Убийства в Белом Монастыре

В любом случае у него уже промокли ботинки и замерзли ноги, а снега выпало всего на полдюйма. Одна-единственная цепочка следов вела вниз по склону к кустам. Это были свежие следы, совсем недавние, едва припорошенные. Беннет последовал за ними по тропе. Впереди можно было разглядеть тускло-белый павильон, стоявший посреди снежной глади площадью примерно в пол-акра. Павильон окружала низкая мраморная ограда. К открытой двери невысокого мраморного здания вела вымощенная камнем дорожка. Следы тянулись до самой двери – и других следов не было.

В дверях показалась какая-то фигура – так неожиданно, что Беннет обмер, у него бешено забилось сердце и пересохло в горле. Фигура выделялась темным пятном на сером фоне. Человек прикрыл рукой глаза и неуверенно, словно раненый ребенок, оперся о косяк. Беннет услышал всхлипывание.

Он двинулся вперед, под ногой хрустнул снег, и человек поднял глаза:

– Кто там? Кто…

С усилием выпрямившись, он немного выдвинулся из тени дверного проема. Даже на таком расстоянии и при плохом освещении Беннет разглядел бриджи для верховой езды, но лицо под низко надвинутой шляпой казалось сплошным пятном и как будто дрожало. Вопрос и ответ слабо прозвучали над пустошью. Вдалеке снова завыла собака.

– Я только что приехал, – сказал Беннет. – Я… что…

– Подойдите, – произнес Бохун.

Беннет бросился навстречу, но не стал подниматься по ступеням, которые вели от мощеной дорожки к дверям. Перед ним открылось шестьдесят футов гладкой поверхности, покрытой снегом, и Беннет решил, что это луг.

– Не ступайте туда! – крикнул Бохун. – Не ступайте, идиот. Это тонкий лед, озеро. Провалитесь…

Беннет отпрянул, сменил направление и стал карабкаться по тропке, тяжело дыша, потом поднялся по ступенькам к двери.

– Она мертва, – сказал Бохун.

В тишине они услышали, как недовольно зачирикали растревоженные воробьи, и один вылетел из-под крыши. Медленное дыхание Бохуна облачками висело в воздухе, губы его едва шевелились, глаза с тупой сосредоточенностью взирали на Беннета, щеки запали.

– Вы меня слышите? – закричал он, поднял хлыст и ударил им по дверному косяку. – Говорю же, Марсия мертва! Я ее только что обнаружил. Да что с вами такое? Скажите уже хоть что-нибудь. Мертва, и ее голова… ее голова…

Он смотрел на липкие пальцы, и плечи его тряслись.

– Вы мне не верите? Идите взгляните сами. Боже, прелестнейшая женщина, какая только была на свете, вся… вся… идите взгляните. Они убили ее, вот что они сделали! Кто-то убил ее. Она сопротивлялась. О да, бедная Марсия. Что толку… Она не выжила. Все, что принадлежит мне, – гибнет. Мы собирались покататься верхом с утра, пока никто не проснулся. Я пришел сюда, и…

Беннет пытался побороть тошноту.

– Но что она там делала? В этом месте?

Собеседник тупо уставился на него.

– О нет, – сказал он наконец, словно в его оцепеневшем мозгу всплыл позабытый факт. – Вы же не знаете, верно? Вы тут не были. Нет. В общем, она захотела переночевать здесь. Она все время была с нами. Марсия – она такая. Очень в ее духе. Но зачем ей было оставаться здесь? Я бы ей не позволил. Но меня тут не было, чтобы остановить…

– Сэр! – донесся через пустошь тихий, хрипловатый голос. Они увидели грума, вытягивающего шею и жестикулирующего. – Сэр, что случилось? Это вы кричали, сэр? Я видел, как вы вошли, а потом…

– Идите назад, – сказал Бохун. – Назад, я вам говорю! – рявкнул он, когда слуга замялся. – Вы мне не нужны. Мне никто не нужен.

Он медленно опустился на верхнюю ступеньку и обхватил голову руками.

Беннет прошел мимо него. Он не питал иллюзий и понимал, что боится туда входить, что его трясет при мысли о темноте, а ничего не поделаешь, придется. Он обругал себя, потому что правая рука его дрожала, и зачем-то схватил себя за запястье другой рукой.

– А там есть освещение?

– Освещение? – повторил Бохун. – Внутри? Ах да, да, разумеется. Электричество. Смешно – я забыл включить свет, забыл. Смешно, ха-ха! Я…

Голос его дрожал, и Беннет поспешил внутрь.

В полной темноте он сумел понять, что находится в небольшой комнате, где пахло старым деревом и отсыревшими шелками, но также присутствовал запах новых духов. Беннет слишком ясно представил себе лицо Марсии Тэйт. Разумеется, он не верил, что она и правда мертва. Эта живая прелесть, эта рука, которой ты касался, губы, которые ты (пусть лишь однажды) целовал, а потом проклинал ее за то, что она сделала из тебя идиота, – все это едва ли может легко обрести нечеткость наброска или восковую неподвижность манекена в гробу. Невозможно. Она была здесь, она была повсюду, ощутимая даже в ее отсутствии, – и она была пламенем. Тем не менее Беннета охватило растущее чувство пустоты. Торопливо ощупав стену слева от себя, он обнаружил открытую дверь. Внутри нашел выключатель и на миг замер, прежде чем нажать на него.

Ничего. И при включенном свете – ничего.

Он был в музее или в гостиной – настоящей гостиной – времен Стюартов. Ничто не изменилось, разве что атлас пообтрепался, а цвета поблекли. Тут были три арочных окна и резной камин с почерневшим каменным колпаком, пол был выложен белыми и черными мраморными плитками. И на стенах дрожали отблески свечей в бронзовых канделябрах. Иллюзия была создана столь искусно, что на миг Беннет усомнился в реальности происходящего и в том, что здесь и правда есть выключатель. И потрепанное кресло с тонкой резьбой по дубу, включавшей герб Стюартов, и зола погасшего камина – все отсылало к прошлому. В глубине комнаты была высокая дверь. Открыв ее, Беннет снова ненадолго замер, прежде чем включить свет.

В маленькой квадратной спальне горели лишь два канделябра. Он увидел тень высокой опоры красного балдахина, тусклый блеск многочисленных зеркал, а потом он увидел ее.

На нетвердых ногах Беннет подошел к ней. Действительно – она была мертва, причем уже много часов, потому что успела окоченеть. Это почему-то потрясло его больше всего.

Пятясь назад, на середину комнаты, он пытался сохранять спокойствие и здравомыслие. Это все еще было невозможно. Она лежала, скорченная, на полу между камином и изножьем кровати. В той же стене, у которой стояла кровать, было огромное окно, через которое ее лицо и тело заливал тусклый свет. Он пощадил ее лицо, несмотря на разбитый лоб и полуоткрытые глаза. На лбу и в длинных спутанных волосах запеклась кровь, но на лице Марсии Тэйт запечатлелась не боль, а страх и гнев в сочетании с уверенным осознанием собственной плотской привлекательности, что делало ее лицо почти карикатурным. Это, подумалось Беннету, и было ужаснее всего. Белый кружевной пеньюар на ней был разорван на левом плече.

Убийство. Голову размозжили – чем? Беннет снова попытался успокоиться, оглядываясь вокруг. Под колпаком камина была зола – ровно такая же по размеру кучка, как в соседнем помещении, и это производило впечатление пугающей опрятности. В золе лежала тяжелая кочерга из перевернутого набора каминных принадлежностей. Кочерга? Возможно.

В очаге и на краю серого ковра он увидел осколки тяжелого позолоченного стекла от старинного графина и темные пятна рядом. Портвейн – в воздухе еще витал несвежий сладковатый запах. Осколки одного или двух… нет, все же двух бокалов валялись в камине. Низкий японский лаковый табурет с позолотой был перевернут, как и дубовый стул с плетеной спинкой и алой обивкой. Все это было с другой стороны от камина, а рядом стоял похожий стул – напротив опрокинутого.

Беннет попытался представить, что же тут произошло. Это оказалось нетрудно. У Марсии Тэйт был посетитель, кто-то, кто сидел на стуле, оставшемся стоять. Посетитель напал на нее. Когда он ее ударил, стул, табурет, графин и бокалы разлетелись. Марсия Тэйт убегала от него. Он снова ударил и, видимо, долго бил ее по голове, прежде чем прикончил.

В душной комнате пахло разлитым вином, духами и дымом, и у Беннета закружилась голова. Воздух! Воздух, чтобы очистить голову от этих образов. Он обошел ее тело, приблизился к большому окну и обратил внимание на кое-что еще. На ковре рядом с камином лежало несколько обгорелых спичек. Он заметил их, потому что они были цветные – ярко-зеленые, красные и синие. Такие крашеные спички продаются на континенте. Но в тот момент это не произвело на него впечатления, хотя, подняв глаза, он увидел на каминной полке золотую шкатулку, открытую, а в ней – сигареты и коробок обыкновенных спичек. Шагнув к большому окну, он попытался его открыть и почти справился, когда вспомнил, что в таких случаях ничего нельзя трогать. Ну и ладно, он все еще был в одной перчатке, а холодный воздух бодрил. Беннет сделал глубокий вдох и снова закрыл окно. Венецианская штора была поднята и закреплена. Глядя перед собой, он увидел нетронутый снег в голубоватых тенях. А за озером, за рощицей вырисовывались конюшни, до которых было каких-то сорок ярдов, и домик с зелеными ставнями, где явно жили слуги. С первого взгляда и не подумаешь, что это озеро, покрытое снегом. Хорошо еще, Джон Бохун предупредил.

Тонкий лед и нетронутый снег.

Ему тут же пришла в голову ужасная и при этом бредовая идея. Снег вокруг павильона, везде, где хватало глаз, был нетронут, кроме единственной цепочки следов Джона Бохуна. Но убийце нужно было и войти, и выйти. Даже если бы павильон окружало шестьдесят футов крепкого льда, он не мог бы сделать этого, не оставив следов. Должны быть следы сзади, у другого входа.

Это была просто гипотеза. Разумеется, Марсия уже несколько часов как мертва. Убийца ушел, пока еще падал снег, и снег скрыл более ранние следы. К чему об этом думать? Однако у Беннета было смутное ощущение, что снег прекратился рано утром, судя по тому, что было в Лондоне. А, ладно…

Из прихожей донесся голос, кто-то звал его. Он поспешил туда и увидел Бохуна; тот стоял в призрачном свете свечей с еще одним позолоченным графином, который явно достал из буфета в гостиной. Бохун поднял его и выпил.

– Ну? – Он был теперь очень тихий и собранный. – Снег перестал, Беннет. Совсем. Думаю, нам стоит послать за врачом или как там его.

– Это убийство.

– Да. – Бохун кивнул. – Это убийство. – Он окинул тусклым взглядом комнату. – Когда я найду того, кто это сделал, – тихо сказал он, – я убью его. Серьезно.

– Но что случилось вчера вечером?

– Не знаю. Но мы же собираемся разбудить всех в доме и обрушить на них правду. Я был в городе и приехал сюда не раньше трех часов утра, примерно так. Было совсем темно. Я даже не знал, в какой комнате поселили Марсию. Она поклялась, что заночует тут, но я не понял, что она говорит серьезно. – Он снова огляделся и медленно добавил: – Полагаю, это дело рук Мориса. Однако она обещала покататься со мной верхом пораньше с утра. И я немного… немного задремал, – сказал он, глядя на Беннета измученным взглядом, – потом проснулся и разбудил Томпсона. Дворецкого. Он все равно толком не спал из-за зубной боли. Он сказал, что она здесь. Сказал, она договорилась с Локером, что в семь он приведет лошадей. И вот я явился сюда, и Локер поздоровался со мной, как раз когда эта собака… Выпьете? Или лучше кофе?

После долгой паузы, устав изображать какую-то нечеловеческую непринужденность, Бохун словно надломился и крепко закрыл глаза.

– На нее жалко смотреть, да?

– Мы его найдем, – сказал Беннет. – По крайней мере, я знаю, кто сумеет это сделать. Простите, старина. Вы были очень… очень?..

– Да. Продолжайте.

Беннет замялся. Он чувствовал себя идиотом, и к тому же его охватила тревога.