Человек в темноте. Серия «Мир детектива»

В нерешительности Кинлох остановился на перекрестке. Чувство стыда боролось с сознанием неотложной нужды. За спиной раздались вдруг тяжелые шаги полисмена.

Судьба остановила его и вмешалась. Дальнейшее теперь уж не зависело от его воли. Тяжелая рука полисмена легла на плечо.

– Что вы тут бродите?

– Я сбился с дороги, – смущенно объяснил Кинлох.

Он испугался, как ребенок, внезапно очнувшийся от сна. Сбился с дороги! Это верно. Но случилось это много раньше, чем сегодня. Смутная мысль об этом увеличивала растерянность. Полисмен же видел в этом сознание вины. Выхватив трость из дрожавшей руки Кинлоха, он крикнул грозно:

– Ладно! Явный случай бродяжничества. Я уж полчаса слежу за вами. Идем в участок.

Рука полисмена взяла Кинлоха за шиворот.

– Я ищу номер 28, на Олбани-Роуд, – возразил Кинлох, вполне очнувшийся.

Полисмен усмехнулся.

– Может быть, живете там?

– Нет… я… к доктору Данну.

– Мог бы сбрехнуть чего умнее. Доктор Данн таких больных не принимает… разве только в мертвом виде для вскрытия. Идем!

Он грубо толкнул Кинлоха под ребро и наступил тяжелым сапогом на ногу. Прежний Сэнди Кинлох ожил на мгновение, с молодым гневом он оттолкнул полицейского.

– Прочь, негодяй!

Полисмен со звериной радостью навалился на него, обхватив плечи мускулистыми руками. Кинлох слышал рассказы о таких случаях. С трудом он удержался от сопротивления, поняв, что оно только ухудшило бы его положение. Разве невиновный человек сопротивляется? Кинлох знал по опыту, что многие полисмены стараются нарочно создать преступников, чтобы оправдать собственное существование.

Поджав больную ногу и сделав над собой усилие, чтобы не дать сдачи, он сказал с напускным равнодушием:

– Ладно… Мне все равно, сам ли я доберусь до доктора Данна, или вы приведете его ко мне.

Вы когда-нибудь пробовали переубедить полицейского? Трудновыполнимая задача. Кинлох был поражен успехом. Возможно, что равнодушный тон его слов произвел впечатление. Вероятнее, впрочем, что полисмен вспомнил про выговор, полученный недавно от начальства за подобный случай. Так или иначе, он выпустил ворот Кинлоха и взял его под руку.

– Олбани-Роуд по дороге. Зайдем к доктору и проверим.

Уверенность его, однако, ослабела. Олбани-Роуд оказалась соседней улицей. Полисмен распахнул калитку. Кинлох услышал, как открылась и захлопнулась дверь на крыльце. Вышел кто-то или вошел? Почувствовав, что рука закона отпустила его, он привычным жестом поправил галстук. Голос в дверях спрашивал:

– В чем дело, констебль?

Полисмен толкнул пленника вперед.

– Вот этот тип, сэр, я задержал его за бродяжничество. Говорит, будто знает вас и шел к вам.

– Знает меня? А ну, посветите фонарем…

Секунду спустя раздалось изумленное восклицание:

– Сэнди… Сэнди Кинлох, Боже мой…

Голос оборвался. Профессиональный глаз врача заметил то, что укрылось от взгляда полисмена. Полисмен, словно обжегшись, выпустил руку пленника.

– Сэнди, бедный Сэнди!

Полисмен вернул трость и сошел с крыльца. С облегчением он спешил покинуть усадьбу. Вот уж чуть было не попал впросак!.. Данн взял под руку старого друга.

– Идем, дружище, идем.

– Но, Питер, ваша… ваша жена, – пробормотал Кинлох, упираясь.

– Жена?

– Вид у меня уж очень плохой. Что она подумает?

– Кто вам сказал, что я женат?

– Никто. Я сам догадался.

– Не угадал, Сэнди: ни одной бабы в моем доме нет, даже прислуга мужская. Вытри ноги на пороге и входите.

Данн говорит, что сразу понял положение Кинлоха. Это, наверное, так. Профессиональный опыт подсказал ему то, чего не замечали другие. Он говорит, что вначале не сказал об этом ни слова, и только шутливо обратил внимание на необычайно длинные волосы друга. Кинлох ничего не ответил. Вероятно, потому, что в той среде, в которой он жил в течение последнего года, стричь волосы считалось предрассудком.

В кабинете Данна, после ужина, какого у него давно не случалось, Кинлох рассказал свою историю. Повторять ее здесь не стоит. Не потому, что она полна тяжелых и не вполне пристойных подробностей, а потому, что прямого отношения к дальнейшему рассказу не имеет. Настоящая история, собственно, началась именно в эту ночь, хотя оба собеседника о том не подозревали.

Данн выслушал рассказ молча, изредка прерывая его возгласами возмущения. Когда Кинлох закончил, он стукнул кулаком по столу с такой силой, будто то была голова Макстона. Макстон был тем издателем, который обманул Кинлоха и выгнал на улицу.

Голос доктора дрогнул.

– Я никогда не мог понять, Сэнди, зачем ты это сделал?

– Что сделал?

– Взялся за дурацкое бумагомаранье и погубил блестящее будущее, которое перед тобой открывалось.

– Я не мог иначе.

Данн с сомнением покачал головой.

– Я сам увлекался стихами, но потом нашел, что это искушение, от которого не так уж трудно устоять.

Кинлох рассмеялся. Впервые рассмеялся за много дней.

– Как же, помню! Но только, друг мой, вы никогда не знали радости творчества… радости облекать мысль плотью, создавать жизнь из ничего.

– И которая… обращается в ничто.

В голосе доктора прозвучало нескрываемое презрение. Кинлох был необыкновенно чувствителен в эти дни. Он решил, что Данн догадался, зачем он пришел, и испытывал смущение. Мысль эта произвела на него действие холодного душа. Вместе, с воспоминаниями, в Кинлохе проснулась прежняя гордость. Он покажет этому Данну, что ему ничего не нужно. Приняв упрек за предостережение, он поднялся. Но Данн не обратил внимания на его жест.