Убийства в Белом Монастыре

Райнгер уставился на него.

– Ладно, ладно, – произнес он и пожевал сигару с каким-то неприятным весельем. – Никто об этом не говорил. Никто, кроме вас, не упоминал о яде. Вы либо совсем дурак, либо слишком проницательный. Что ж, если вы думаете, что с ними все в порядке, отчего бы вам одну не отведать?

– Ладно, – сказал Бохун. – Ей-богу, попробую!

И он открыл коробку.

– Спокойно, Джон, – произнес Уиллард и засмеялся; его непринужденное веселье на миг вернуло им здравомыслие. – Смотрите, старина, нет смысла городить огород без малейшего на то повода. Ведем себя как сборище глупцов. Возможно, это просто коробка конфет. Если вы сомневаетесь, отправьте на экспертизу, если нет – ешьте на здоровье.

Бохун кивнул. Он взял подтаявшую конфету из коробки и не без любопытства окинул взглядом остальных. Затем слабо улыбнулся:

– Хорошо, тогда все съедим по одной.

В обшарпанной комнате Министерства обороны послышался бой Биг-Бена, который звучно отбил четверть часа. И Беннет аж подскочил. Воспоминание было абсолютно реальным – настолько же, насколько этот свет, падавший на стол Г. М. Беннет снова бросил взгляд на круглое лицо Г. М., моргавшего в полумраке.

– Разрази меня гром! – загремел Г. М. так же хрипло, как часовой колокол. – Из всех отборных придурков, о каких я когда-либо слышал, этот Джон Бохун – худший. Значит, всем по одной, да? Чушь какая. То есть если бы кто-то отравил конфеты, которые лежали сверху, и этот человек находился бы в комнате (что, кстати, отнюдь не доказано), он не стал бы их есть? Гмм. Если бы лежащие сверху конфеты были отравлены, то пострадали бы все. Если бы была отравлена лишь половина, что, видимо, уже более вероятно, ясное дело – виновный был бы дьявольски осторожен, чтобы не попасться на свой же крючок. Бредовая идея. Хотите сказать, Бохун заставил их сделать это?

– Ну, сэр, мы все были порядком взвинчены. И все смотрели друг на друга…

– И вы что, тоже?

Г. М. широко открыл глаза.

– Пришлось. У меня не было выхода. Райнгер возразил – сказал, что уж он-то разумный человек.

– И он был прав – в какой-то мере.

– Было видно, что он сам себя накручивает. Назвал несколько веских причин, почему он не станет в этом участвовать, и чуть не сорвался с катушек, видя, как улыбается Бохун. Эмери, более пьяный, чем можно было подумать по его виду, обозлился и пригрозил в случае отказа запихнуть ему в глотку все до единой. Наконец он взял одну, и Эмери тоже, и Уиллард, которого эта ситуация откровенно развеселила. И я тоже. Я впервые видел, как Райнгер лишился своего циничного бесстрастия. Надо признать, – Беннет поежился, – все это походило на какое-то абсурдное представление, но мне было совсем не смешно. Я откусил шоколадку, и вкус у нее был такой странный, что я мог бы поклясться…

– Гмм. И что случилось?

– Тогда – ничего. Мы стояли и смотрели друг на друга, и всем было скверно. Мы все бог весть почему презирали одного человека – Райнгера, а он курил и тошнотворно ухмылялся. Потом кивнул и любезно сказал: «Надеюсь, этот эксперимент окажется удачным для всех вас», надел шляпу и пальто и удалился. Вскоре вернулась уходившая инкогнито за покупками Марсия, и мы почувствовали себя детишками, застигнутыми за кражей варенья. Уиллард расхохотался, и это восстановило равновесие.

– Вы ей сказали?

– Нет. Мы же не были уверены в том, что конфеты отравлены, понимаете? И когда мы услышали ее шаги в коридоре, Бохун сгреб коробку и обертку и спрятал под плащом. Потом мы отобедали. Вчера в шесть вечера Бохун позвонил мне в гостиницу и пригласил в больницу на Одли-стрит на военный совет. Часа через два после ужина Тим Эмери упал в баре, и доктор диагностировал отравление стрихнином.

Воцарилась тишина.

– Нет, – сказал Беннет в ответ на незаданный вопрос, – не умер и не при смерти, не так уж много он проглотил. Его вытащили, но после этого маленького эксперимента у всех нас было неприятное чувство. Вопрос был в том, что теперь делать. Никто не хотел вызывать полицию, кроме Эмери, да и тот не ради себя. Все бубнил, что это прямо событие века и что оно должно попасть во все газеты. Его заткнул Райнгер. Он сказал, что, если вызвать полицию, будет расследование, и тогда, вероятно, они не успеют вернуть Тэйт в Штаты в трехнедельный срок, назначенный студией. И они оба фанатично ухватились за это соображение.

– А Тэйт?

– И ухом не повела. Вообще-то, – смущенно добавил Беннет, вспоминая слабую улыбку на полных губах и темные глаза под тяжелыми веками, – она была даже довольна. И она чуть не заставила расплакаться доброго сентиментального Эмери, так над ним хлопотала. Кстати, Бохун, похоже, разволновался больше всех. В то утро состоялся еще один военный совет, и было выпито слишком много коктейлей. Мы пытались представить дело как нечто незначительное, но все понимали, что кто-то из присутствовавших…

Он сделал многозначительный жест.

– Гмм, да. Погодите, так конфеты в итоге сдали на экспертизу?

– Бохун сдал. Две в верхнем слое, включая ту, что съел Эмери, были отравлены. В обеих вместе содержалось чуть меньше смертельной дозы стрихнина. Одна была немного помята, будто отравитель был человеком не слишком умелым. И они находились так далеко друг от друга, что один человек мог съесть обе сразу лишь благодаря какому-то исключительному невезению. Другими словами, сэр, Уиллард, вероятно, оказался прав – это было предупреждение.

Кресло Г. М. скрипнуло. Он прикрыл глаза ладонью, и большие очки тускло блеснули из тени. Он долго молчал.

– Ага, понимаю. И что решили на военном совете?

– Морис Бохун должен был появиться в Лондоне после обеда, чтобы отвезти Марсию в Белый Монастырь и заодно посмотреть сценарий. Уилларду следовало сопровождать их на поезде. Джон поедет сегодня поздно вечером на своей машине, у него дела в городе. Хотели, чтобы я поехал вместе со всеми, но я тоже не скоро освобожусь – очередной прием.

– Поедете сегодня?

– Да, если прием не слишком затянется. Вещи соберу заранее. Вот какова ситуация, сэр. – С минуту Беннет разрывался между чувством, что выглядит полным идиотом, и ощущением, что это как раз не самое худшее. – Я отнял у вас столько времени, причем, возможно, совершенно зря.

– Или нет. – Г. М. задумчиво подался вперед. – А теперь послушайте меня.

Биг-Бен отбил половину шестого.

Глава третья

Смерть в зеркале

На следующее утро в полседьмого Беннет погрузился в изучение маленькой, но замысловатой карты при свете приборной доски, его била дрожь. Проехав тридцать миль по лабиринту Лондона, он уже успел заблудиться и бог весть сколько раз сворачивал не туда. Двумя часами ранее, когда шампанское еще не выветрилось, ему казалось прекрасной идеей отправиться в Белый Монастырь и прибыть туда снежным декабрьским утром. Прием был скучным и чопорным, и Беннет присоединился к компании молодых англичан, которым хотелось наконец расслабиться. Задолго до окончания они направились на частную вечеринку. Потом Беннет лихо выехал из Шепердс-маркета в сторону Суррея, но приятным был только первый час.

Теперь ему хотелось спать, он приуныл и замерз, в голове было пусто – такое странное ощущение возникает от постоянно мелькающих перед глазами фар в белом, словно нереальном, мире.

Близился рассвет. Небо на востоке посерело, и звезды погасли. Он чувствовал, как тяжелеют на холоде веки. Вышел и потоптался на месте, чтобы согреться. Узкая дорога, присыпанная снегом, бежала впереди между голых живых изгородей из боярышника. Справа поднимались призрачного вида леса, небо над которыми еще было черным. Слева в полумраке, поблескивая снегом, лежали бескрайние поля, переходящие в таинственные низины. Игрушечные шпили, игрушечные трубы виднелись вдали, но дыма еще не было. Беннету стало неспокойно без какой-либо видимой причины. Он снова сел за руль, и рев мотора казался слишком громким для этого мертвого мира.

Беспокоиться было не о чем. Как раз напротив. Он пытался вспомнить, что Г. М. говорил накануне, но обнаружил, что мозг не в состоянии работать. В бумажнике у него было два телефонных номера. Один – личный номер Г. М. в Уайтхолле, другой – добавочный сорок два к известному «Виктория, 7000», по которому можно было в любой момент дозвониться до старшего инспектора Хамфри Мастерса, недавно назначенного начальником отдела уголовного розыска за его (и Г. М.) расследование убийства в Чумном дворе. Бесполезные номера. Все в порядке.

Стремительно проезжая по змеившейся дороге, он вспомнил тяжелое, непроницаемое лицо Г. М. и его рокочущий голос. Г. М. сказал, что причин для тревоги нет. Узнав о покушении на Марсию Тэйт, он почему-то усмехнулся. По-видимому, Г. М. было что-то известно.

Марсия наверняка еще спала. Глупая затея – явиться в это время и всех перебудить. Он надеялся, что кто-нибудь уже встал. Только бы выбросить из головы эту проклятую коробку конфет – даже лента на манишке прошлым вечером напоминала ему о лентах на коробке и о толстой жеманной красотке на крышке. Впереди из серого полумрака возник белый указатель. Беннет притормозил, разбрасывая снег, и сдал назад. Это была нужная ему дорога, та, что вела налево, по сути, просто узкая тропа, мрачная, по обе стороны заросшая деревьями. Когда Беннет переключился на пониженную передачу, мотор загудел.

Белый Монастырь показался, когда уже совсем рассвело, на некотором расстоянии от дороги. Он был окружен каменной стеной, припорошенной снегом, с двумя железными воротами. Ближайшие ворота были не заперты. На фоне белых лужаек чернели ели, из-за которых дом, казалось, был погружен в сумерки. На фоне серых туч выделялись тяжелые шпили и трубы. Дом был длинный и низкий, в форме буквы «т» верхней перекладиной к дороге, со следами старой побелки. Арочные окна мрачно взирали на мир. Ни следа движения.

На негнущихся ногах Беннет выбрался из машины и широко распахнул ворота. Шум мотора вспугнул недовольную птицу. От ворот шла гравийная дорожка в сторону чего-то вроде современной подъездной арки у левого крыла. По обе стороны от дорожки дубы и клены разрослись так, что ветви их переплелись, и сквозь них с трудом проникал снег, поблескивая в темном тоннеле. Именно тогда, как он впоследствии вспоминал, ему стало по-настоящему не по себе. Он подъехал ближе и остановился. Рядом, накрытый брезентом, стоял седан «воксхолл», который, как он помнил, принадлежал Джону Бохуну.

И тут он услышал собачий вой.

В полнейшей тишине неожиданный звук так напугал Беннета, что его прошиб холодный пот. Лай был низкий и хриплый, но заканчивался на высокой дрожащей ноте. И было в нем что-то до отвращения человеческое. Беннет вышел из машины и оглянулся. Справа было крыльцо с навесом, с большой боковой дверью в мощной стене, и ступени поднимались к балкону. Впереди подъездная дорога, покрытая снегом, как и поля, делилась на три ветки. Одна шла за дом, вторая спускалась по покатому склону, где смутно виднелась вечнозеленая аллея, третья сворачивала влево, под низкие крыши конюшни. Именно оттуда…

Снова завыла собака, на этот раз в ее голосе слышалось нечто похожее на боль.

– Лежать! – донесся голос издалека. – Лежать! Буря! Хорошая собачка! Лежать!

Потом Беннет снова услышал, как ему показалось, собачий лай, он побежал вперед. Теперь были видны конюшни. На мощеном дворе стоял человек в коричневых подтяжках грума и вельветовом пиджаке и пытался успокоить двух бьющих копытами испуганных верховых лошадей, которых держал под уздцы. Голос грума перекрывал фырканье и топот:

– Сэр! Сэр! Где вы? Что-то…

Слабо отозвался другой голос – что-то вроде «я здесь!». Пытаясь понять, откуда исходит звук, Беннет огляделся и приметил узкую аллею вечнозеленых деревьев, переходящую в настоящую рощу, и павильон Зеркало Королевы, которые были памятны ему по описанию. И ему показалось также, что он узнал голос Джона Бохуна. Тогда он бросился бежать.