Советские партизаны. Легенда и действительность. 1941-1944

1. Разрушение коммуникаций

Одной из главных задач, поставленных советским режимом перед партизанами в самом начале войны, было разрушение немецких коммуникаций. Достижению этой цели придавалось огромное значение на протяжении всей войны. Как отмечено в предыдущих параграфах, германские контрмеры не позволили полностью нарушить сообщение ни по одной из имевших важное значение дорог. Начиная с лета 1942 года атаки партизан, не представляя непосредственной угрозы для немецких фронтовых частей, сильно замедляли поставки и передвижение войск, вызывали нехватку боеприпасов и продовольствия и уменьшали количество подвижного состава железных дорог. В отдельных случаях (например, в городе Дрисса к северо-западу от Полоцка) атаки партизан выводили из строя имевшие важное значение мосты. Крупные операции по разрушению коммуникаций координировались с действиями Красной армии. Весной 1943 года одна из таких операций была проведена на ведущей к Брянску основной железнодорожной магистрали, когда немцы стягивали свои силы для последнего главного наступления (план «Цитадель»). Последовавшая задержка наступления отчасти стала причиной его полного провала. Подобным же образом партизаны своими согласованными действиями по разрушению железных дорог в ночь с 3 на 4 августа 1943 года содействовали контрнаступлению Красной армии, последовавшему сразу после того, как было остановлено немецкое наступление. Крупнейшему наступлению Красной армии в Белоруссии следующим летом предшествовали скоординированные действия партизан, в ходе которых была предпринята попытка провести девять тысяч подрывов железнодорожного полотна. Последовавшее временное прекращение железнодорожного сообщения сильно снизило мобильность немецких частей[45 - Teske H. Die silbernen Spiegel: Generalstabsdienst unter der Lupe. Heidelberg: Kurt Vowinckel, 1952. С 210–225.]. Хотя операции по разрушению железных дорог вряд ли были способны кардинально изменить стратегический баланс сил, они имели немаловажное значение. Учитывая то, что советским войскам так никогда и не удалось достичь превосходства в воздухе, способного воспрепятствовать продвижению немцев, операции партизан являлись ценным дополнением, а в отдельных случаях сознательно использовались вместо ударов с воздуха.

2. Боевая поддержка Красной армии

Как и все нерегулярные силы, советские партизаны были призваны наносить беспокоящие удары, а не вести крупномасштабные действия против регулярных войск противника. Сознавая это, советское командование не часто отдавало партизанам приказы атаковать тыловые районы, находившиеся на передовой немецких войск. Такими атаками вряд ли можно было добиться максимального в военном отношении успеха, поскольку принимающие в них участие партизаны почти неизбежно были бы уничтожены. Но в особых условиях партизанские подразделения использовались в военных действиях в качестве вспомогательных сил Красной армии. Во время немецкого контрнаступления в районе Житомира в ноябре 1943 года несколько крупных партизанских частей прикрывали отход регулярных советских войск на правом фланге в лесах и болотах реки Припяти[46 - Советские партизаны. С. 491.]. Крупная концентрация партизан и войск Красной армии в районе Ельни и Дорогобужа отчасти представляла собой попытку советского командования отрезать основные силы немецкой группы армий «Центр» на подступах к Москве. Эта попытка провалилась, и партизаны в конечном итоге были уничтожены. Партизаны оказывали помощь войскам, вклинившимся (в районе Кирова и Витебска) в занимаемые немцами позиции зимой 1941/42 года, и позднее помогали частям Красной армии при форсировании рек. Но в целом результаты непосредственного участия партизан в боевых действиях были весьма скромными.

3. Разведка

Роль партизан в сборе важной в военном отношении информации, несомненно, была более существенной, но точно оценить ее довольно трудно. Как упоминалось выше, первоначальный план не предусматривал масштабного участия партизан в сборе разведывательной информации. На протяжении войны советский режим поддерживал связь с большим количеством подпольных разведывательных сетей на оккупированной территории. Часть из них оставалась полностью независимой от партизан. Но многие тайные агенты пользовались партизанскими базами, когда им грозил арест, да и просто в тех случаях, когда требовался отдых от напряжения, в котором постоянно находится разведчик. Даже когда тайный агент не шел к партизанам, сознание того, что рядом есть место, где можно укрыться в случае опасности, поддерживало его морально. Помимо этого, партизаны обеспечивали прямую радиосвязь с советским командованием, передавая разведывательные сведения и получая инструкции. Видимо, желание наладить оперативную передачу разведывательных сведений стало главной причиной того особого внимания, которое уделялось обеспечению партизан рациями. Партизаны вносили свой вклад в сбор разведывательной информации путем создания собственной сети осведомителей, часто занимавшихся сбором не только сведений, касавшихся планов противника в отношении партизан, но и полезных в целом для советской разведки. На более поздних этапах войны партизаны смогли даже подключаться к телефонным линиям немцев. Все это, несомненно, существенно помогало советским военным усилиям, в особенности потому, что Красная армия не обладала теми возможностями радиоперехвата для получения сведений о военных планах противника, какими обладали немцы.

4. Подрыв экономики

Немцы были заинтересованы в производстве продукции на оккупированных территориях, в частности для поддержки своих армий на полях сражений. Если бы партизанам удалось существенно повлиять на уменьшение ее выпуска, они бы нанесли серьезный ущерб военным усилиям противника. Однако те районы, где действовали партизаны, не имели важного экономического значения. Партизаны на протяжении всей войны препятствовали сбору немцами продовольствия в Белоруссии и прилегающих районах Российской Федерации; начиная с 1943 года они срывали планы по сбору продовольствия на севере Украины. Но в этих регионах традиционно ощущался дефицит продуктов питания, их неплодородные почвы не могли обеспечить продовольствием само коренное население. Даже при отсутствии давления со стороны партизан, немцы смогли бы «выжать» из этих неплодородных земель лишь небольшую часть зерна и мясомолочной продукции из того количества, которое они рассчитывали получить на оккупированной территории. Имевшие действительно важное значение излишки продовольствия были в центральных и южных областях Украины, а также в оккупированных черноземных областях РСФСР (большинство которых, кроме Курской области и Крыма, немцы занимали очень небольшой период времени). Партизаны мало чем могли помешать сбору продовольствия в этих степных регионах. Имеющиеся статистические данные о сборе немцами продовольствия свидетельствуют, что по меньшей мере до 1943 года планы поставок зерна в основном выполнялись за счет зерна, производимого на Украине. Планы по мясу и молочным продуктам были выполнены не полностью, чему отчасти способствовали действия партизан, но основными причинами этого стали бойкот крестьян и неучтенная реквизиция продовольствия немецкими частями.

Предприятия горнодобывающей и металлургической отраслей также почти полностью располагались в южных степных регионах – в Донбассе и Днепропетровске. Если бы партизанам удалось помешать добыче полезных ископаемых, в частности марганца, они бы нанесли серьезный урон промышленности Германии, но партизанские отряды, действовавшие в непосредственной близости к ведущим добычу марганца рудникам, удалось быстро и без труда уничтожить. На западе Украины рейдовый отряд Ковпака предпринял попытку уничтожить важные нефтяные промыслы Галиции, но не добился успеха. Предприятия других отраслей промышленности также были сконцентрированы в городах, расположенных в степных регионах. Даже второстепенные производственные центры в городах Белоруссии и Брянской области были надежно защищены немецкими гарнизонами от атак партизан. Жестокие преступления нацистов, в частности насильственная отправка рабочей силы в Германию, постоянно испытываемый населением городов вследствие прекращения поставок продовольствия голод и убийство сотен тысяч квалифицированных работников еврейской национальности, сыграли куда более существенную роль в снижении уровня промышленного производства, чем действия партизан.

Наиболее серьезные последствия их действия имели для производства древесины. Места ее заготовки были расположены в районах действий партизан. Они уничтожили или захватили много небольших лесопильных заводов в районах Брянска и Припяти, а также препятствовали сплаву леса по рекам Припять, Днепр и Сож. К августу 1943 года немцы были лишены почти 80 процентов круглого леса и лесоматериалов, необходимых им на Украине, вместе с тем половина лесопильных заводов Белоруссии была уничтожена, а план по заготовке древесины был недовыполнен на 44 процента. В целом в 1943 году партизанам удалось уменьшить объем лесозаготовок почти на 35 процентов, а производство лесоматериалов – на 42 процента. Вмешательство партизан в процесс заготовки древесины косвенно повлияло на добычу угля, поскольку шахты Донбасса не могли нормально работать без поставок крепежного леса.

5. Материальные и людские ресурсы

Приведенная выше оценка достижений партизан показывает, что материальный ущерб, нанесенный ими военным усилиям Германии, и материальная помощь, оказанная военным усилиям Советского Союза, были существенными, но далеко не впечатляющими. Однако, прежде чем подводить итоги этих достижений, необходимо рассмотреть затраты, на которые пришлось пойти советской системе ради этих достижений, а также степень истощения ресурсов Германии в результате мер, предпринятых для ограничения действий партизан.

Выделяемые немцами материально-технические ресурсы для борьбы с партизанами были незначительными. Немцы просто не использовали большого количества броневой техники или других видов вооружений, в которых ощущался недостаток. Оккупационные войска немцев были плохо вооружены, а вспомогательные силы, набираемые из местного населения, обычно получали захваченное у противника оружие, которое не могло эффективно использоваться находившимися на фронте немецкими войсками. Незначительное количество самолетов, выделявшихся для борьбы с партизанами, почти всегда в случае крайней необходимости могло быть изъято для иных целей. Советский вклад материально-технических ресурсов в партизанское движение был куда более существенным. Главные партизанские штабы, такие, например, как Украинский штаб партизанского движения, имели в своем распоряжении самолеты, а для поддержки партизан на время выделялись значительные авиасредства из воздушных частей Красной армии. Но использование этих самолетов существенно не влияло на уменьшение советского воздушного потенциала, поскольку советские силы (после лета 1942 года) редко оказывались в таком положении, когда возникала острая потребность в авиации для достижения важнейших военных целей. Поскольку многое указывает на то, что советский режим до конца 1942 года был не способен обеспечить партизан оружием и техникой в достаточной мере, становится ясным, что количество выделяемого до этого времени вооружения и техники истощало и без того ограниченные советские ресурсы. На протяжении войны возрастающие поставки партизанам вооружения играли уже менее заметную роль в плане истощения советских запасов, поскольку увеличение объемов производства и помощь западных союзников быстро исправили создавшееся положение.

Более важное значение имел баланс людских ресурсов. Изучение немецких отчетов и послевоенных советских источников позволяет дать вполне точную оценку численности советских партизан. В начале 1942 года на всей оккупированной территории было всего около 30 000 активно действовавших партизан, но уже к лету того же года их количество значительно выросло. Из общего количества, равного 150 000 человек, большая часть находилась в Белоруссии и прилегающих к ней регионах. Советские утверждения о том, что на Украине в июне 1942 года действовали 33 000 партизан, преувеличены, даже если включить в это число значительную часть украинских партизан, скрывавшихся на южной границе Брянских лесов[47 - Супруненко М. Украина в Великой Отечественной войне Советского Союза, 1941–1945 гг. Киев: Госполитиздат, 1956. С. 200.]. Другие советские источники более осторожны в своих оценках. В одном из них говорится, что в начале 1943 года в Белоруссии было 58 000 партизан и 40 000 в РСФСР, а общее количество партизан на всей оккупированной территории составляло 120 000 человек[48 - История Великой Отечественной войны. Т. 3. С. 446.]. Еще в одной советской работе указывается, что в мае 1943 года в Белоруссии было 75 000 «вооруженных» партизан и 20 000 на Украине[49 - Петров Ю. Указ. соч. С. 37.]. В любом случае последние цифры дают меньшее совокупное количество, чем то, которое можно получить по немецким отчетам, где указывается, что в середине 1943 года общая численность партизан составляла 200 000 человек. По всей видимости, верной является немецкая оценка уменьшения общей численности партизан до 175 000 человек после того, как часть наводненной партизанами территории была освобождена Красной армией в следующем году. Но немецкие и советские источники практически не расходятся в своих оценках общего количества людей, вовлеченных в партизанские действия на всем протяжении войны. Согласно советским источникам, 360 000 вооруженных партизан было в Белоруссии, 220 000 на Украине; с учетом партизан в РСФСР и других регионах указывается общее количество в 700 000 человек[50 - Петров Ю. Указ. соч. С. 37.]. Принимая во внимание многие факторы, неизбежно влияющие на точность оценки, советские цифры ненамного расходятся с оценкой численности партизан от 400 000 до 500 000 человек, получаемой по немецким документам. Ясно, что степень истощения живой силы партизан была высока, но нельзя точно сказать, какова в этом процессе была доля собственно потерь и какова доля отозванных и дезертировавших из партизанских отрядов.

Возможное общее количество в полмиллиона человек представляло собой весьма существенный вклад людских ресурсов, в особенности если учесть огромные советские военные потери и, как результат, острую нехватку призывников и рабочей силы. Однако вполне понятно, что было бы неправильным использовать эту цифру в качестве основы для оценки вклада партизанского движения в советские военные усилия, поскольку советский режим находил много других применений партизанам. Ясно, что для него было предпочтительнее, чтобы люди находились среди партизан, а не оказывались в распоряжении немецких властей на оккупированных территориях. Существует много свидетельств того, что людским ресурсам партизан часто находилось альтернативное применение. В ряде советских мемуаров приводятся примеры того, как пользующиеся доверием командиры и политработники убеждали отрезанных от основных сил красноармейцев не пытаться вернуться на фронт, поскольку советское руководство требует продолжения ими борьбы с врагом в рядах партизан. Зимой 1941/42 года коридоры на фронте делали довольно простым возвращение людей из многих партизанских отрядов на советские позиции, если бы это было угодно режиму. Например, в партизанских отрядах на севере Белоруссии в этот период было набрано и отправлено в Красную армию порядка 25 000 человек[51 - Из истории партизанского движения в Белоруссии. С. 460.]. Трудно объяснить, почему большинство белорусских партизан не было отправлено таким же образом в состав регулярных войск. Даже после ликвидации коридоров масштабное воздушное сообщение с партизанами могло бы быть использовано для возвращения людей на фронт. Но нет свидетельств того, что это делалось, исключением являлись лишь те случаи, когда вывозились тяжело раненные партизаны. Напротив, полеты к партизанам предназначались для постоянной отправки к ним, пусть и в небольших количествах, хорошо подготовленных технических специалистов и офицеров. Поэтому можно сделать вывод, что использование советским режимом людских ресурсов в качестве партизан было сознательным выбором, а значит, его необходимо охарактеризовать как вклад в ведение войны нерегулярными силами. Основную массу партизан составляли люди призывного возраста, и, следовательно, они были потеряны для службы в Красной армии. В конце войны общая численность советских вооруженных сил составляла порядка 10 миллионов человек. В общей сложности в разные периоды, начиная с 1942 года, от 15 до 20 миллионов человек были призваны на службу в советские вооруженные силы (огромные потери, понесенные в 1941 году, будет, пожалуй, не совсем уместно включать в наш подсчет, поскольку до конца этого года не существовало альтернатив использованию живой силы партизан). Следовательно, можно сделать вывод, что партизанское движение поглотило от 2 до 4 процентов от общего количества имевшихся людских ресурсов, пригодных для службы в армии.

Тот размах, с каким людские ресурсы, используемые для партизанской войны, связывали равное количество людских ресурсов Германии, убедительно демонстрирует значение партизанских действий, даже без учета их прочих достижений. Конечно, советские утверждения о потерях, нанесенных партизанами немцам, звучат фантастично. Например, утверждается, что партизаны в Орловской области уничтожили 147 835 немцев[52 - Орловская область в годы Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.): Сборник документов и материалов. Орел: Орловское книжное изд-во, 1960. С. 259.]. В целом потери противника, понесенные от партизан во всех регионах, не превышали 35 000 человек. Гибель 224 немецких солдат во время одной партизанской атаки на воинский эшелон рассматривается в немецких донесениях как тяжелая потеря. Верно и то, что численность войск охраны на оккупированных территориях (в среднем от 200 000 до 250 000 человек в 1943 и 1944 годах) приблизительно равна численности активно действовавших в это же время партизан. Примерно половину от численности всех войск охраны составляли немцы. На первый взгляд может показаться, что имевшиеся в распоряжении Германии людские ресурсы, не используемые на фронте, были приблизительно равны подобным советским людским ресурсам. На самом же деле это было вовсе не так. Любая армия, имеющая протяженные линии коммуникаций в покоренной стране, вынуждена выделять существенное количество войск для их охраны, ибо, даже при отсутствии видимого вооруженного сопротивления, она должна охранять жизненно важные пути сообщения с находящимися в ее собственной стране базами от актов саботажа и стихийных восстаний населения. В действительности немцы крайне экономно выделяли войска для охраны линий коммуникаций; в 1941 году всего лишь одна дивизия охраняла 250 километров основной железной дороги в Белоруссии. Атаки партизан, несомненно, вынудили немцев увеличить количество войск охраны. С другой стороны, в случае крайней необходимости немцы могли посылать свои войска охраны на фронт. В других случаях регулярные войска могли сниматься с фронта для поддержки специальных операций против партизан. Со своей стороны советское командование не проявляло достаточной гибкости в использовании партизан для поддержки фронтовых частей и даже для оказания помощи одного партизанского отряда другим отрядам. Как правило, во время проведения операций против партизан район их расположения представлял собой полностью изолированный для действий немцев «остров».

Вторым, даже более важным фактором при оценке того, в какой степени действовавшие против партизан силы изымались из немецких людских ресурсов, является качественная характеристика войск охраны. Как правило, входившие в состав этих частей военнослужащие были слишком стары или физически непригодны для службы на фронте. От 20 до 25 процентов охранных частей представляли собой части, дислоцированные на оккупированной территории с тем, чтобы их можно было привлекать для охраны, пока они завершали процесс обычной военной подготовки. Хотя использование этих частей для борьбы с партизанами, возможно, и мешало их подготовке, как правило, они не были предназначены для действий на фронте.

Для борьбы с партизанами немцы использовали значительное количество войск стран-сателлитов (в основном словаков, венгров и румын). Подготовка и вооружение этих войск были такими плохими, а моральный дух столь низким, что на фронте они стали бы обузой. Аналогичным образом, большое количество подразделений вспомогательной полиции, набираемой из населения оккупированных территорий, могло иметь крайне ограниченное применение для действий на фронте. По существу, если во вспомогательной полиции не было необходимости, входившие в нее люди просто становились дополнительным контингентом рабочей силы для отправки в Германию, но там они не играли существенной роли в общем балансе людских ресурсов.

6. Общий итог

В целом можно сделать вывод, что ресурсы, направленные на борьбу с партизанами, хотя и существенные, были значительно меньше выделенных советским режимом партизанам. Поскольку материально ощутимые достижения партизан также были ограниченными, возникает вопрос, оказались ли усилия партизанского движения соразмерны вкладу в него ресурсов с точки зрения достижения победы в войне. Когда приходится иметь дело со столь значительным количеством различных факторов, дать однозначный ответ на подобный вопрос, разумеется, нельзя. Существовали определенные, едва уловимые нюансы, характеризующие вклад партизан в военные усилия для достижения победы, способные компенсировать отсутствие у них материально ощутимых достижений. Их внезапные атаки влияли на боевой дух немецких войск, хотя нет никаких подтверждений, что им удалось отбить у немцев охоту сражаться. Крупнейшим достижением партизан в психологическом плане стал их вклад в превращение населения оккупированных территорий в настроенные против немцев массы. Но немцы и не стремились добиться лояльности местного населения, и, даже если бы им и удалось ее добиться, трудно сказать, как это повлияло бы на окончательный исход войны. Поэтому следует скорее сделать вывод о том, что с точки зрения вклада в победу в войне достижения партизанского движения в целом весьма сомнительны. Но, как будет показано в следующем разделе, партизаны внесли весомый политический и психологический вклад, оказавшийся крайне полезным для советской системы в долгосрочном плане.

Глава 3

Партизаны и тоталитарная система

Сохранение советского присутствия

Каковы бы ни были достижения партизан, они оказали крайне важную услугу советской системе, помогая сохранять присутствие этой системы на оккупированных территориях. Вероятно, больше, чем какая-либо другая политическая система, тоталитарная диктатура нуждается в сохранении жесткого подчинения своим требованиям. Своими первоначальными успехами тоталитарная система может быть обязана применению силы, но привычка подчиняться, коль скоро она является сознательной, опирается на веру во всемогущество режима, а отнюдь не возникнет благодаря использованию насилия. Бок о бок с мифом о всемогуществе имеющихся в распоряжении режима инструментов контроля соседствует миф об их вездесущности. Но стоит лишь военным поражениям поколебать заблуждения о всесилии и вездесущности, как тоталитарный режим оказывается в куда большей опасности, чем тогда, когда он широко опирается на добровольное согласие. Привычка подчиняться исчезает. Положение становится еще более серьезным, если режим утрачивает средства контроля на длительный период времени, а на смену ему приходит чужеродная власть. Даже если в конечном итоге ее удается свергнуть, требуется большое количество времени для воссоздания мифа о всесилии и вездесущности восстановленного тоталитарного режима.

Эта точка зрения находит подтверждение в изменениях в сознании людей, связанных с образом советской власти, на территориях, оккупированных Германией в течение двух-трех лет. Последствия этого стали особо заметными после войны. Суровые меры сталинского режима по проверке благонадежности населения оккупированных территорий и по восстановлению жесткого контроля отражают стремление укрепить оказавшийся поколебленным миф путем использования насилия. Однако задаче восстановления советской власти, несомненно, во многом способствовал и тот факт, что эта власть никогда полностью не исчезала на большинстве оккупированных Германией территорий. В значительной степени сохранению советской власти, прямо или косвенно, способствовали партизаны.

На первый взгляд может показаться, что подобное утверждение противоречит выводу о том, что партизаны оказались не способны действовать на большей части оккупированной территории. В общей сложности население территории, оккупированной на длительное время Германией (без учета таких регионов, как часть Московской области и Северный Кавказ, захваченных всего на несколько недель или месяцев), составляло около 70 миллионов человек – примерно две пятых всего населения Советского Союза до войны. Всего лишь около 1 процента населения оккупированных частей СССР проживало на «партизанских территориях», то есть в районах, находившихся под контролем партизан, за исключением периодов, когда против них проводились операции. Большая часть этого населения проживала в изолированных районах Белоруссии, на северных границах Украины или удаленных к северу областях РСФСР. Более значительное количество населения данных регионов – от 15 до 20 миллионов человек – проживало в так называемой «пограничной» зоне и испытывало давление как со стороны партизан, так и немцев. В отдельных частях этой зоны немцам удавалось поддерживать шаткую власть. В деревнях назначались старосты из числа местных жителей. При отсутствии добровольно желающих занять эту должность на нее назначали произвольно, часто распределяя обязанности среди глав отдельных семей. Иногда в помощь старосте выделялся отряд вспомогательной полиции из местных жителей. Староста нес ответственность за поведение жителей деревни: он был обязан сообщать о всех проявлениях антигерманских настроений, доводить до сведения населения постановления оккупационных властей, содержать в нормальном состоянии дороги и снабжать немцев по разнарядкам продовольствием и людскими ресурсами. Если староста действительно был настроен антисоветски, то вскоре выяснялось, что обременительные обязанности делают его в глазах населения орудием в руках немцев. Для партизан, обычно хорошо осведомленных о настроениях деревенских властей, антисоветски настроенный староста становился мишенью. Сотни старост были убиты; если партизаны не могли добраться до старосты, то их жертвами могли стать члены его семьи. Наоборот, если старосту насильственно принуждали выполнять свои обязанности, то партизаны, в свою очередь, пытались склонить его к тайному сотрудничеству. Не будучи столь хорошо осведомлены, как партизаны, немцы часто не знали об этом, если же это становилось им известно, старосту ждало суровое наказание, и даже лояльные к немцам старосты часто становились жертвами их карательных операций против партизан.

Стоящая перед старостами страшная дилемма касалась любого, кто занимал ответственные посты при немцах в северных сельских регионах, куда могла дотянуться партизанская «длинная рука» советского режима. Начиная с 1942 года партизаны всеми силами старались сделать невозможным продолжение процесса управления и функционирования экономики под властью немцев. Советские авторы находят этому весьма простое объяснение: любое сотрудничество с оккупантами было предательством. Кое-кто из советских авторов видит в кампании против коллаборационизма подтверждение всесилия и вездесущности советской власти. Рассказывается, например, как один из партизанских командиров заявил старосте: «От нас нигде не скроешься. Предателю нет и никогда не будет спасения на советской земле»[53 - Артозеев Г. Партизанская быль. М.: Воениздат, 1956. С. 223.].

Угроза была преувеличенной, но отнюдь не пустой. Бесчисленное количество сотрудничавших с врагом чиновников бежало в занятые немецкими войсками города или в южные степные районы. Там, как отмечалось выше, партизаны не могли широко прибегать к физической расправе. Но почти в каждом городе активно действовали подпольные организации агентов режима. По советским источникам, подпольщики отличались от партизан, исключением было лишь то, что партизаны отчасти тоже подчинялись подпольным комитетам коммунистической партии. Как отмечалось, при проведении операций по сбору разведывательной информации вышеуказанное различие часто стиралось, когда подпольщикам требовалась поддержка партизан. В сентябре 1942 года для руководства пропагандистской работой подпольщиков в Центральном штабе партизанского движения был создан политический отдел[54 - Петров Ю. Указ. соч. С. 29.]. В деле ведения пропаганды и оказания психологического нажима партизаны и подпольщики становились дополнявшими друг друга членами «одной команды». Агенты подпольщиков вели просоветскую пропаганду там, куда не могли добраться партизаны. Часто подпольщики предостерегали коллаборационистов. Иногда вслед за угрозами следовали убийства. Даже если большинство людей на лишенных партизанского движения оккупированных территориях и не подвергались насилию со стороны советских агентов, они знали, что тайные представители режима находятся среди них. Если в тот момент режим и не был способен сохранить иллюзию своего всесилия, простой гражданин степных регионов или городов не сомневался в его всеведении. Не оставался он в неведении и относительно вездесущности находившихся в северных районах партизан, поскольку слухи о действиях партизан, часто специально преувеличенные советскими агентами, распространялись и множились. Даже в крайне отдаленных от их баз районах партизаны помогали поддерживать миф о всесилии советского режима.

Влияние партизан, прямое или косвенное, отнюдь не ограничивалось лишь демонстрацией того, что нет и не может быть альтернативы советской власти. Всеми доступными средствами партизаны стремились восстановить в той или иной форме советскую власть. Их усилиям в огромной степени способствовала тонко рассчитанная избирательность в обращении с местным населением. Партизаны редко прибегали к карательным мерам в отношении сельских общин. Обращение с открыто антисоветски настроенными этническими группами, такими, например, как крымские татары, может считаться исключением, но даже в этом случае нельзя утверждать, что партизаны при проведении репрессий действовали огульно. Ядро антисоветских элементов уничтожалось, умеренные и бездействующие коллаборационисты подвергались унижениям, но обычно им оставляли надежду на искупление грехов. От простых граждан требовали неукоснительного выполнения обязательств перед советской системой, но в остальном обращение с ними было лояльным. Партизаны вовсе не стеснялись подвергать гражданское население страшному риску и лишениям, когда это оказывалось необходимым в интересах режима, но они не заставляли народ страдать беспричинно.

Командир партизанского отряда сам по себе являлся важнейшим представителем советской власти. Его связь с Москвой служила доказательством продолжения существования советской власти; следует отметить, что многие командиры забрасываемых на парашютах групп являлись москвичами, о чем они сообщали местному населению. Комиссар отвечал за пропаганду среди местного населения. Но в контролируемых партизанами районах по мере возможности обычно пытались восстанавливать существовавшую ранее партийную структуру. Там, где это было возможно, осуществлялся призыв в Красную армию людей призывного возраста. В зависимости от обстоятельств и текущих требований пропаганды затрагивались и другие критерии советской системы, например, делались попытки восстанавливать колхозы. Однако эталоном считалось полное воссоздание советских учреждений[55 - В качестве примера см. директиву Орловского обкома о воссоздании советских учреждений в кн.: Орловская область в годы Великой Отечественной войны. С. 220–222.].

Нажим на крестьян

Рассматривая влияние партизан на население оккупированных территорий, не следует забывать, что прямое воздействие в основном оказывалось на село. В 1941 году две трети населения СССР проживало в сельской местности; в Белоруссии сельское население составляло почти четыре пятых. В составе его преобладали крестьяне. Небольшая часть так называемой сельской интеллигенции, состоявшей из мелких чиновников и лиц, не имевших непосредственного отношения к сельскому хозяйству, в основном эвакуировалась вместе с советскими войсками. В результате население районов, где ощущалось влияние партизан, почти целиком составляли крестьяне (за исключением отбившихся от своих частей красноармейцев, большинство которых также было крестьянского происхождения).

Подавляющее большинство крестьян в районах, где действовали партизаны, были русскими или белорусами. Последние не проявляли особого стремления к национальной обособленности. У небольшой части украинских крестьян на северо-восточной границе Украины и вдоль южной оконечности Припятских болот уровень национального самосознания также был невысок. Однако, как отмечалось выше, совсем иная ситуация сложилась в Волыни и Галиции, а также среди крымских татар. Если отбросить эти последние группы, то можно сказать, что по своему составу крестьяне, на которых оказывали влияние партизаны, представляли собой национально однородную русскую массу. Однородны были они и по своему социальному и экономическому статусу. Заселенные ими неплодородные земли были пригодны по большей части лишь для ведения сельского хозяйства, обеспечивающего им пропитание. Как результат, экономические последствия коллективизации в этих районах были менее тяжелыми, чем в плодородных черноземных областях на юге и юго-востоке. Доля крестьян, причисляемых к «кулакам» (термин, которым в конечном итоге стали обозначать всех сопротивлявшихся коллективизации крестьян), была небольшой, и средний крестьянин при создании колхозов терял меньшую собственность. Тем не менее крестьяне были крайне враждебно настроены к колхозам. Кулаки, чья численность в составе крестьян не превышала 5 процентов, играли несоразмерно важную роль в экономике этих регионов и, по всей видимости, оказывали серьезное влияние на других крестьян. После того как собственность кулаков была экспроприирована, а многие из них отправлены в ссылку, разрушительные последствия экономического и психологического порядка оказались очень тяжелыми. Но здесь не было массового голода, как на Украине, и доля оторванных от земли крестьян была меньше, чем на юге.

К 1933 году коллективизация в основном была завершена, удалось добиться относительной стабилизации сельского хозяйства. Но агрессия Германии восемь лет спустя четко показала, что крестьяне вовсе не смирились с коллективной системой ведения хозяйства. Большое количество свидетельств этого мы лишь обобщаем в данном разделе (более подробно этот вопрос рассматривается в части четвертой). Там, где было возможно, крестьяне распределяли колхозную землю и имущество среди отдельных крестьянских хозяйств. Крестьяне были сильно разочарованы, когда немецкие оккупационные власти стали настаивать на сохранении колхозов, как удобной формы для обеспечения продовольствием. Советский режим был вынужден признать силу крестьянского недовольства коллективной формой ведения хозяйства. Существуют свидетельства того, что партизаны получали указания терпимо относиться к раздаче земли крестьянам и даже распространяли слухи об отказе от системы коллективного ведения сельского хозяйства после войны. Даже в опубликованных советских источниках указывается, что, во всяком случае на ранних этапах войны, режим избегал информировать крестьян, что коллективная система будет восстановлена. Традиционный термин «крестьянин» стал использоваться вместо советского термина «колхозник». Весной 1942 года, когда партизанам Смоленской области приходилось тяжело, внутри областной партийной организации крестьян продолжали называть колхозниками, но в то же время советские власти сформировали «Ленинский крестьянский антифашистский союз»[56 - Партизанская борьба… на территории Смоленщины. С. 122–123, 513.]. По всей видимости, термины «крестьянский» и «антифашистский» должны были взывать к патриотизму крестьян; пропаганда в основном делала упор на плохом обращении немцев с крестьянами, а не на достоинствах советской системы. Однако после того, как ситуация изменилась, о «Союзе» забыли, и в обиход снова вошли привычные советские названия «коммунистический» и «колхозный». Но вплоть до окончания войны партизаны терпимо относились, а иногда даже поощряли активное посещение крестьянами православных религиозных служб. Даже сегодня советские источники признают, что терпимость к религии была необходима для того, чтобы не обидеть крестьян. Положение партизан среди крестьян было двусмысленным. В каком-то отношении крестьяне отождествляли партизан с «нашими». Национальная принадлежность и язык партизан были главными факторами, способствовавшими такому отождествлению в Белоруссии и РСФСР. Почти четыре пятых всех партизан по национальности были белорусами или русскими. Один из советских источников (используя, по общему признанию, неполные данные) указывает, что в Орловской области 70 процентов партизан были русскими, 15 процентов украинцами и 10 процентов белорусами[57 - Советские партизаны. С. 237.]. Учитывая тот факт, что силы этих партизан были сосредоточены в российском регионе, граничащем с Украиной и Белоруссией, их национальный состав выглядит хорошо сбалансированным для обеспечения им признания местного населения. На Украине же положение было совсем иным. Один из советских источников указывает, что в «крупнейшем партизанском отряде Украины» было 23 097 русских и 5747 белорусов[58 - Там же. С. 504.]. Общая численность этого отряда не приводится, но, исходя из относительно небольшого количества партизан, активно действовавших на Украине до середины 1943 года, можно заключить, что эти не являвшиеся украинцами люди составляли основную часть партизан, действовавших на Украине в ранний период. Другой советский источник придерживается мнения, что тот факт, что партизанская бригада В.А. Бегмы имела в своем составе в августе 1943 года 73,5 процента украинцев и белорусов, а в феврале 1944 года 82 процента украинцев, поляков и белорусов, свидетельствует о том, что партизанское движение на Украине являлось исконно украинским[59 - Дорошенко С. О фальсификации партизанского движения в буржуазной печати // Военно-исторический журнал. 1960. № 7. С. 103.]. По существу, эти данные показывают, что скорее прослеживается тенденция, когда партизаны по мере продолжения войны и призыва в их ряды большого числа местных крестьян становились украинцами, а отнюдь не свидетельствуют о том, что на более раннем этапе участники партизанского движения были украинцами. В целом эти свидетельства указывают на то, что на Украине, в отличие от расположенных севернее регионов, партизаны являлись этнически и социально чуждым слоем.

Социально чуждым слоем партизаны являлись практически повсюду. Как отмечалось выше, на ранних этапах партизанами были главным образом члены партии и лица, состоявшие на службе в органах полиции и государственном аппарате; они являлись выходцами из городов и были относительно неплохо образованы. Таким же было основное ядро офицеров Красной армии, а также комиссары и члены особых «команд», объединившиеся для возрождения партизанского движения зимой 1941/42 года. Хотя отрезанные от основных сил рядовые военнослужащие в основном были по происхождению крестьянами, среди них было много бывших рабочих. До 1943 года этот слой превалировал в составе партизанских сил, чей социальный состав резко отличался от крестьян, среди которых они действовали. Упоминавшиеся выше неполные советские данные указывают, что 38,8 процента партизан Орловской области были промышленными рабочими, 32,2 процента служащими и лишь 31 процент крестьянами[60 - Советские партизаны. С. 237.]. В отличие от низкого уровня образования подавляющего большинства крестьян по меньшей мере 74 процента партизан имели среднее образование. Соответственно до конца 1943 года партизаны представляли собой группу, состоявшую из имевших образование выходцев из городов. Этим они были близки к тем слоям, которые на протяжении нескольких поколений отправлялись из городов для навязывания сопротивляющимся крестьянским массам требований центральной власти.

В 1943 и 1944 годах социальный состав партизан резко изменился. Доля бывших красноармейцев в составе партизан заметно упала в результате крупных потерь после проведения немцами карательных операций. Вместе с тем в рядах партизан оказались десятки тысяч молодых крестьян. Часть из них попала к партизанам, спасаясь от угона на работу в Германию, либо, что было более распространено, откликнувшись на призыв партизанских командиров, стремившихся пополнить ряды партизан, а также помешать немцам получить дополнительную рабочую силу. Небольшое количество дезертиров из вспомогательных полицейских отрядов и другие представители сельского населения, пытавшиеся доказать свою лояльность советскому режиму, добровольно вступали в ряды партизан. К добровольцам относились с презрением, называя «партизанами 1943 года», то есть желавшими примкнуть к одерживающей победу советской стороне. Зачастую таких людей отделяли от закаленных в боях партизан из числа бывших красноармейцев, их хуже снабжали и вооружали. Подобное обращение не преследовало цели вознаградить испытанных сторонников системы и наказать менее рьяных. Партизанское командование отдавало себе отчет в том, что крестьянские новобранцы, в отличие от бывших военнослужащих, были склонны с повышенным вниманием относиться к немецкой пропаганде и даже дезертировать при удобном случае. Более того, крестьяне весьма неохотно подчинялись требованиям режима о перемещении отрядов со своих находившихся рядом с их домами баз. У партизан помимо их официальных званий существовала даже своеобразная табель о рангах: 1) добровольцы 1941 года (обычно работники советского аппарата); 2) отрезанные от своих частей красноармейцы; 3) крестьяне, набранные или добровольно присоединившиеся к партизанам после 1942 года; 4) дезертиры из полиции. Бывшие красноармейцы никогда не пользовались полным доверием у командиров, ибо последние прекрасно понимали, что, если бы обращение немцев с военнопленными было более мягким, а советский режим не оказывал нажима на отбившихся от своих частей солдат, они бы никогда не оказались в рядах организованного партизанского движения. Тем не менее бывшие красноармейцы были незаменимы, ибо (несмотря на возникавшие у них связи с местным населением) их было сравнительно легко убедить перемещаться. Без продолжавшей оставаться высокой (около 40 процентов) численности красноармейцев в партизанском движении сомнительно, чтобы оно смогло бы стать таким мобильным инструментом, каким являлось. В результате, хотя к 1944 году крестьяне составляли большинство партизан, они не были «первосортными» членами своих отрядов. Это стало еще одной причиной того, почему крестьяне продолжали считать партизанское движение чуждой силой, навязанной извне.

Несомненно, что крестьянство отвергало партизан, считая их в лучшем случае меньшим из зол. Однако следует отметить, что спонтанно не возникло ни крестьянской организации, ни крестьянского героя, ставших бы выразителями недовольства крестьян. В очень редких случаях советский режим стремился изображать кого-либо из партизанских лидеров представителем крестьянства. Выдающимся примером такого лидера стал Сидор Ковпак, являвшийся якобы простым человеком, потомком запорожских казаков. Кем бы ни был Ковпак по происхождению, на самом деле до войны он занимал руководящий пост. Как правило, режим не особо старался афишировать связь своих партизанских командиров с крестьянством. С другой стороны, ни один из антисоветских лидеров, появившихся во время оккупации, не являлся выходцем из крестьянских масс. К числу таких, кто находил поддержку главным образом у сельского населения, относится, например, Каминский, который являлся поляком по происхождению и был служащим; партизанский лидер украинских националистов Тарас Боровец до войны был владельцем небольшого карьера. Хотя немцы вряд ли допустили бы настоящую крестьянскую войну, ничто не указывает даже на зачатки крестьянского восстания против своих мучителей, будь то партизаны или оккупанты. Это отнюдь не означает, что крестьянство оставалось пассивным или не знало, чего хочет. Спонтанно возникший «раздел» колхозных земель свидетельствует об обратном. Но, столкнувшись с силой, крестьяне занимали осторожную, выжидательную позицию. Едва ли стоит этому удивляться, памятуя о незавидной доле крестьян в предшествующую четверть века.

Партизаны и советский аппарат управления

В 1941 году советская тоталитарная система только начинала нелегкий процесс «поглощения» крестьянской массы. Командные кадры партизан, в свою очередь, так же как и любой другой слой населения страны, во многом представляли собой «людей новой формации», воспитание которых было основной целью «социалистических» преобразований. Практически все офицеры воспитывались и получали образование при советской системе и глубоко впитали коммунистические идеи. В 1941 году среди партизан (в Московской области) 63 процента были коммунистами, 15 процентов комсомольцами[61 - Народные мстители. М.: Московский рабочий, 1961. С. 115.]. Однако к концу войны количество членов партии среди партизан едва ли превышало их количество в общем срезе советского мужского населения призывного возраста. Лишь 7 процентов украинских партизан были коммунистами, и менее 12 процентов из остальных являлись комсомольцами. Доля коммунистов и комсомольцев среди белорусских партизан была выше, и, по всей видимости, она была выше в партизанском движении в целом[62 - Армстронг Дж.А. Советская бюрократическая элита: Исследование украинского аппарата. Нью-Йорк: Ф.А. Прагер, 1959. С. 131, 139–140; Он же. Политика тоталитаризма. С. 163.]. Но на всем протяжении войны практически все офицеры были членами партии. Большинство вступило в партию еще до войны, но, если не являвшийся коммунистом проявлял свои «качества лидера», его вскоре принимали в партию.

Описанные выше командные кадры представляли собой небольшую часть чиновников аппарата (а всего их насчитывалось несколько сотен тысяч), которых мы назвали «приверженцами» советской системы. Эти люди занимали более высокое положение и несли больший груз ответственности, чем рядовые члены партии, уже не говоря о простых гражданах. Они также являлись тем «материалом», из которого в дальнейшем формировалась «элита». Но саму элиту можно определить лишь как средний уровень аппарата: чиновники, занимавшие высокие должности в исполнительной власти, но впрямую не влиявшие на проводимую политику. Эта элита (несколько тысяч человек) состояла из партийных чиновников, среди которых были первые секретари обкомов партии, руководители важных отделов центральных и республиканских партийных органов, НКВД и других государственных органов управления, а также высокопоставленные офицеры и политработники Красной армии. Внутренний круг руководителей (которых мы назовем «режимом») включал в себя несколько десятков человек, имевших относительно свободный доступ к Сталину. В вопросах, привлекавших его внимание, власть Сталина была абсолютной, но обстоятельства вынуждали его делегировать часть полномочий членам Политбюро, Государственного Комитета Обороны, своим личным секретарям и наиболее важным народным комиссарам. Представители режима, разумеется, не участвовали в командовании партизанскими отрядами. Некоторые из них (такие, как Хрущев и Жданов) играли важную роль в руководстве партизанским движением, но эта деятельность была лишь небольшой частью их обязанностей. Вероятно, несколько высокопоставленных чиновников, осуществлявших непосредственное руководство партизанским движением, например Строкач, были близки к тем, кто имел доступ к Сталину.

Многое косвенно указывает на то, что режим не привлекал даже чиновников среднего уровня к опасному делу командования партизанами и подпольными организациями в тылу противника. Одним из известных высокопоставленных чиновников, получивших такое задание, являлся А.Ф. Федоров, первый секретарь одного из обкомов партии. Другие областные чиновники, направлявшиеся к партизанам и на подпольную работу, занимали более низкие посты. Один из направленных на подпольную работу чиновников был болен туберкулезом[63 - Супруненко М. Указ. соч. С. 82–83.].

Есть основания полагать, что некоторые чиновники, направленные для командования партизанами, были в каком-то смысле «расходным материалом». Примером этого являлся С.А. Олексенко, руководивший Каменец-Подольским подпольным обкомом и партизанскими отрядами с весны 1943 года до прихода Красной армии. До ноября 1937 года Олексенко являлся первым секретарем Каменец-Подольского обкома партии, но после этого его имя не упоминалось в советской прессе. Можно предположить, что он попал в немилость во время «Великой сталинской чистки» и получил назначение на подпольную работу в качестве шанса реабилитировать себя. Обстоятельства назначения Олексенко не являются чем-то особенным: СВ. Руднев, который до своей гибели в бою в 1943 году являлся направляющей силой в «кочующем» отряде Ковпака, был опытным кадровым офицером Красной армии. Памятуя о чистках, не трудно понять, почему он прозябал, занимая небольшой пост в Сумской области, когда началась война. Ветеран гражданской войны в Испании Мокроусов занимал должность директора заповедника, пока начавшаяся война не вернула его на положенное ему место. Поскольку воевавших в Испании «старых большевиков» чистки затронули особо широко, можно предположить, что ему тоже была предоставлена возможность реабилитироваться. Существует единственный, но очень важный пример, на основании которого можно утверждать, что человеку удалось себя реабилитировать службой в партизанах. Полная биография Д.М. Медведева совсем недавно была написана одним из его соратников по партизанскому движению. Его биограф вспоминает, как Медведев, старый чекист, оказался в трудном положении после своей критики методов, использовавшихся чекистами при Н.И. Ежове и Л.П. Берии. Незадолго до начала войны Медведев, еще сравнительно молодой, был отправлен в отставку по «состоянию здоровья». Но через несколько дней после нападения Германии Медведев пришел в Народный комиссариат государственной безопасности (НКГБ) с планом создания партизанского отряда, забрасываемого в тыл противника на парашютах[64 - Цессарский А. Чекист. М.: Воениздат, 1960. С. 309 и далее.]. Впоследствии он командовал крупным партизанским отрядом на Волыни.

1. Возрождение конспирации

Главной причиной возвращения в строй старых большевиков и старых чекистов стало то, что эти люди, в отличие от большинства «людей 1938 года», которых Сталин выдвинул на руководящие должности после «большой чистки», имели опыт конспиративной работы, требовавшийся партизанам и подпольщикам. По существу, режим был вынужден возродить традицию использования инициативы отдельных, фанатично преданных делу людей, как это было при Ленине. Образ мыслей, воспитываемый этой традицией, в прошлом вызывал отвращение у Сталина и его соратников. Он противоречил принципам жесткой централизации управления, ознаменовавшей установление полной диктатуры Сталина в 1930-х годах. Индивидуальная инициатива или просто повышенный энтузиазм вызывали у Сталина подозрение. Более того, он усиленно искал критерий стабильности власти, которым едва ли могло служить возвращение к примитивному большевистскому фанатизму. Вполне понятно, что возникшее в результате войны чрезвычайное положение вынудило Сталина пересмотреть свою политику в этом и многих других вопросах. Тем не менее режим явно волновало неизбежное ослабление жесткой организационной структуры среди партизан. Любой диктаторский режим сталкивается с проблемами, когда он вынужден вооружать значительные слои простых граждан. Советский режим выработал строгую систему методов контроля для сохранения лояльности призываемых на службу в Красную армию, но эти методы не вполне годились для условий партизанского движения. Партизанское движение по самой своей сути бросало вызов власти. Советская пропаганда постоянно рисовала немцев «бандитами» и «захватчиками», призывая всемерно срывать их планы и оказывать сопротивление, но в недалеком будущем население, пройдя такую «психологическую обработку», могло взять на вооружение ту же тактику в отношении советской власти. Молодые партизаны вполне могли усвоить в работе, поведении и семейных отношениях порочные привычки, которые сделали бы их непригодными для послевоенного советского общества. «Нелегальность» – привычка лгать, воровать и прибегать к насилию в борьбе с оккупационной властью – могла наложить отпечаток на поведение людей и в дальнейшем представлять проблему для власти. Отчасти эти недостатки могли быть скомпенсированы теми преимуществами, которые советский режим мог извлечь из разрушения привычных устоев, препятствовавших полному установлению тоталитарной системы. Чистки среди партизан после изгнания немцев затронули самых подозрительных из их числа. Раздуваемый после войны миф о славных делах партизан стремился направлять воспоминания о партизанском движении в нужное системе русло. Тем не менее режиму с самого начала было очень важно предпринять срочные действия по контролю за потенциально опасными сторонами партизанского движения.

2. Средства обеспечения контроля

Первым и основным шагом было настоятельное требование соблюдения строжайшей дисциплины. Подчинение командирам должно было быть беспрекословным. «Ненужная демократия», такая, например, как практика выслушивать мнения рядовых партизан перед принятием решения, строго осуждалась[65 - Бринский А. По эту сторону фронта: Воспоминания партизана. М.: Воениздат, 1958. С. 254, 349–350.]. От командиров отрядов также требовали соблюдения жесткой субординации, хотя им было позволено высказывать свое мнение. Особенно серьезные разногласия возникли в 1942 году по поводу слияния мелких отрядов в крупные бригады. Помимо чисто военных причин для такой реорганизации режим, видимо, пытался использовать ее в качестве средства усиления контроля. Многие командиры отрядов оказались на своих постах случайно. И пусть они были достаточно сведущи и лояльны для сохранения своих постов, режим мог более надежно контролировать их, подчинив тщательно подобранным командирам бригад.

Интересно отметить, что одним из командиров бригад, которому успешно удалось преодолеть сопротивление командиров отрядов, был А.Н. Сабуров, в прошлом сотрудник НКВД. Опора режима на НКВД в партизанском движении просто поражает. Свидетельства влияния НКВД подробно рассматриваются далее, поэтому нет необходимости останавливаться на них здесь. Внимательное изучение советских источников показывает, что влияние полицейских структур (для удобства НКВД и НКГБ можно рассматривать как взаимозаменяемые органы) было, по всей видимости, намного сильнее, чем считали немецкие аналитики. В советских источниках при характеристике большинства партизанских офицеров всех рангов попутно указывается, что почти все они имели отношение к полицейским структурам. В ряде случаев даже дается понять, что среди этих людей существовало нечто вроде круговой поруки. Например, М.И. Наумов, который был офицером-пограничником, отмечает со ссылкой на одного из партизан, также имевшего отношение к охране границы, что раз этот человек был пограничником, то ему можно было доверять[66 - Вершигора П. Рейд… С. 234.].

В организации партизанского движения НКВД принимал участие все время. «Особые отделы» (00), впоследствии появившиеся во всех отрядах, вели тщательную проверку лояльностью партизан. До того как в середине 1942 года были созданы Центральный штаб партизанского движения и региональные штабы, НКВД (вместе с партией и Красной армией) непосредственно участвовал в управлении партизанским движением. В 1941 году, например, в Московской области отбор в партизаны проводился совместно обкомом партии и областным управлением НКВД, радиосвязь с партизанскими отрядами осуществлялась по двум каналам, один принадлежал обкому, а другой областному управлению НКВД[67 - Народные мстители. С. 112, 115.]. По непонятным причинам Центральный штаб был расформирован 13 января 1944 года[68 - История Великой Отечественной войны. Т. 4. С. 469.]. Трудно представить, чтобы у него не оказалось преемника, осуществлявшего контрольные функции. Вполне вероятно, что Четвертое управление НКВД, непосредственно занимавшееся партизанскими операциями, взяло на себя эти функции[69 - Армстронг Дж.А. Политика тоталитаризма. Сравните с Супруненко (Указ. соч. С. 200), который отмечает, что получал информацию о численности партизан от Четвертого управления МВД Украины.]. Начальником Четвертого управления был П.А. Судоплатов (его заместителем Эйтингон), но вполне возможно, что загадочный «Сергиенко» имел отношение к этому управлению. Большая часть полномочий Центрального штаба перешла к Украинскому штабу партизанского движения, возглавляемому Т.А. Строкачом, бывшим заместителем народного комиссара внутренних дел Украины. Многие партийные руководители, тесно связанные с возникновением и развитием партизанского движения, занимали различные посты в партийном аппарате, в частности в ведающих кадрами отделах, имевших тесную связь с полицейскими органами. К этой категории относились М.А. Бурмистенко, М.С. Спивак, В.А. Бегма на Украине; Л.З. Мехлис, являвшийся в 1941 году начальником Политического управления Красной армии; и П.К. Пономаренко, который был начальником Центрального штаба партизанского движения.

Следует подчеркнуть, однако, что НКВД никогда не осуществлял контроля за партизанами подобно тому, как служба СС контролировала отдельные стороны военных усилий Германии. Во-первых, НКВД сам был раздроблен, что, скорее всего, делалось по негласному указанию Сталина. Руководство Четвертого управления состояло из офицеров тайной полиции, которые (судя по послевоенным назначениям) были тесно связаны с Л.П. Берией. Большинство имевших отношение к полицейским структурам высших офицеров в республиканских штабах и непосредственно в партизанских отрядах, наоборот, были из пограничных войск. Между последними и людьми Берии всегда существовали трения. Наиболее заметный из офицеров-пограничников, Строкач, в последующие годы стал одним из самых ярых противников группы Берии. К тому же важную роль в руководстве партизанским движением играли крупные партийные чиновники, не имевшие отношения к полицейским структурам. Н.С. Хрущев, чьи заслуги, возможно, были несколько преувеличены в последние годы, несомненно сыграл важную роль. А.А. Жданову приписывается заслуга создания «прототипа» штаба партизанского движения в подчиненной ему Ленинградской области[70 - Кляцкин С. Из истории ленинградского партизанского края (август 1941 – сентябрь 1942 г.) // Вопросы истории. 1957. № 7. С. 27.]. И наконец, все наиболее важные вопросы (такие, например, как план партизанских действий на Украине в 1943 году) рассматривались на Политбюро, которое возглавлял сам Сталин[71 - История Великой Отечественной войны. Т. 3. С. 464.].

3. Характерные особенности партизанской элиты