Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

Лангриер засмеялась:

– Не поверите, но здесь вспоминают о припрятанных где-то сокровищах все. Не помогает, увы.

Пелло ухмыльнулся:

– Имей я хотя бы десятую часть того, что обещали мне в этом самом подвале, так был бы богачом. Но я – не богач, коли вам интересно.

– И даже будь у вас горы золота, на что они мне сейчас, черт возьми? Опоздали вы с подкупом. Город окружен врагами. От денег никакого проку.

Лангриер помяла плечо, поморщилась, описала рукою в воздухе круг, потом потянула из жаровни железный прут. Раздался металлический скрежет, взметнулись оранжевые искры. Внутренности Монцы скрутило судорогой страха.

– Я говорю правду, – прошептала она. – Правду.

Но всякое мужество ее покинуло.

– Конечно, конечно. – И Лангриер, шагнув вперед, ткнула раскаленным до желтого свечения прутом Трясучке в лицо.

Послышался треск, какой издает выложенный на горячую сковороду кусок сала, только громче, но его тут же перекрыл отчаянный, хриплый, животный рев Трясучки. Выгнувшись всем телом, он забился, как рыба на крючке, но Пелло с неумолимостью палача держал прут крепко.

Повалил пар, вспыхнул крохотный язычок огня, который Лангриер тут же задула заученным движением, не переставая вдавливать прут Трясучке в глаз, поворачивая его так и этак. И вид у нее при этом был такой, с каким она могла бы протирать, к примеру, кухонный стол, занимаясь изрядно надоевшей работой по хозяйству, которую некому, увы, кроме нее, сделать.

Треск сделался тише. Вопль Трясучки, когда закончился воздух в легких, перешел в стонущее сипение. На губах его пузырилась слюна, стекая с деревяшки, вставленной между оскаленными зубами. Лангриер отступила. Взглянула на прут, остывший до темно-оранжевого цвета, покрытый с одной стороны дымящейся черной копотью, и брезгливо бросила его обратно в жаровню.

Пелло разжал руки, голова Трясучки упала на грудь. Теперь слышалось только его хриплое, клокочущее дыхание. Монца не знала, в сознании ли он, чувствует ли сейчас что-то. И молилась про себя о том, чтобы не чувствовал. В подвале стоял запах горелого мяса. Она не могла на него посмотреть. Не могла. Но должна была. Увидела страшную черную полосу на щеке, упиравшуюся в глаз, красное месиво вокруг нее из плоти, лишенной кожи, и волдырей, блестящее от вытопленного жира. Тут же опустила взгляд, уставилась в пол. Дыхание застряло в сжавшемся горле, тело стало влажным и холодным, как у утопленницы.

– Ну вот. И стало ли кому-нибудь лучше от этого? От того, что вы промолчали несколько лишних минут о своих тайнах? Что не скажете вы – мы вытянем из той маленькой желтоволосой сучки наверху. – Лангриер помахала рукой перед лицом. – Черт, опять эта вонь… Опускай ее, Пелло.

Цепи загремели, и Монца, повалившись на пол, ободрала колени о каменный пол. Она не в силах была даже стоять, избитая, перепуганная. Трясучка все хрипел. Лангриер растирала плечо. Пелло, закрепляя цепи, прицокивал языком. После чего Монца ощутила подошву сапога на своих икрах.

– Пожалуйста, – прошептала она, трясясь всем телом и стуча зубами. Монцкарро Меркатто – грозный Палач Каприле, ядовитая Змея Талина, чудовище, купавшееся в крови, – стала лишь воспоминанием. – Не надо…

– Думаете, мы получаем от этого удовольствие? Не хотим договариваться с людьми по-доброму? Мне так последнее нравится гораздо больше, правда, Пелло?

– Гораздо.

– Очень вас прошу, скажите хоть что-то, чем можно было бы воспользоваться. Хотя бы… – Лангриер закрыла глаза, потерла их тыльной стороной ладони. – Хотя бы… от кого вы получаете приказы. Начнем с этого.

– Хорошо, хорошо! – В глазах у Монцы защипало. Покатились, щекоча, слезы по лицу. – Я скажу! – Что говорить, она понятия не имела. – Ганмарк! Орсо! Талин! – Бред какой-то. Ничто. Все. – Я… я работаю на Ганмарка. – Все что угодно, лишь бы железный прут оставался в жаровне еще хоть несколько мгновений. – Получаю приказы от него!

– Непосредственно от него? – Лангриер угрюмо покосилась на Пелло. Тот, оторвавшись от ковыряния заусенцев, ответил ей таким же угрюмым взглядом. – Ну да, конечно. К нам вот тоже частенько забегает его светлость, великий герцог Сальер, полюбопытствовать, как идут дела. Считаете меня полной идиоткой, черт вас дери? – Она с силой ударила Монцу по лицу, раз, другой, разбила губы в кровь. Щеки у той загорелись, комната закружилась перед глазами. – Сочиняете на ходу?

Пытаясь избавиться от тумана в голове, Монца потрясла ею.

– Ч… то вы… х… тите от м… ня ус… шать? – выговорила кое-как вздувшимися губами.

– Что-нибудь ценное, мать вашу!

Монца вновь шевельнула губами, пустив струйку кровавой слюны, но ничего на этот раз не сказала. Лгать было бесполезно. Правду говорить – тоже. Вокруг шеи ее тугим арканом обвилась рука Пелло, запрокинула ей голову.

– Нет! – пронзительно закричала она. – Нет! Н-н-н… – Меж зубов оказалась деревяшка, влажная от Трясучкиной слюны.

Силуэт Лангриер расплылся перед полными слез глазами.

– Чертово плечо! – Та покрутила рукой. – Клянусь, мне побольнее, чем вам, будет, но никто меня не жалеет. – Вытащила из углей другой железный прут, в бело-желтом свечении которого блеснули бисеринки пота на ее лице. – Страдания других людей – что может быть скучнее?

Она шагнула вперед, подняла прут, и мокрые от слез глаза Монцы распахнулись и приковались намертво к его раскаленному добела кончику, замаячившему перед самым лицом. Она уже чувствовала жар на щеке, почти чувствовала боль. Лангриер наклонилась…

– Остановитесь.

Краем глаза Монца увидела размытую фигуру наверху лестницы. Похлопала ресницами, пытаясь прояснить зрение. Разглядела толстого мужчину в просторном белом одеянии.

– Ваша светлость! – Лангриер с такой поспешностью сунула прут обратно в жаровню, словно это ее собирались им жечь.

Рука Пелло, державшая голову Монцы, разжалась, сапог перестал давить на ноги.

Едва заметные на пухлом бледном лице герцога Сальера глазки медленно двинулись от Монцы к Трясучке, вернулись к Монце.

– Они?

– Они. – Из-за плеча его выглянул Никомо Коска. И никого еще за всю свою жизнь Монца не была так рада увидеть.

Старый наемник поморщился.

– Слишком поздно… для глаза Трясучки.

– Но хотя бы вовремя для его жизни. Капитан Лангриер, что вы сделали с ее телом?

– Эти шрамы у нее уже были, ваша светлость.

– Правда? Недурная коллекция. – Сальер медленно покачал головой. – Произошла наиприскорбнейшая ошибка. Эти два человека – мои почетные гости. Найдите им какую-нибудь одежду и немедленно займитесь его раной.

– Разумеется. – Лангриер выдернула кляп изо рта Монцы, коротко поклонилась. – Я глубоко сожалею о своей ошибке, ваша светлость.

– Она вполне объяснима. Война. Никому нельзя верить. – Герцог испустил тяжкий вздох. – Генерал Меркатто, надеюсь, вы переночуете у меня во дворце и позавтракаете с нами утром?

Загремели цепи, освобожденные руки Монцы бессильно упали на колени. Кажется, она успела выдохнуть «да», прежде чем разрыдалась так бурно, что говорить уже не могла. Слезы хлынули по лицу ручьями.

От ужаса, боли. И неизмеримого облегчения.

Ценитель живописи

Сидя в просторном обеденном зале герцога Сальера, где его светлость, несомненно, проводил большую часть своей жизни, всякий подумал бы, что это – самое обычное утро времен мира и изобилия. В дальнем углу играли что-то благозвучное четыре музыканта, улыбаясь столь лучезарно, будто исполнение серенад во дворце, окруженном со всех сторон врагами, являлось пределом их мечтаний. Длинный стол заставлен был деликатесами: рыбой и моллюсками, хлебцами и пирожными, фруктами и сырами, мясными блюдами, десертами, конфетами. Золоченые блюда стояли стройными рядами, как ордена на генеральской груди. Еды хватило бы человек на двадцать, при том что за столом сидело всего трое и двое из них аппетита не имели.

Монца выглядела не слишком хорошо. Губы потрескавшиеся, лицо пепельно-серое, распухшее, в синяках, один глаз красный от полопавшихся сосудов, руки дрожат. У Коски сердце кровью обливалось при каждом взгляде на нее, и успокаивал он себя лишь тем, что могло бы быть и хуже. Вспомнить Трясучку, например. Коска мог поклясться, что всю ночь слышал сквозь толстые стены его стоны.

Он потянулся было вилкой к колбаске, хорошо прожаренной, с черными полосками от решетки. Тут же перед глазами мелькнуло лицо Трясучки, хорошо прожаренное, с черной полосой, и Коска, кашлянув, подцепил вместо колбаски половинку сваренного вкрутую яйца. Почти донес до тарелки, когда заметил вдруг ее сходство с глазом, после чего поспешно стряхнул с вилки обратно на блюдо. И, чувствуя подкатившую тошноту, решил удовольствоваться чаем. Представив себе, что туда подлита добрая порция бренди.

Герцог Сальер без устали предавался воспоминаниям о былой славе, что свойственно людям, чьи лучшие деньки давно позади. Любимое развлечение самого Коски… Но если окружающим при этом было так же скучно, как ему сейчас, то стоило, пожалуй, навеки от него отказаться.