Неоновая библия

Неоновая библия
Джон Кеннеди Тул

От битника до Паланика
Жизнь, увиденная сквозь призму восприятия ребенка или подростка, – одна из любимейших тем американских писателей-южан, исхоженная ими, казалось бы, вдоль и поперек. Но никогда, пожалуй, эта жизнь еще не представала настолько удушливой и клаустрофобной, как в романе «Неоновая библия», написанном вундеркиндом американской литературы Джоном Кеннеди Тулом еще в 16 лет.

Крошечный городишко, захлебывающийся во влажной жаре и болотных испарениях, – одна из тех провинциальных дыр, каким не было и нет счета на Глубоком Юге. Кажется, здесь разморилось и уснуло само Время. Медленно, неторопливо разгораются в этой сонной тишине жгучие опасные страсти, тлеют мелкие злобные конфликты. Кажется, ничего не происходит: провинциальный Юг умеет подолгу скрывать за респектабельностью беленых фасадов и освещенных пестрым неоном церковных витражей ревность и ненависть, извращенно-болезненные желания и горечь загубленных надежд, и глухую тоску искалеченных судеб. Но однажды кто-то, устав молчать, начинает действовать – и тогда события катятся, словно рухнувший с горы смертоносный камень…

Джон Кеннеди Тул

Неоновая библия

John Kennedy Toole

THE NEON BIBLE

© W. Kenneth Holditch, Marion Toole Hosli, Sharon H. Muniz, Althea Toole Farley, and Mary Toole McGuire, 1989

© Перевод. М. Немцова, 2020

© Издание на русском языке AST Publishers, 2021

Предисловие

Роман, который вы держите в руках, – кульминация странной и парадоксальной череды событий. Почти ровно за двадцать лет до его выхода в свет Джон Кеннеди Тул поставил свою машину подальше от чужих глаз у городка Билокси, штат Миссисипи, на побережье Мексиканского залива, протянул садовый шланг от выхлопной трубы в заднее окно, сам заперся внутри и закрыл глаза, чтобы не видеть больше тот мир, который обостренно воспринимал и чувствовал, но где, очевидно, был не способен выжить. Случилось это 26 марта 1969 года, а уроженцу Нового Орлеана исполнился всего тридцать один год.

Обстоятельства и совпадения, вообще приведшие к публикации «Неоновой библии», по самой сути своей напоминают викторианский роман: трагическая кончина многообещающего молодого писателя; непреклонная решимость скорбящей матери, чьи вера и преданность наконец оправдались, когда ее обожаемый сын снискал посмертную славу; и последовавшая путаница судебных процессов касаемо наследования и прав на публикацию.

После смерти Джона Тула имущество его оценили в 8000 долларов по адвокатской описи, где не упоминались машинописные копии двух романов. Мать его, Тельма Дюкоин Тул – производное типичной новоорлеанской этнической мешанины из первоначальных франко-креольских поселенцев и ирландских иммигрантов XIX века – в свои шестьдесят семь не только безмерно скорбела, но и вела домашнее хозяйство и заботилась о недееспособном муже. Утрата любого ребенка мучительна для заботливого родителя, но от того, что единственный сын покончил с собой, страдания Тельмы были только сильнее.

«Дорогуша», как его называла Тельма, родился, когда ей исполнилось тридцать семь, а врачи уверяли ее, что детей у нее никогда не будет, и с самого начала ребенок был исключительным. Смышленый, изобретательный, одаренный в музыке и искусстве, Джон пропустил два класса начальной школы, а после учился в Университете Тулейн и магистратуре Колумбии по стипендиям. За два года армейской службы в Пуэрто-Рико он завершил «Сговор остолопов» – неистовый роман-пикареску о Новом Орлеане, городе уникально разнообразном и скорее средиземноморском, нежели американском, более латинском, чем южном. В 1963 году он послал свой труд в издательство «Саймон и Шустер», где рукопись обратила на себя внимание редактора Роберта Готтлиба[1 - Роберт Готтлиб (р. 1931) – американский писатель, журналист и редактор, впоследствии – главный редактор издательств «Саймон и Шустер» и «Алфред Э. Кнопф» и журнала «Нью-Йоркер».]. Два года Джон, поощряемый Готтлибом, правил текст, все более и более впадая в уныние, пока наконец не оставил все надежды.

Меж тем он преподавал в новоорлеанском колледже, трудился над диссертацией по английскому языку и жил дома, где его жалованье облегчало финансовые трудности. Отец его был инвалидом по глухоте, а частные уроки красноречия, которыми Тельма много лет дополняла семейный доход, вышли из моды. Всегда довольно сдержанный и даже скрытный, несмотря на свой отчетливый навык мимикрии и насмешливые замечания, которые отпускал о людях и событиях вокруг, Джон мало рассказывал о своей личной жизни. Лишь несколько близких друзей знали, что он писатель, а еще меньше людей – что он посылал роман издателю. В осеннем семестре 1968 года коллеги заметили в нем возросшую паранойю, а в январе 1969 года Джон исчез из колледжа и из дома. Родственники ничего не слышали о нем до того рокового мартовского дня, когда к ним явился полицейский и сообщил, что их сын покончил с собой. Оставил записку, адресованную «Моим родителям», которую его мать прочла, после чего уничтожила.

Для Тельмы недели мучений от неведения, где Джон, теперь растянулись на годы неотступного материнского горя из-за его самоубийства. Она чувствовала себя брошенной, даже преданной: сын, которому она посвятила три последних десятилетия, умер, муж обособлен в своей глухоте. Казалось, жизнь замерла на месте, увязла в трясине отчаяния – и тут однажды Тельма наткнулась на рукопись «Сговора остолопов» и обрела новую цель. За этой находкой последовали еще пять лет горя и расстройства: скончался муж, ухудшилось здоровье у нее самой, и еще восемь издателей отклонили роман.

– Мне его возвращали, и я всякий раз понемножку умирала, – вспоминала она впоследствии.

Что бы ни написал Джон в своей предсмертной записке, Тельма убедила себя, что для ее дорогуши жизнь стала невыносима из-за того, что роман отвергли.

В 1976 году она, к счастью, случайно узнала, что в Университете Лойолы курс творческого письма преподает Уокер Перси[2 - Уокер Перси (1916–1990) – американский писатель, «южный регионалист».]. Однажды она объявилась у него в кабинете, сунула ему в руки роман и театрально объявила:

– Это шедевр.

Сначала, понятно, Перси отнюдь не горел желанием прочесть роман, но на него такое впечатление произвела ее несгибаемая решимость, что он в итоге согласился. В результате Перси был настолько изумлен и доволен тем, что обнаружил на потрепанных и ветхих страницах, что убедил опубликовать «Сговор остолопов» издательство Университета штата Луизиана. В 1981 году роман получил Пулитцеровскую премию и к настоящему моменту переведен более чем на десять иностранных языков.

Слава пришла к Джону Кеннеди Тулу слишком поздно, но когда гениальность сына Тельмы засвидетельствовали официально, она начала встречаться с людьми и давать интервью. Она устраивала публичные представления, в которых показывала сцены из романа, рассказывала о сыне, играла на фортепиано и пела старые песни – «Солнечную сторону улицы», «Аж в Новом Орлеане», «Иногда я счастлива». Где-нибудь посреди программы она неизбежно объявляла с весьма отчетливым выговором – результатом долгих лет изучения и преподавания ораторского искусства:

– Я хожу по земле за своего сына.

Это стало ее визитной карточкой, ее оправданием за радость и удовлетворение, которые она испытывала из этого отсроченного мига в свете прожекторов.

Как раз когда «Сговор» вышел в свет, в результате цепочки совпадений, какими изобилует история Джона Кеннеди Тула, я подружился с Тельмой. В 1976 году я учился у Уокера Перси на курсе творческого письма и слышал его непосредственные первые впечатления от этой замечательной женщины и замечательного романа ее сына. После того как напечатали мою раннюю рецензию на «Сговор остолопов», Тельма позвонила поблагодарить меня за хвалебный отзыв на роман и пригласила навестить ее. Мы выяснили, что живем всего в трех кварталах друг от друга, и как раз когда она выходила из-под тяжкой сени горя, что окутывало ее десять лет, мы с нею встречались раз или два в неделю и разговаривали о литературе, театре, опере, жизни и карьере ее сына и о ее надеждах на экранизацию романа[3 - «Сговор остолопов» несколько раз ставили на различных сценах, но роман не экранизирован до сих пор и считается одним из «про?клятых» проектов Голливуда. На разных этапах фильм собирались снимать Херолд Рэймис, Джон Уотерз, Стивен Фрай, Дэвид Гордон Грин (по сценарию Стивена Содерберга), а Игнациуса Ж. Райлли должны были играть Джон Белуши, Джон Кэнди, Крис Фарли, Божественная (Хэррис Глен Милстед), Стивен Фрай, Джон Гудмен, Уилл Феррелл и Зак Галифианакис. «Неоновую библию», напротив, в 1995 году снял английский режиссер Теренс Дэвис с американской актрисой Джиной Роулендс в роли Тети Мэй.]. Убористым старомодным почерком она сочиняла многочисленные письма и писала воспоминания о Джоне, а я их перепечатывал. Хотя из дома она выходила редко – при таких вылазках ей требовались ходунки, – одним памятным вечером мы целой группой сопровождали ее в Батон-Руж на премьеру оперетты по мотивам «Сговора». Она была в восторге от спектакля и того внимания, какое уделяли ей режиссер, актеры и публика.

В те же годы она вспомнила о существовании более раннего произведения и в имуществе Джона отыскала отпечатанную на машинке рукопись, озаглавленную «Неоновая библия». Когда Джону исполнилось пятнадцать лет и он только учился водить машину, он пригласил ее прокатиться с ним на шоссе Авиалиния, чтобы посмотреть кое-что забавное. Машину он остановил перед монолитным бетонным зданием и показал на громадную неоновую вывеску в виде раскрытой книги: на одной странице у нее значились слова «Священное Писание», а на другой – «Баптистская церковь Средьгорода». Вместе они посмеялись над такой вульгарной показухой, но мать еще не знала, что в этом знаке он обрел заголовок и вдохновение для своей первой цельной и продолжительной творческой попытки. Приблизительно в то же время он вместе с одноклассником несколько дней гостил у его родни в сельском Миссисипи, где и происходит действие «Неоновой библии».

Когда Тельма предложила опубликовать «Неоновую библию» – «после того, как “Сговору” выпала его толика славы», – юристы напомнили ей, что по луизианскому законодательству (тому же самому кодексу Наполеона[4 - Кодекс Наполеона (1804) – французский гражданский кодекс, разработанный и принятый по инициативе Наполеона Бонапарта, представляет собой масштабную кодификацию гражданского права, изначально состоял из трех (в настоящее время из пяти) книг, содержащих выстроенные по институционной системе правовые нормы о статусе физических лиц, семейных отношениях, вещах, наследовании и обязательствах. Справедливости ради следует отметить, что во Франции он был принят через год после «покупки Луизианы»; Гражданский кодекс Луизианы разработан на основании не самого Кодекса Наполеона, а его проекта 1800 года и испанского законодательства того времени.], в каком Стэнли Ковальски наставляет Бланш Дюбуа в «Трамвае «Желание»[5 - «Трамвай „Желание“» – пьеса американского драматурга Теннесси Уильямса.]), половина прав принадлежит брату ее супруга и его детям. Перед публикацией «Сговора» они уступили ей свою долю прав на этот роман, но маловероятно, что они откажутся от своей доли, когда речь зайдет о другом возможном бестселлере. Ее возмущенные письма, адресованные губернатору, верховному суду штата и луизианским конгрессменам, проигнорировали, и Тельма наконец – не в силах обойти устарелое и нелогичное наследственное право, со здоровьем, подорванным смертельной болезнью, – приняла мучительно парадоксальное решение: препятствовать выходу в свет того, что она считала еще одним шедевром, созданным ее «дорогушей». Когда она умоляла меня проследить, чтобы ее желание не оказалось нарушено после ее кончины, материнская эмоциональная преданность так меня тронула, что я согласился стать «хранителем» романа, как она это назвала. Незадолго до своей кончины в августе 1984 года она внесла соответствующие поправки в свое завещание.

Когда мне позвонил адвокат и сообщил, что Тельма скончалась, меня также уведомили, что «Неоновую библию» она завещала мне «в опеку». Пообещав не отступать от ее желаний, сколь бы деспотичными и бескомпромиссными они ни казались другим, последующие три года я не вылезал из судебных тяжб, связанных с исками против ее наследования. Окончательным итогом, конечно, стал крах попыток Тельмы Тул с того света контролировать судьбу первого романа ее сына. В 1987 году новоорлеанский судья вынес постановление о разделе романа, каковой, по сути, сделал бы книгу предметом публичных торгов в случае, если бы тяжущиеся стороны не смогли прийти к согласию. Дабы не допустить подобного скандала, я отказался от защиты пожеланий Тельмы и своего стремления уважать их, и «Неоновая библия» освободилась для публикации.

Роман, который вы сейчас начнете читать, – необычайное произведение автора-подростка, чья жизнь, долженствовавшая быть полной и богатой, завершилась по его собственному выбору – по причинам, которых никто из нас, вероятно, никогда не узнает, через пятнадцать лет после того, как «Неоновая библия» была написана. История его, само собой, вызывает размышления и неотступные вопросы. Были ли у Джона Кеннеди Тула другие работы? Что он бы мог свершить, проживи подольше? Вопрос о его невоплощенном потенциале, конечно, остается без ответа – как остаются неведомыми одна или несколько причин его столь расточительного самоубийства. Что же до существования других написанных произведений, то когда мы приводили в порядок имущество Тельмы – ее бумаги, бережно хранимые иностранные издания «Сговора остолопов», подарки и сувениры более чем восьми десятилетий жизни, тщательно сбереженные вещи ее сына и его письма к ней, – никаких рукописей мы не нашли, если не считать внушительной поэмы, написанной им в армии, да множества сочинений и экзаменационных работ в период его работы в колледже. Если Джон и писал какую бы то ни было художественную литературу в то десятилетие между «Неоновой библией» и «Сговором остолопов», все это он, должно быть, уничтожил сам, поскольку невозможно представить, чтобы его мать, учитывая ее преданность любому слову и поступку сына и ее убежденность в его гениальности, погубила или потеряла какой бы то ни было документ.

Тем самым наследие Джона Кеннеди Тула сводится к двум блистательным романам, первый из которых – широкая сатирическая панорама современного мира, а второй – чуткое и примечательное изображение очень юным автором клаустрофобного мирка, подавляемого узкой религиозной нетерпимостью. «Неоновая библия», написанная тридцать пять лет назад, имеет мощное значение для того мира, в котором разум и терпимость так и не смогли одолеть подобную зашоренность; скорее она только окрепла. Всего два романа, но в широте и глубине своей они свидетельствуют о гениальности.

    У. Кеннет Холдич[6 - Уильям Кеннет Холдич (р. 1933) – американский преподаватель, литературовед и новоорлеанский краевед, специалист по творчеству Теннесси Уильямса.],
    Новый Орлеан, Луизиана

Неоновая библия

Один

В поезде я первый раз. На этом диванчике сижу часа два или три. Мне не видно, что проезжаем. Уже темно, но когда поезд отправлялся, солнце только начинало садиться, и я видел красные и коричневые листья и буреющую траву по всему склону.

Чем дальше поезд от дома, тем мне чуточку лучше. Зуд, бегавший вверх и вниз у меня по ногам изнутри, прекращается, а ступни сейчас такие, как будто они по правде при мне, а не две холодные штуки, отдельные от моего остального тела. Я больше не боюсь.

По проходу идет цветной дядька. Он щелчками выключает все лампочки над сиденьями. Остался только красный огонек в конце вагона, и мне жалко, что около моего диванчика больше не светло, потому что в темноте я начинаю слишком много думать о том, что? осталось в доме. Отопление, наверное, тоже выключили. Здесь холодно. Жалко, что у меня нет одеяла набросить на колени и накрыть чем-нибудь это сиденье, чтобы плюш мне загривок не царапал.

Если бы снаружи стоял день, мне было б видно, где я. Никогда в жизни еще я не бывал так далеко от дома. Наверняка мы уже уехали миль на двести. Если ничего не видно, приходится слушать щелк-щелк-щелк поезда. Иногда мне слышно гудок далеко впереди. Слышал-то я его много раз, но раньше ни разу не думал, что буду с ним ехать. Да и не против я щелчков этих. Как будто дождь по жестяной крыше ночью, когда все тихо и недвижно, а раздается лишь дождь и еще гром.

Но у меня свой поезд был. Игрушечный, мне его подарили на Рождество в три года. Папка тогда работал на фабрике, и мы жили в белом домике в городке – у того дома была настоящая крыша, под которой можно спать, если дождь, а не жестяная, как в том месте на горке, которая еще и протекала через дырки от гвоздей.

На то Рождество к нам люди в гости приходили. У нас в доме всегда бывали люди – приходили, дуя себе на руки и потирая их, стряхивали свои пальто, как будто снаружи снег. Только снега не было. В том-то году. Но люди были славные, приносили мне всякое. Помню, проповедник дал мне книжку с библейскими рассказами. Но это скорее всего потому, что мать и отец тогда взносы в церковь платили, их имена были в списках, и оба они ходили на взрослые занятия каждое воскресенье в девять, а по средам в семь на собрания. Я был в дошкольной игровой группе, только мы там никогда не играли, хоть в названии и сказано. Приходилось слушать истории – их нам какая-то старуха читала из книжки для больших, а мы их не понимали.

Мама в том году, когда мне достался поезд, была очень гостеприимная. Всем доставалось ее кекса с цукатами, которым она гордилась. Она говорила, что это по старому семейному рецепту, но я потом узнал, что кекс ей присылали почтовым заказом из какой-то компании в Висконсине, которая называлась «Компания “Старинная английская пекарня”». Обнаружил я это, когда научился читать и увидел в почте несколько Рождеств спустя, когда никто к нам не пришел, и есть его оказалось надо самим нам. Только никто так и не узнал, что она не сама его пекла, – только я, да Мама, да, может, еще человек на почте, но он глухонемой и рассказать никому бы не сумел.

Не помню, чтобы в то Рождество приходили дети моего возраста. Вообще-то никаких детей моего возраста у нас вокруг и не жило. После того как Рождество закончилось, я сидел дома и играл с поездом. На улице было слишком холодно, а где-то в январе пошел снег. Сильные снегопады в том году были, хотя все думали, они вообще не начнутся.

Той весной приехала с нами жить Мамина Тетя Мэй. Она была крупной, но не толстой, и лет шестидесяти, а приехала она откуда-то, где есть ночные клубы, не у нас в штате. Я спросил у Мамы, почему волосы у нее самой не блестящие и желтые, как у Тети Мэй, а Мама ответила, что некоторым просто везет, и мне ее стало жалко.

После поезда я лучше всего помню Тетю Мэй. От нее так крепко пахло духами, что иногда и близко не подойдешь, в носу начинает щипать, а воздуху не хватает. Я никого раньше не видел с такими волосами и одеждой, и иногда просто сидел и смотрел на нее.

Когда мне исполнилось четыре, Мама устроила праздник для нескольких жен фабричных рабочих, и Тетя Мэй вошла в общую комнату посреди праздника в платье, которое показывало почти весь ее перед, кроме сосков, а их, как я знал, нельзя показывать ни в коем случае. Вскоре после этого праздник и закончился, и пока я сидел на крыльце – слышал, как женщины, уходя, разговаривают друг с дружкой. Они называли Тетю Мэй по-всякому, я таких слов раньше и не слышал и не понимал, что это значит, пока мне почти десять лет не стукнуло.

– Ты права не имела так наряжаться, – потом сказала ей Мама, когда они сидели в кухне. – Ты навредила нарочно и мне, и всем знакомым Фрэнка. Если б я знала, что ты так себя вести будешь, я б нипочем не позволила тебе приехать с нами жить.

Тетя Мэй крутила пальцем пуговицу халата, который Мама на нее надела.

– Но, Сэра, я ж не знала, что они так это воспримут. Да что там, я это платье надевала на публику от Чарлзтона до Нового Орлеана. Я же тебе вырезки забыла показать, верно? Рецензии, отклики! Они были превосходны, особенно – на это платье.

– Послушай, голубушка… – Мама наливала своего особого хереса Тете Мэй в стаканчик, побаловать ее. – …на сцене твое платье, может, и успех, но ты ж не знаешь, каково жить в таком городишке, как наш. Услышь Фрэнк про такое – он не разрешит тебе тут остаться. Ну не подводи так меня больше.