тьма.

Ясно одно: ни о каком возмездии и возвращении королевства нет и речи, пока он привязан к веслу и прикован к скамье.