Мальчик в полосатой пижаме

Его одежда была разбросана на кровати, а коробки с игрушками и книгами до сих пор стояли нетронутыми. Ясно, что Мария не умеет отличать главное от пустяков.

– Мама велела тебе помочь, – тихо произнес Бруно.

Горничная кивнула и указала на большую сумку, в которой лежали носки, майки и трусы:

– Когда разберешься с этим, можешь сложить все вон в те ящики.

Бруно проследил за ее взглядом. У противоположной стены стоял уродливый комод рядом с зеркалом, покрытым пылью.

Со вздохом Бруно открыл сумку, она была доверху набита его бельем. Как бы ему хотелось забраться в нее, свернуться калачиком и уснуть, а проснувшись, вылезти из сумки уже в Берлине, в своем родном доме.

– Что ты обо всем этом думаешь, Мария? – спросил он после долгой паузы. Мария всегда ему нравилась, он считал ее членом семьи, хотя папа говорил, что это всего лишь горничная и к тому же она им дорого обходится.

– О чем – обо всем?

– Ну об этом. – Бруно слегка удивился ее непонятливости. – О том, что мы приехали в такое место. Тебе не кажется, что мы совершили большую ошибку?

– Не мне судить, – уклонилась от ответа Мария. – Мама ведь рассказывала тебе о папиной работе и…

– Ох, да надоело мне слушать про папину работу, – не выдержал Бруно. – Все только про нее и говорят: папина работа то, папина работа се. А я думаю, что если из-за папиной работы мы должны бросить наш старый дом с перилами и трех моих верных друзей на всю жизнь, то лучше бы папе задуматься, а зачем ему такая работа. Разве я не прав?

В этот момент в коридоре что-то заскрипело. Высунувшись в коридор и увидев, что дверь в папину с мамой комнату чуть-чуть приоткрылась, Бруно замер, не смея пошевелиться. Мама была по-прежнему внизу, лихорадочно соображал он, значит, в комнате находится отец. А вдруг он слышал все, что Бруно только что наговорил? Мальчик смотрел на дверь едва дыша: вот сейчас из нее выйдет отец и отведет его вниз для серьезной беседы.

Дверь открылась пошире, и Бруно сделал шаг назад, когда из проема появился человек. Нет, это не его папа. Незнакомец был намного моложе отца и в придачу ниже ростом, но на нем была такая же форма, только без многочисленных наградных планок. Лицо у молодого военного было очень строгим, фуражка сидела на его голове как влитая, виднелись лишь виски, и по ним Бруно определил, что волосы у незнакомца какого-то неестественно желтого цвета. В руках он нес коробку и направлялся к лестнице, но, заметив Бруно, наблюдавшего за ним, на секунду остановился и оглядел мальчика с ног до головы с таким выражением лица, будто впервые в жизни видел ребенка и не совсем понимал, что с ним делать: съесть или равнодушно пройти мимо, а может, спустить пинком с лестницы. Так ничего и не предприняв, желтоволосый коротко кивнул Бруно и отправился дальше.

– Кто это? – спросил Бруно. Молодой военный выглядел таким строгим и деловитым – наверняка он здесь важная шишка.

– Один из папиных подчиненных, наверное, – ответила Мария. При появлении незнакомца она выпрямилась во весь рост и сложила руки, как для молитвы, но смотрела в пол, а не на человека в форме, словно боялась, что обратится в камень, если глянет ему прямо в глаза. Спину она расслабила, лишь когда военный удалился. – Думаю, скоро мы узнаем, кто он такой.

– Он мне не нравится, – сморщил нос Бруно. – Очень уж строгий.

– Твой папа тоже очень строгий, – заметила Мария.

– Да, но это папа, – возразил Бруно. – Папам полагается строгость. И неважно, кто они, зеленщики, учителя, повара или коменданты. – Он перечислил все те профессии, над названиями которых размышлял тысячу раз и которые считал подходящими приличным, уважаемым отцам. – А этот человек совсем не похож на отца. Хотя он и строгий, это точно.

– Ну, у них такая работа, без строгости им не обойтись, – отозвалась Мария. – По крайней мере, они так думают. Но на твоем месте я бы держалась от военных подальше.

– А на что они еще годятся? – уныло произнес Бруно. – Очень сомневаюсь, что здесь отыщется кто-нибудь, кроме Гретель, с кем можно поиграть. Но Гретель не в счет, моя сестра – безнадежный случай. – Он почувствовал, что опять вот-вот разревется, но сдержался, не желая выглядеть плаксой в глазах Марии.

Бруно осмотрелся исподлобья, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь интересное. Ничего. Пусто. Да и откуда здесь взяться интересному?! Внезапно кое-что привлекло его внимание. В углу комнаты, напротив двери, находилось окно. Начиналось оно от потолка, как и окно на верхнем этаже в их берлинском доме, но заканчивалось много ниже. Даже не придется вставать на цыпочки, чтобы выглянуть на улицу.

Он медленно двинулся к окну. А вдруг удастся увидеть Берлин, и свой дом, и соседние улицы, и столики, за которыми сидят люди, пьют пенистые напитки и рассказывают друг другу смешные истории? Бруно ступал не торопясь, боясь разочарования. Но в комнате маленького мальчика не может быть огромных расстояний, и путь от двери до окна завершился, стоило Бруно прижаться лицом к стеклу. Он выглянул наружу. На этот раз, когда его глаза расширились, а рот сложился буквой О, руки не раздвинулись в стороны, но вытянулись вдоль тела, потому что Бруно вдруг стало очень холодно и страшно.

Глава третья

Безнадежный случай

Бруно был убежден: зря они не оставили Гретель в Берлине приглядывать за домом, ведь от сестры добра не жди. И похоже, он был не одинок в своем мнении. Бруно не раз слыхал, как Гретель называли «сплошным мучением с самой колыбели».

Гретель была на три года старше Бруно, и сколько он себя помнил, она все время поучала его, а в событиях, касавшихся их обоих, норовила играть главную роль. Бруно не хотелось сознаваться в том, что он боится сестры, но если быть честным с самим собой – к чему он всегда стремился, – невозможно отрицать: немножко побаивается.

Гретель славилась противными привычками, впрочем, обычными для сестер. Например, она слишком много времени проводила в ванной по утрам, и, сдается, ей было плевать, что Бруно стоит за дверью, переминается с ноги на ногу, а его терпение на исходе.

У Гретель была огромная коллекция кукол, расставленных и рассаженных по всей комнате. Куклы впивались в Бруно глазами, стоило ему зайти к сестре, и пристально следили за ним, что бы он ни делал. Он не сомневался: займись он исследованиями в комнате сестры, пока ее нет дома, они непременно нажаловались бы своей хозяйке. Подружки у сестры тоже были противные. Они прямо-таки обожали потешаться над младшим братом Гретель; разумеется, будь Бруно на три года старше, он бы себе такого никогда не позволил. Эти противные подружки не знали в жизни большей радости, чем мучить Бруно и говорить ему гадости, когда мамы или Марии не было поблизости.

– Бруно не девять лет, ему только шесть, – распевало одно самое приставучее чудище, выплясывая вокруг него и тыча пальцем под ребра.

– Мне не шесть, а девять, – протестовал Бруно, пытаясь вырваться.

– Тогда почему ты такой маленький? – спрашивало чудище. – Все, кому девять лет, выше тебя.

Это было правдой и незаживающей раной Бруно. Его постоянно мучило, что он не такой же высокий, как другие мальчики в его классе. На самом деле он доставал им только до плеча. Когда он шел по улице вместе с Карлом, Даниэлем и Мартином, прохожие иногда принимали его за их младшего брата, хотя он был вторым по старшинству.

– Значит, тебе только шесть, – не унималось чудище, и Бруно убегал и принимался растягивать позвоночник – в надежде, что однажды утром он проснется и окажется длиннее сантиметров на двадцать, а то и на все пятьдесят.

Откровенно говоря, в отъезде из Берлина кое-что хорошее все же было: противные чудища остались там. Возможно, если его вынудят задержаться в новом доме на какой-то срок, пусть даже на месяц, он за это время подрастет, и тогда они уже не смогут над ним издеваться. Неплохая мысль, и не стоит о ней забывать, если он хочет последовать совету мамы и сделать хорошую мину при плохой игре.

Он вбежал в комнату Гретель, не постучав, она как раз размещала свой кукольный народ по полкам.

– Что ты тут делаешь? – закричала она, оборачиваясь к брату. – Разве не знаешь, что в комнату к даме не входят без стука?

– Ты что, привезла с собой все куклы до единой? – изумился Бруно. Он выработал привычку игнорировать вопросы сестры, а вместо ответа задавать свои собственные.

– Конечно, – дернула плечом Гретель. – А ты думал, я оставлю их дома? Только этого не хватало, ведь неизвестно, когда мы туда вернемся. Не раньше чем через неделю или две.

– Две недели? – огорченно переспросил Бруно, но в глубине души даже обрадовался, ведь он-то уже смирился с мыслью провести здесь не меньше месяца. – Ты правда так думаешь?

– Ну, я спросила папу, и он сказал, что в обозримом будущем наш дом – здесь.

– А когда закончится это обозримое будущее? – поинтересовался Бруно, усаживаясь на кровать сестры.

– Через пару недель, считая с сегодняшнего дня, – учительским тоном пояснила Гретель. – Самое большее недели через три.

– Тогда ладно, я согласен на обозримое будущее, лишь бы не целый месяц. Здесь отвратительно.

Гретель взглянула на младшего брата – впервые в жизни ей не хотелось с ним спорить.

– Я тебя понимаю, – сказала она. – Это не самое приятное место на свете.

– Жуткое, – подтвердил Бруно.

– В общем, да, – кивнула Гретель. – Сейчас здесь ужас что творится. Но как только дом приведут в порядок, уверена, все станет посимпатичнее. Папа сказал, что тех, кто жил в Аж-Выси до нас, быстро уволили и они не успели привести дом в подобающий вид.

– Аж-Высь? – повторил Бруно. – Что это значит?

– Ничего особенного, – пожала плечами Гретель. – Просто Аж-Высь.

– Нет, это же должно что-то значить? – настаивал Бруно. – В какую высь? И почему «аж»?