Мужчины не ее жизни

– Именно так, – доложил Эдди.

– Странно, – заметила Марион. – Я ждала, что он скажет что-нибудь ехидное.

Но Эдди не услышал в словах Теда никакого «ехидства». Правда, один раз Тед что-то сказал относительно физического состояния Эдди, но Эдди не понял, намекал ли этим Тед на то, что ему известно о ежедневных и еженощных упражнениях Эдди с Марион.

В своей мастерской рядом с телефоном Тед прикрепил список с полудюжиной имен и номеров – это были его регулярные напарники по сквошу, которые (как Марион сообщила Эдди) были единственными друзьями Теда мужского пола. Как-то днем, когда один из регулярных напарников Теда сообщил, что не сможет прийти, Тед попросил Эдди поиграть с ним. Эдди прежде говорил, что вдруг обнаружил у себя интерес к сквошу, но еще он признался Теду, что игрок он даже хуже, чем начинающий.

В сарае рядом с домом Коулов на чердаке над тем, что служило двухместным гаражом, по чертежам Теда был оборудован сквош-корт почти стандартного размера. Тед жаловался, что городской регламент не позволяет ему увеличить высоту крыши (поэтому потолок корта был чуть ниже стандартного), а одна из стен корта (из-за мансардных окон на выходящей к океану стороне сарая) была неправильной формы, и игровая площадь этой стены была заметно меньше противоположной. Такие особенности формы и размера давали Теду неоспоримое преимущество, когда он играл с непривычным человеком.

Вообще-то никакого городского регламента, запрещающего Теду поднять крышу, не существовало; но он сумел сэкономить изрядную сумму, и необычность корта, обустроенного по его собственным чертежам, радовала его. Среди местных игроков в сквош у Теда была репутация непобедимого, если игра шла в его необычном сарае, где летом было ужасающе жарко (при плохой вентиляции), а зимой, поскольку сарай не отапливался, невыносимо холодно, и мячик превращался в настоящий камень.

Перед их единственным матчем Тед предупредил Эдди о необычности корта, но Эдди до этого только раз играл в сквош, а потому корт в сарае был для него так же труден, как и любой другой. Тед заставил его побегать из угла в угол. Сам Тед занял место в центре площадки на позиции «Т»[8 - Место в центре корта, куда перемещается игрок после удара, чтобы иметь возможность принять удар соперника.], и ему ни разу не понадобилось сделать более чем полшага в сторону. Эдди, вспотевший и запыхавшийся, не набрал ни очка, а Тед даже не раскраснелся.

– Эдди, ты сегодня похож на мальчишку, который будет крепко спать ночью, – сказал ему Тед, когда они закончили пять геймов. – Но тебе, может, так или иначе нужно отоспаться.

Тед шлепнул Эдди по заднице ракеткой. Может, он «ехидствовал», а может, и нет, докладывал Эдди Марион, которая больше не знала, что ей думать о поведении мужа.

Более насущной проблемой для Марион была Рут. Летом 58-го года у четырехлетней девочки были более чем странные привычки в том, что касалось сна. Она могла проспать всю ночь и спала при этом так крепко, что пробуждалась в том же положении, в каком и заснула, и все так же идеально укрытая. Но следующую ночь она могла проворочаться всю напролет. Она могла улечься поперек нижней части своей двухъярусной кровати и засунуть ножки между прутьев решетки; тогда она просыпалась и звала на помощь. Хуже бывало, когда ее попавшие в решетку ножки вплетались в какой-нибудь ночной кошмар – Рут просыпалась, убежденная, что на нее напало чудовище, схватило своими страшными лапами и держит, не отпускает. В этом случае девочка не только звала на помощь, чтобы ее освободили из решетки, ее после этого нужно было нести в родительскую спальню, где она засыпала, рыдая на кровати с Марион или Тедом.

Когда Тед снял было решетку, Рут стала выпадать из кроватки. Внизу лежал коврик, так что падения не причиняли ей вреда, но девочка, дезориентированная, как-то раз забрела из своей спальни в коридор. Но с решеткой или без нее, Рут преследовали кошмары. Короче говоря, у Эдди и Марион не могло быть ни малейшей уверенности в том, что их сексуальные упражнения не будут прерваны в самое неподходящее время. Девочка могла проснуться с криком или же молча появиться у кровати матери, отчего занятия любовью в хозяйской спальне для Эдди и Марион были сопряжены с известным риском, да и для Эдди, блаженствующего в объятиях Марион, рискованно было заснуть в этом положении. Но когда они занимались любовью в комнате Эдди, находившейся довольно далеко от спальни Рут, Марион беспокоилась, что не услышит крика или плача девочки или что Рут придет в родительскую спальню и испугается, не найдя там матери.

Поэтому, если они выбирали спальню Эдди, то им приходилось по очереди выходить в коридор и прислушиваться. А когда они лежали в кровати Марион, Эдди, заслышав звук ножек девочки, топающих по полу ванной, нырял с кровати вниз. Один раз он пролежал на полу с другой стороны кровати голым полчаса, пока Рут наконец не уснула рядом со своей матерью. И тогда Эдди на четвереньках выбрался из спальни. Перед тем как он открыл дверь в коридор и на цыпочках прокрался в свою комнату, Марион прошептала: «Спокойной ночи, Эдди». Рут, судя по всему, еще не успела уснуть, потому что (сонным голосом) повторила вслед за матерью: «Спокойной ночи, Эдди».

После этого стало очевидно, что когда-нибудь Эдди и Марион не услышат приближающихся к ним топающих ножек. Поэтому в ту ночь, когда Рут с полотенцем появилась в спальне матери (потому что девочка была убеждена, что ее мать – судя по производимым ею звукам – рвет), Марион не удивилась. А поскольку Эдди оседлал ее сзади, держа руками ее груди, Марион почти ничего не могла поделать. Но она все же смогла прекратить стонать.

Эдди же реагировал на внезапное появление Рут с удивительной акробатической ловкостью, хотя и нелепой. Он вышел из Марион так резко, что та ощутила пустоту и грусть, причем бедра ее все еще продолжали двигаться. Пролетев несколько метров, Эдди на краткое мгновение завис в воздухе; его неловкие старания сорвать колпак с ночника привели к тому, что сломанный ночник и сам он рухнули на ковер; лежа там, он обреченно пытался прикрыть свое срамное место открытым колпаком лампы – это показалось Марион забавным, пусть и на краткий миг.

Несмотря на крики дочери, Марион поняла, что этот эпизод травмирует Эдди надольше, чем Рут. Именно это убеждение и подсказало Марион те слова, что она сказала дочери с внешней беззаботностью: «Не кричи, детка. Это всего лишь мы с Эдди. Возвращайся в кроватку».

К удивлению Эдди, девочка сделала то, что ей было сказано. Когда Эдди снова оказался в кровати рядом с Марион, та прошептала словно бы себе: «Ну, это было не так уж худо, а? На этот счет мы больше можем не беспокоиться». Но потом она повернулась на бок спиной к Эдди, и, хотя ее плечи чуть сотрясались, она не плакала, а если и плакала, то где-то внутри себя. Однако Марион не реагировала на прикосновения Эдди или на его ласки, и ему хватило ума оставить ее в покое.

Этот эпизод был первым, вызвавшим недвусмысленную реакцию Теда. С непробиваемым лицемерием Тед выбрал момент, когда Эдди вез его в Саутгемптон на свидание с миссис Вон.

– Я полагаю, это была ошибка Марион, – изрек Тед, – но наверняка вам обоим нужно было быть внимательнее, чтобы Рут не увидела вас вместе.

Эдди ничего на это не сказал.

– Я тебе не угрожаю, Эдди, – добавил Тед, – но я должен тебе сказать, что тебя могут вызвать для дачи показаний.

– Показаний? – переспросил мальчишка.

– В случае, если возникнет спор о том, кому оставить Рут – кто из нас больше подходит для роли родителя, – ответил Тед. – Я бы никогда не позволил ребенку увидеть меня с другой женщиной, тогда как Марион не предприняла ничего, чтобы не позволить Рут увидеть… то, что увидела девочка. И если бы тебя вызвали для дачи показаний относительно случившегося, то, я полагаю, ты не стал бы лгать – это в суде-то.

Но Эдди по-прежнему молчал.

– Насколько я понял, это была задняя позиция – только, пожалуйста, не думай, что у меня какая-то личная антипатия к этой или какой-либо другой позиции, – быстро добавил Тед, – но я полагаю, что ребенку собачья поза могла показаться особенно… анималистической.

Лишь на одну секунду Эдди допустил, что Марион сама рассказала об этом Теду, но потом Эдди с упавшим сердцем понял, что Тед разговаривал с Рут.

Марион решила, что Тед, видимо, постоянно, с самого начала расспрашивал Рут: не видела ли девочка вместе Эдди и маму? А если вместе, то как вместе? Внезапно все, что недопонимала Марион, стало ясно.

– Так вот почему он нанял тебя! – воскликнула она.

Он знал, что Марион возьмет Эдди в любовники, а Эдди не сможет противиться ей. Но хоть Тед и полагал, что знает Марион как облупленную, он знал ее недостаточно, чтобы понять – она никогда не будет сражаться с ним за право оставить себе Рут. Марион всегда знала, что девочка для нее потеряна. Она никогда не хотела Рут.

Теперь Марион была оскорблена тем, что Тед думал о ней недостаточно хорошо и не понимал: никогда не станет она утверждать (хотя бы и мимоходом в разговоре), что Рут будет лучше с матерью, чем со лживым, безответственным отцом. Даже Тед сможет лучше воспитать Рут, чем Марион; по крайней мере, так думала Марион.

– Я тебе скажу, что мы сделаем, Эдди, – сказала Марион мальчишке. – Ты можешь не беспокоиться. Никакие показания в суде тебе давать не придется, потому что никакого суда вообще не будет. Я знаю Теда гораздо лучше, чем Тед знает меня.

В течение трех дней, показавшихся ему бесконечными, они не могли заниматься любовью, потому что у Марион была инфекция и секс для нее стал болезненным. Тем не менее она лежала рядом с Эдди, прижимая его лицо к своим грудям, пока он мастурбировал до полного своего удовлетворения. Марион дразнила Эдди, спрашивая его, уж не нравится ли ему мастурбировать рядом с ней не меньше (а может, и больше), чем заниматься с ней любовью. Когда Эдди отверг эти инсинуации, Марион стала поддразнивать его иначе: она искренне сомневается, что женщины в его будущей жизни будут так же понятливы в отношении его предпочтений, как она.

Эдди возразил: он не может себе представить, что его когда-нибудь будут интересовать другие женщины.

– Другие женщины будут интересоваться тобой, – сказала мальчишке Марион. – Они, возможно, не будут настолько уверены в себе, чтобы позволить тебе мастурбировать, они будут требовать, чтобы ты занимался с ними любовью. Я тебя предупреждаю об этом как друг. Девушки твоего возраста решат, что ты пренебрегаешь ими.

– Меня никогда не будут интересовать девушки моего возраста, – сказал Эдди О’Хара с тем страданием в голосе, к которому она уже прикипела душой.

И хотя Марион поддразнивала Эдди и на этот счет, на самом деле так оно и случится. Его никогда не будут интересовать женщины его возраста. (И при этом вовсе не факт, что Марион сыграла в его жизни негативную роль.)

– Ты просто должен мне верить, Эдди, – сказала она ему. – Ты не должен бояться Теда. Я знаю точно, что мы сделаем.

– Хорошо, – сказал Эдди.

Он лежал, прижавшись лицом к ее грудям, понимая, что этот период их отношений подходит к концу, потому что как мог он не подходить к концу? Меньше чем через месяц он вернется в Экзетер; даже шестнадцатилетний мальчишка не мог себе представить, каким образом в школе-интернате можно содержать тридцатидевятилетнюю любовницу.

– Тед считает, что ты его пешка, Эдди, – сказала Марион мальчику. – Но ты – моя пешка, а не Теда.

– Хорошо, – сказал Эдди, но Эдди О’Хара еще не осознавал степень, в какой он и в самом деле был пешкой в достигшей своей кульминации сваре между мужем и женой, прожившими в браке двадцать два года.

Правый глаз Рут

Если Эдди и был пешкой, то он задавал слишком много вопросов. Когда Марион пришла в себя после инфекции настолько, что они снова могли заниматься любовью, Эдди спросил, какого рода «инфекция» у нее была.

– Инфекция мочевого пузыря, – сказала она ему.

Она все еще была для него больше матерью, чем думала; она пощадила его, не сообщив ему неприятное известие: инфекция была следствием его постоянных сексуальных домогательств.

Они только что закончили заниматься любовью в позиции, которая нравилась Марион более всего. Она любила сидеть на Эдди – «скакать» на нем, как говорила Марион, – потому что ей нравилось видеть его лицо. Дело было не только в том, что выражения, возникающие на лице Эдди, доставляли ей удовольствие, вызывая бесконечные ассоциации с Томасом и Тимоти. Дело было еще и в том, что Марион начала процесс прощания с мальчиком, который так задел какие-то глубинные ее струны, как она никогда и не думала.

Она, конечно, понимала, как сильно повлияла на него, и это беспокоило ее. Но, глядя на него и занимаясь с ним любовью (в особенности глядя на него во время занятий любовью), Марион думала о том, что ее сексуальная жизнь, которая разгорелась с такой страстью (хотя, к сожалению, всего на короткий миг), подходит к концу.

Она не сказала Эдди, что до него не знала других мужчин, кроме Теда. Не сказала она Эдди и о том, что после смерти сыновей секс с Тедом у нее был только один раз – и то целиком по инициативе Теда – и исключительно с одной целью для нее: забеременеть. (Она не хотела беременеть, но была слишком подавлена и не могла сопротивляться.) А после рождения Рут у Марион вообще не возникало никаких сексуальных поползновений. И если в отношениях с Эдди ею поначалу руководила жалость к застенчивому мальчишке – в котором так многое напоминало ей ее сыновей, – то вскоре эти отношения стали для нее благодатным воздаянием. Но хотя Марион и была удивлена теми наслаждениями, которые доставлял ей Эдди, эта радость тем не менее не убедила ее изменить планы.

Она оставляла не только Теда и Рут. Прощаясь с Эдди О’Харой, она прощалась и со всякой сексуальной жизнью. Она прощалась с сексом в тридцать девять лет, когда секс впервые стал доставлять ей удовольствие!

Если рост у Марион и Эдди летом 58-го года был одинаковый, то Марион понимала, что по весу она превосходит Эдди, который был мучительно тощ. Находясь в верхней позиции, налегая на Эдди, Марион чувствовала, что вся ее масса и сила сосредоточиваются в ее бедрах; когда Эдди находился под ней, Марион иногда казалось, что это она входит в него. И в самом деле, движение ее бедер в этом случае было единственным движением, происходившим между ними, – у Эдди не хватало силы приподниматься под ней. Был один миг, когда Марион не только казалось, что она вошла в тело мальчика, она была абсолютно уверена, что парализовала его.

Когда по его замирающему дыханию она чувствовала, что он сейчас кончит, то ложилась на него всем телом и, ухватив за плечи, переворачивала его наверх, потому что ей было тяжело видеть выражение на его лице в тот момент, когда он кончал. В нем было что-то слишком похожее на предчувствие боли. Марион с трудом выносила постанывания Эдди, а он постанывал каждый раз. Это был звук, напоминающий хныканье полусонного ребенка перед тем, как ему снова заснуть полностью. Только эти повторяющиеся мгновения и вызывали у Марион скоротечные сомнения во всем, что касалось ее отношений с Эдди. Когда мальчишка производил этот детский звук, у Марион возникало чувство вины.