Покуда я тебя не обрету

Нашли они и ресторан «Сальве». Джек с мамой последовали совету чересчур настойчивой официантки и взяли пошированного гольца, а не обычную жареную мелкую белую рыбу или судака, и на главное блюдо – из вежливости – олений язык, отказываться от которого они уже устали. Джек очень удивился – язык оказался вовсе не резиновый и очень вкусный. А на десерт, конечно, морошку – темно-золотистую, немного кисловатую, а с ней мороженое; контраст был весьма изысканный.

Мама дождалась, пока Джек доест мороженое, и только тогда спросила официантку, где можно сделать татуировку. Ответ ее несколько огорошил.

– Говорят, есть какая-то женщина в отеле «Торни», – начала официантка. – Она вроде там постоялица, иностранка. Красавица, говорят, только очень печальная.

– Печальная? – спросила Алиса.

Казалось, она удивлена. Джек не смел поднять глаза на маму; даже он знал, что она печальная.

– Ну, так говорят, – ответила официантка. – У нее еще маленький мальчик, вот вроде тебя, – добавила она, кивнув Джеку.

– Вот как, – сказала Алиса.

– Она находит клиентов в Американском баре, но татуирует у себя в номере, когда мальчик уже спит.

– Как любопытно, – перебила ее Алиса. – Но я ищу не ее, а другого татуировщика; может быть, у вас тут и мужчины этим занимаются?

– Ну, у нас тут есть, конечно, Сами Сало, но женщина из отеля «Торни» куда лучше.

– Вот он-то мне и нужен, не расскажете мне про него? – попросила Алиса.

Официантка, невысокая, плотно сбитая женщина в одежде на пару размеров меньше, чем следовало, тяжело вздохнула. Казалось, у нее болят ноги – каждый шаг вызывал на ее лице гримасу – и дрожат руки, меж тем на вид она была Алисина ровесница. Под фартуком у нее висело полотенце, им она и принялась вытирать стол в ответ на Алисин вопрос.

– Крошка, вот что я тебе скажу, – шепотом обратилась официантка к Алисе, – зачем тебе Сами? Он ведь и сам знает, как тебя найти.

Алиса и этого не ожидала. Может быть, она не поняла, что официантка знает, что она и есть та женщина из «Торни». Впрочем, опознать их было не слишком сложно – ну кто еще в Хельсинки больше их походил на молодую красивую женщину с американским акцентом и маленьким ребенком.

– Я хочу познакомиться с Сами Сало, – сказала Алиса. – Я хочу узнать, не делал ли он татуировку одному моему знакомому.

– А вот Сами Сало вовсе не хочет с тобой знакомиться, – сказала официантка. – Ты отбиваешь у него клиентов, у него падают доходы, и, если ты думаешь, что он этим доволен, ты сильно ошибаешься. Так говорят.

– Как я погляжу, ты очень внимательно слушаешь, что тут у вас говорят.

Официантка повернулась к Джеку.

– Я вижу, ты устал, – сказала она. – Ты высыпаешься? Тебе не мешает спать вся эта татуировочная суета?

Мама встала из-за стола и протянула руку Джеку. Ресторан был полон народу, было очень шумно – финны умеют галдеть за вином и едой, так что Джек не расслышал, что мама сказала официантке в ответ. Судя по всему, смысл был вроде «спасибо за заботу», а может, и вовсе наоборот: «если зайдешь ко мне в „Торни“, я с удовольствием сделаю тебе татуировку в таком месте, что будешь вопить от боли». А может быть, Алиса попросила ее передать Сами Сало весточку – даже Джек сообразил, что они друзья.

Больше они в «Сальве» не ходили, ели в «Торни», а Американский бар и вовсе стал им родным домом.

Но как же церковь, думал частенько Джек, ложась в кровать. Почему они никого не спрашивают про орган, на котором папа играет в Хельсинки (ведь должен же он где-то играть на органе)? Где же обесчещенные юные девушки, которым выпало несчастье повстречаться с Уильямом? И где и что Сибелиус?

Джек порой думал, что мама уже устала искать папу или, хуже, стала бояться того, что будет, если они его найдут. Может, ей стало ясно, как это будет жутко – в конце концов увидеться с Уильямом лицом к лицу, но для того лишь, чтобы он просто пожал плечами, повернулся спиной и ушел прочь. Ведь Уильям уже знает, конечно, что они его ищут, это точно, мир органистов и татуировщиков так тесен. А что будет, если Уильям сам решит найти их? Что они скажут ему тогда? Ведь им придется задуматься, а в самом ли деле они хотят жить с ним, в самом ли деле хотят, чтобы он перестал от них бегать? И если да, то где они хотят с ним жить?

Хельсинки – не лучшее место для людей, неуверенных в себе, а Алиса, кажется, как раз переживала острый приступ неуверенности. Если ей нужно было ночью в туалет, она будила Джека и требовала, чтобы он шел с ней, даже если ему не хотелось, и не разрешала покидать номер без нее, так что несколько раз Джеку приходилось писать по ночам в раковину (он не хотел будить маму). А когда мама вечерами ловила клиентов в Американском баре, Джек этаким впередсмотрящим на мачте парусного судна должен был следить за ней из лифта, который, казалось, навечно застрял на втором этаже (его никто и не думал чинить).

Когда Алиса находила очередного клиента, то оборачивалась и кивала Джеку (сквозь решетки шахты лифта мальчик выглядел птицей в клетке). Джек провожал ее взглядом, пока она вела клиента к лестнице, а потом выходил из лифта и бежал на четвертый этаж. Когда мама и клиент появлялись у дверей номера, Джек уже поджидал их там.

– Ба, какие люди! – всякий раз говорила мама. – Джек, уж не за татуировкой ли ты пожаловал?

– Нет, спасибо, – всякий же раз отвечал Джек. – Я слишком мал для этого. Мне бы только посмотреть.

Наверное, этот спектакль выглядел глупо, но мама с Джеком твердо решили играть его для каждого нового гостя, который сразу понимал, что Джек и мама – неразлейвода.

К концу третьей хельсинкской недели Джек совершенно позабыл о Сибелиусе. Его внимание отвлекли две юные девушки (судя по виду, еще какие бравые), которые однажды вечером подошли к Алисе в баре. Они попросили сделать им обеим татуировку – одну на двоих. Правда, стоя в лифте этажом выше, Джек плоховато расслышал их разговор.

– Татуировка – это вам не торт, ее нельзя заказать одну на двоих, – так, показалось Джеку, сказала мама.

– Ерунда, еще как можно, – ответила более высокая из девушек, а другая, кажется, сказала:

– Мы все на свете делили на двоих, даже вы-сами-знаете-что!

Джек увидел, как мама отрицательно качает головой – как-то необычно. Он уже видел, как мама отказывает чересчур пьяным юношам и компаниям из двух-трех человек – вход к ней в номер был строго по одному. Но эти две девушки выглядели как-то иначе, казалось, Алисе неловко с ними, Джек подумал, что мама, наверное, говорит с ними не в первый раз.

Алиса резко встала, повернулась и пошла прочь. Но бравые девушки – Высокая и Невысокая – пошли вслед за ней, ни на миг не закрывая рта. Увидев, что мама ступила на лестницу, Джек вышел из лифта. Высокая и Невысокая следовали за мамой по пятам.

– Мы же достаточно взрослые, – говорила Высокая.

Алиса, не оборачиваясь, снова отрицательно покачала головой, но девушки не отставали.

– А вот и Джек, ведь это ты, правда? – сказала Невысокая, увидев мальчика на лестничной площадке; Джеку показалось, что девушка знала, где его искать. – Мы с подругой учимся музыке, я занимаюсь хоровым пением и органом.

Алиса застыла, словно обратилась в камень. Девушки догнали ее между первым и вторым этажами. Джек ждал маму на площадке второго, смотря вниз на всех троих.

– Привет, Джек! – сказала Высокая. – А я играю на виолончели.

Она была чуть ниже Ингрид My и не такая невозможно прекрасная, но руки у нее были такие же длинные. У нее были вьющиеся светлые волосы, подстриженные очень коротко, как у мальчика; носила она хлопчатобумажную водолазку, а поверх нее – толстый старый свитер, вышитый северными оленями.

Невысокая была довольно полная, миловидная, ее длинные черные волосы ниспадали на грудь. На ней была черная мини-юбка, черные колготки, черные сапоги до колен и черный свитер с треугольным вырезом (на пару размеров больше, чем нужно), на вид очень мягкий, ничем не вышитый.

– Вы учитесь музыке, вот оно что, – повторила Алиса.

– В Академии имени Сибелиуса, Джек, – сказала Высокая. – Ты слыхал о такой?

Мальчик ничего не ответил, пристально смотря на маму.

– Имени Сибелиуса… – сказала Алиса таким тоном, будто слово резало ей горло.

Невысокая девушка подняла глаза и улыбнулась Джеку.

– Да, ты, конечно, Джек, кем же еще тебе быть, – сказала она.

Высокая взбежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, встала перед Джеком на колени и приставила ладони к его лицу, словно рамку к портрету. А руки у нее потные, подумал мальчик.

– Да вы только посмотрите на него, – сказала она; от нее пахло фруктовой жевательной резинкой. – Будь ты побольше, был бы вылитый отец.

Тут к ним присоединились мама и Невысокая.