Молитва нейрохирурга

Я был невероятно рад и счастлив, но хотел скрыть это за маской профессионала.

– Мы вам так благодарны, – она слегка смутилась. Сестра кивнула. – Можно мы вас обнимем?

– Конечно, – согласился я.

Мы обнялись, и я направился в комнату отдыха, а они потянулись в сумочки за платками.

Их признательность придала мне сил. Я понял, что поступил верно. В тот день мне предстояла еще одна операция, я молился вместе с другим больным, и он тоже был мне благодарен. Когда я наконец добрался домой и смог все осмыслить, то понял, что дал своим больным нечто важное и необычное. По сути, я сказал: «Может быть, вы хотите узнать у меня, как пройдет операция, – ведь я владею искусством, я уверен в себе и меня, надеюсь, рекомендуют коллеги. Но откровенно признаюсь: я не Бог. Я мастер своего дела, но вовсе не я властен над исходом. Хотим мы признать это или нет, но сколь бы простым или сложным ни был случай, одного мастерства и знаний недостаточно. Нам нужна помощь Господа, и мне не стыдно попросить Его об этом».

Когда люди переживают духовный опыт, они чувствуют, что Бог с ними рядом. Но и без этого ощущения присутствия молитва избавляет от страха и дарит покой и надежду.

Это требовало смирения и честности – и чувства, которые я испытал, были невероятно прекрасны.

Кроме того, я понял, что в операционной проявилась иная сфера наших чувств: духовный мир. Когда люди переживают духовный опыт, в идеале они чувствуют, что Бог с ними рядом. Но если этого и не произойдет, молитва все равно избавляет от страха и дает место для покоя и надежды в трудные времена.

* * *

С того дня я предлагал молитву перед операцией почти всем, кого ко мне направляли, и она стала благом для многих, пытавшихся справиться с болью и страхом.

Я начал наслаждаться хирургией – еще сильнее, чем прежде. Попытка контролировать исход операций и, следовательно, то, что обо мне думали люди, забирала у меня всю радость от жизни и работы. Я много лет оттачивал навыки – этого требовали мой перфекционизм, мое стремление к совершенству, мой страх неудачи. Адреналин был необходимой и желанной частью моего дела; я жил ради азарта и драмы сложных операций. Мне нравилось верить, что мой собственный разум и мое мастерство спасли кого-то из объятий смерти. Но когда я забирал себе все заслуги, я забирал и всю тяжесть: непрестанный стресс, недостаток сна, необходимость быть безупречным и вечный страх ошибки или иска. И никто не идеален. Разум и мастерство мне даровал Бог – и без Него я бы их не обрел. Когда я воздал Богу должное и доверил Ему свою надежду на исход операций, я вдруг понял, что не могу вспомнить, когда в прошлый раз с такой радостью приступал к каждой из них. Открыто признав, что я не Бог, но работаю для Него и с Ним вместе, я смог сбросить это бремя со своих плеч.

Вскоре после того, как я начал молиться вместе с больными, меня вдруг поразило: мы много раз просили Бога об удачном исходе операции, но ни разу не благодарили за него. И тогда я стал молиться вместе с больными и после операций. Когда они отходили от анестезии, я склонялся и шептал молитву им на ухо: в ней я благодарил Бога за то, что Он ответил на нашу молитву, и просил Его по-прежнему направлять и исцелять нас. Если проблема оставалась, я молился о ее разрешении.

Когда мы с больными встречаемся в первый раз, я обычно задаю два вопроса о «духовной истории»: «В какой религии вас воспитывали?» и «Следуете ли вы ее предписаниям сейчас?» Это позволяет мне представить их духовный мир и помогает никого не обидеть. Я хочу, чтобы больные понимали и чувствовали, что меня волнует их всестороннее благополучие, а не только та проблема, с которой они ко мне обратились. Я хочу, чтобы они наслаждались здоровьем – и телесным, и эмоциональным, и духовным, как бы они его ни рассматривали. И я хочу подвигнуть их на духовное странствие, какой бы ни была их вера, – а не подавлять их своей. Это не мое дело – настаивать на том, чтобы они посвящали духовным вопросам все свое внимание. Пусть просто следуют моим советам – это и так благотворно отразится на здоровье.

Я предлагаю совместную молитву всем, кому предстоит операция, и почти каждому, кто приходит на прием. Почти – потому что молитвенной «формулы» у меня, естественно, нет, и если мне не кажется, что молитва станет благом, то я о ней и не говорю. Кроме того, если я замечаю нерешительность, когда спрашиваю о духовном мире и чувствах, то прежде всего уверяю больных, что вовсе не намерен их стеснять и что все, чего я желаю – это заботиться об их здоровье в целом. А потом я перевожу разговор на другие темы. Настаивать здесь нельзя, это ничего не даст. Мое дело – дать людям шанс совершить благой для них выбор во всех областях, имеющих отношение к здоровью, а они вольны принять мое предложение – или отвергнуть его.

В том, как я провожу операции, не изменилось ничего. Я по-прежнему стараюсь быть лучшим и с радостью иду навстречу сложным случаям, которые требуют высочайшей техники, опыта и мастерства. Но мое отношение к больным изменилось навсегда – и я даже не мог представить, чем это обернется.

Забота о духовном

Как-то днем ко мне заглянула секретарь – озадаченная и немного растерянная.

– К вам там женщина, – сказала она. – У нее не назначено, но говорит, вы оперировали ее год назад.

Это было необычно – люди редко заглядывают на огонек к нейрохирургу. Но я мог уделить ей пару свободных минут.

– Хорошо, пусть зайдет, – разрешил я. Кем была эта странная гостья? И что такого срочного могло заставить ее прийти без договоренности?

Спустя несколько мгновений бывшая пациентка вошла в мой кабинет. Я тут же узнал уверенную в себе женщину и вспомнил ее случай. Ее звали Джоан. Она была изящной, закрашивала седину, явно умела за собой ухаживать и выглядела значительно моложе своих почтенных лет. Весь ее облик словно говорил, как хорошо она умеет владеть своими чувствами. Ко мне она пришла, когда у нее нашли опасную аневризму. Вместо мячика с круглыми боками мы обнаружили пупырчатый мешок с широкой горловиной. Лечить такие образования труднее и рискованней, и нельзя сказать, получится ли провести операцию, не перекрыв главный кровеносный сосуд. Мы долго обсуждали все «за» и «против» – в свете ее возраста и способности перенести операцию и восстановиться. Ей было под восемьдесят, и при проникновении инструментов в сосуды у нее запросто мог случиться инсульт.

Аневризма выглядела паршиво. Она могла прорваться в любое мгновение, и я чувствовал, что лучше с ней разделаться. Но возраст… Я не мог предложить какой-либо явно выгодный вариант. Я мог только привести статистику, а там пусть решает. С ней были родные, они немного подумали и решили: операция. В то время она довольно ясно дала мне понять, что в Бога не верит, но против молитвы не возражает.

Операция прошла хорошо, осмотр не выявил никаких длительных осложнений, и причины для визита у нее не было. И тем не менее сейчас, через год, она снова переступила порог моего кабинета. Я видел, что она слегка смущалась, но прежнее самообладание ей не изменило.

– Я не по записи, – сказала она. – Мне просто нужно было встретиться с вами. Видите, я даже не накрасилась.

Я не мог понять, как расценивать эту настойчивость, поэтому просто поступил как большинство умных докторов: оперся о стол, чуть склонил голову к плечу и приготовился слушать.

– Помните, на нашей последней встрече я задала вам вопрос? Я спросила, почему образованные люди не верят в Бога, а вы ответили, что от высокомерия.

Я кивнул и улыбнулся. Вряд ли я сказал именно так – хотя да, ее вопрос был провокационным. Значит, вот как она истолковала мои слова?

– Не могу выкинуть из головы то, что вы сказали! – раздраженно воскликнула она.

Я не совсем понимал, как отвечать, и решил пойти по безопасной дорожке и получить хоть немного общих сведений.

– У вас все нормально?

– Не очень, – вздохнула она. – Недавно у мужа был инсульт. Теперь у нас проблемы. Он восстанавливается не так, как мы надеялись. Кажется, в жизни началась черная полоса. Мы не знаем, где найти ответы. – Она ненадолго умолкла и смутилась. – Мне нужно хоть с кем-то поговорить о вере.

Занятно. Я не видел ее целый год и не ожидал увидеть снова, да еще и без косметики. Но в час беды она доверилась мне – своему нейрохирургу.

– А вы сами во что верите? – спросил я, позволив ей открыто говорить о своих тревогах.

– Явно не в Библию, – сразу ответила она. – Не понимаю, как смогу поверить в Иисуса. Столько людей, и умных, думают, что это всего лишь миф…

Понимая, что разговор затянется не на пять минут, я понял, что придется его отложить, – меня уже ждал больной, пришедший по записи.

– Джоан, я должен принять другого пациента, – сказал я. – Это займет примерно полчаса, потом у меня перерыв на обед. А вы тем временем возьмите бумагу, сядьте в приемной и напишите все причины, по которым не верите в Бога. Пишите все, что стоит между вами и Богом: имена людей, причинивших вам боль; имена тех, кто, по-вашему, должен был представлять Бога и не справился; все ваши молитвы без ответа; весь ваш болезненный опыт; все, в чем вы себя вините…

Мне вдруг пришла интересная мысль. А может, она не верит, поскольку слишком высоко ценит мнение образованных людей, для которых вера – это сказочка для дурачков? Я знал: такие люди в ее семье были.

– И попрошу вас еще об одном, – добавил я. – Спросите себя: если бы история Христа была правдой, хотели бы вы в нее поверить? Возможно, вы найдете множество причин, по которым не верили бы, даже окажись она истинной. Может, вы не хотите казаться «дурочкой». Может, не хотите терять уважение близких. Может, вы против религиозных или политических стереотипов. А может, думаете, будто вера в то, что Бог сошел на землю, – это как расписка в слабоумии. Что, если вам не так важно, правда это или нет? Что, если вы просто не хотите верить?

Джоан удивленно посмотрела на меня, как будто этот вопрос никогда не приходил ей в голову. Казалось, я включил свет в одной из комнат ее дома – в той, где она никогда не была. Я также ощутил ее страх – она боялась, что если придет к вере, то окажется единственной верующей в своем браке, в своей семье, в своем кругу общения. Она разумно рассчитала затраты, и те показались непомерными.

Она взяла листки и вышла. Интересно, подумал я, увидимся ли мы снова?

Когда я закончил консультацию и вышел в приемную, Джоан уже исписала весь листок и подала его мне. Вверху страницы немного пафосно значилось: «Мой перечень». Мы вернулись в кабинет, и я начал читать. Первыми в списке препятствий стояли родители, особенно суровая с самого детства мать. Потом – лицемерие в церкви, где все, кто дома вел себя гадко и мерзко, в том числе и ее родители, надевали благостные маски. В четырнадцать она решила, что родители «не так» представляют Бога, начала духовные искания, сменила несколько церквей, а чуть позже встретила мальчика, равнодушного к церкви, и прекратила поиск. Она чувствовала, что зря потратила столько сил. Да и мальчик казался лучшим вариантом.

Вскоре он стал ее мужем. Уже в пятнадцать они вступили в близкую связь. Она оправдывала себя тем, что восстает против родителей и их лицемерной морали, ведь никакого Бога она так и не нашла. Но все равно в глубине души она чувствовала стыд и вину, что еще сильнее отдалило ее от Бога. Это было шестьдесят пять лет тому назад. Больше она никогда не искала Бога – до этого времени.

Еще в списке значился по меньшей мере один любовный роман, с ее семейным доктором, который сказал ей, что секс поможет справиться с депрессией. Сперва это работало – пока доктор не застрелился.

Моим словам о чувстве вины она противилась неистово. Как хирург, я знал: при сопротивлении давить нельзя.

По какой-то причине я почувствовал, что могу говорить с Джоан открыто. В конце концов, она пришла ко мне не как к врачу, а как к духовному советнику.

– Вы чувствовали себя виноватой? – спросил я.

Она явно вспомнила, с чего началась ее жизнь без Бога, и быстро ответила:

– Да, и это было ужасно. Стоило мне встретить мать на кухне, и я чувствовала себя настолько виноватой, что хотелось умереть.

– Часто мы чувствуем вину, потому что виновны, – сказал я, не зная, как она отреагирует. Возможно, она в бешенстве покинула бы мой кабинет. – Виновны в том, что идем против истины, даже когда знаем ее. И в том, что оправдываем себя – ведь так все говорят, и все так делают, так неужто мы хуже? Это Бог и называет грехом. Но есть и хорошие новости: вину и грех можно исцелить. Нужно только признать вину и попросить прощения.

– Нет, – она резко мотнула головой. – Я так на грех не смотрю.