Агент на передовой

Слишком поздно я осознаю, что чересчур раскрылся, хотя, может, с самого начала этого хотел: отдать ей победу, признать, что мне далеко до стандартов ее блестящих профессоров, а затем снова станем теми, кто мы есть.

– Если я тебя правильно поняла, – продолжает она, когда мы отправляемся на очередное восхождение, – ради своей родины, в отношении которой у тебя есть серьезные оговорки, и даже очень серьезные, ты уговариваешь иностранных граждан, чтобы они предавали собственную. – И вдогонку: – По той простой причине, что у них, в отличие от тебя, нет оговорок в отношении твоей родины, а только в отношении своей. Так?

Я весело крякаю, тем самым признавая свое заслуженное поражение, но одновременно прошу о смягчении приговора.

– Но ведь они не невинные овечки, Стеф! Это их добровольное решение. В основном. И мы их берем под свое крыло. Социальное обеспечение. Нужны деньги – получите. Нужен Господь – вот вам Господь. Любые варианты, Стеф. Мы же их друзья. Они доверяют нам. Мы даем все необходимое им, а они нам. Мир так устроен.

Но ее не интересует, как устроен мир вообще. Ее интересует мой мир, что становится понятно во время следующего подъема.

– Когда ты предлагал другим, кем им быть, ты задумывался, кто есть ты?

– Я просто понимал, что я на правильной стороне, Стеф, – отвечаю я, чувствуя, как во мне начинает подниматься желчь, несмотря на все предупреждения Прю.

– Это на какой же?

– Моей службы. Моей страны. И твоей, кстати.

Наш последний подъем. Я сумел взять себя в руки.

– Папа?

– Выкладывай.

– У тебя за границей были романы?

– Романы?

– Любовные романы.

– Это тебе мама сказала?

– Нет.

– Тогда какого хрена ты лезешь в чужую жизнь? – вырывается у меня, прежде чем я успеваю себя остановить.

– А такого, что я ни хрена не мама! – орет она в ответ.

На этой грустной ноте мы в последний раз отпускаем перекладину и порознь возвращаемся в деревню. Вечером она отклоняет все предложения итальянских дружков позажигать, предпочитает пойти спать. Что и делает, выпив бутылку красного бургундского.

А я после приличествующей паузы пересказываю жене в красках наш разговор со Стеф, опуская, щадя себя и Прю, неуместный выкрик при расставании. Я пытаюсь убедить нас обоих, что моя миссия выполнена успешно, но Прю слишком хорошо меня знает. Утром мы улетаем обратно в Лондон, и Стеф отсаживается от нас через проход. А на следующий день, накануне ее отъезда в Бристоль, у нее с матерью происходит жуткая свара. Ярость Стеф, как выясняется, вызвана не тем, что ее отец шпион или что он уговаривал мужчин и женщин стать шпионами; ее ярость обращена против страдалицы-матери, которая скрывала важнейшую тайну от собственной дочери и тем самым нарушила святое – женское доверие.

А когда Прю осторожно указывает ей на то, что это не столько ее тайна, сколько моя, и даже не моя, а Конторы, в ответ Стеф делает ноги, ночует у бойфренда и одна летит в Бристоль. Семестр для нее начинается с двухдневным опозданием, а за своими вещами она посылает к нам все того же бойфренда.

?

Появлялся ли Эд в качестве гостя в этой семейной мыльной опере? Нет, конечно. Каким образом? Он же не покидал Туманного Альбиона. Впрочем, однажды (наверняка я обознался, но эпизод запомнился), когда мы заказали в горнолыжных «Трех вершинах», откуда открывается обзор на весь пейзаж, пирог с сыром и графин белого вина, Прю увидела молодого человека, похожего на Эда как две капли воды. Не какое-нибудь там чучело. Мужчину из плоти и крови.

Стеф отлеживалась. Мы с Прю, накатавшись вдоволь, решили тихо, зигзагами съехать по склону, по-ужинать и отправиться спать. И вот тебе на, в ресторан входит подобие Эда в вязаной шапочке с помпоном – такого же роста, с таким же видом отверженного, обиженного и слегка потерянного, – на пороге тщательно оббивает снег с ботинок, обращая на себя внимание посетителей, потом срывает защитные очки и щурится на сидящих, как будто забыл обычные очки дома. Я даже поднял руку, чтобы приветственно ему помахать, да вовремя себя остановил.

Прю, быстрая на реакции, успела перехватить взглядом мой жест и, видя мое замешательство, мне самому непонятное, потребовала полного и честного объяснения. Я дал ей краткую версию: в Атлетическом клубе есть парень, который от меня не отстанет, пока я с ним не сыграю. Но Прю этого мало. Чем он успел меня зацепить? Почему я так спонтанно отреагировал на его двойника? Совсем не в моем стиле.

На что я дал сразу несколько ответов, и Прю, по обыкновению, запомнила их лучше, чем я: чудак… в нем чувствуется какая-то отвага… а когда эта шумная братия в баре попыталась его поднять на смех, он продолжил тупо меня долбить, пока не добился своего, и только тогда, дав им понять, как далеко он их посылает, ушел со сцены.

?

Если вы любите горы так, как их люблю я, то прощание с ними вызовет у вас депрессию, но вид обшарпанного трехэтажного краснокирпичного здания на задворках Камден-тауна в девять утра, в дождливый понедельник, когда ты не знаешь, что тебя ждет внутри, – это, скажу я вам, ни с чем не сравнить.

Каким образом секретная подстанция заканчивает свои дни в такой дыре, можно только гадать. Как она получила ироническое прозвище Гавань – еще одна загадка. Существует теория, что здесь была конспиративная квартира для захваченных немецких шпионов во время Второй мировой войны; согласно другой теории, бывший шеф держал здесь свою любовницу; а третья утверждает, будто Контора, постоянно меняя правила игры, объявила, что из соображений безопасности лучше всего разбросать свои подстанции по всему Лондону, а когда от этой устаревшей доктрины отказались, про мало-значительную Гавань просто забыли.

Я поднимаюсь по трем растрескавшимся ступенькам. Обшарпанная дверь открывается передо мной раньше, чем я успеваю вставить старый ключ. На пороге стоит некогда грозный Джайлс Уокфорд, растолстевший, со слезящимися глазами, а ведь в свое время был одним из самых толковых кураторов в нашей конюшне и всего на три года старше меня.

– Дружище! – восклицает он сипловатым голосом, обдавая меня парами вчерашнего виски. – Всегда точен как часы. Салям, сэр. Какая честь! Лучшего кандидата мне на смену не придумаешь.

Он знакомит меня со своей командой, по два человека в комнатках над и под узкой деревянной лестницей.

Игорь, депрессивный шестидесятипятилетний литовец, во времена холодной войны контролировал лучшую за всю историю Конторы балканскую сеть, а сейчас на связи с наемными работниками иностранных посольств – уборщиками, швейцарами и машинистками.

Марика, эстонка и, по слухам, любовница Игоря, вдова вышедшего на пенсию агента, умершего в Петер-бурге, тогда еще Ленинграде.

Дениз, толстая и коренастая, вспыльчивая русскоговорящая шотландка с норвежскими корнями.

И наконец, юный Илья, востроглазый русскоговорящий англофинн, которого я лично завербовал как двойного агента в Хельсинки пять лет назад. Он продолжил работать с моим преемником под обещание британского гражданства. Поначалу Контора не желала с ним иметь никаких дел. Только после моих настойчивых обращений к Брину Джордану его согласились взять на низшую должность в разведслужбе: младший делопроизводитель с допуском класса С. Он встречает меня радостными финскими восклицаниями и русскими объятиями.

А на втором этаже, приговоренная к пожизненной безвестности, сидит совсем уже мелкая шушера, помощники делопроизводителей – билингвы с базовой оперативной подготовкой.

Большая экскурсия закончилась, и я уже начал сомневаться в существовании обещанного мне второго номера, когда Джайлс чинно постучался в дверь из матового стекла, соседствующую с его промозглым кабинетом, и вот, похоже, в бывшей комнате для прислуги я впервые вижу Флоренс: молодая, ладная, с открытым лицом, бойко говорящая по-русски, второй год стажерства, недавнее приобретение Гавани и, если верить Дому, ее главная надежда.

«Тогда почему ее не отправили непосредственно в Русский отдел?» – спросил я. «Мы посчитали ее еще немного зеленой, Нат, – ответил Дом высокомерно, переходя на свой особый язык и давая мне понять, что за этим решением стоял не кто иной, как он. – Талантливая, да, но еще годик ей не помешает».

Талантливая, но еще годик ей не помешает. Я попросил Мойру показать мне ее личное дело. Как и следовало ожидать, Дом украл этот афоризм.

?

Отныне все, за что берется Гавань, дело рук Флоренс. По крайней мере, так отложилось в моей памяти. Возможно, были и другие достойные проекты, но после того, как мой взгляд упал на черновой вариант операции «Розовый бутон», она стала главным шоу в нашем захудалом городишке, а ее единственной звездой была Флоренс.

Это она по своей инициативе завербовала разочарованную любовницу живущего в Лондоне украинского олигарха под кодовым именем Орсон, который, если верить документам, имел связи как с Московским центром, так и с пропутинскими членами украинского правительства.

Ее амбициозный план в угрожающе сгущенных красках призывал к тому, чтобы тихушники проникли в дуплекс Орсона (75 миллионов фунтов стерлингов) на Парк-лейн, нашпиговали его жучками и подключились к компьютерам, установленным за стальной дверью посередине мраморной лестницы, ведущей в комнату отдыха с панорамным обзором. В настоящем виде шансы «Розового бутона» получить зеленый свет от Директората по оперативным вопросам, по моему мнению, были нулевыми. Незаконные вторжения – горячая тема, а тихушники на вес золота. На этом шумном рынке «Розовый бутон» будет гласом вопиющего в пустыне. Но чем глубже я вникал в презентацию, тем больше проникался мыслью, что жесткая правка и четкий хронометраж могут превратить «Розовый бутон» в нечто высококлассное и вполне действенное. А в самой Флоренс, как мне не-устанно заявлял Джайлс за полуночной бутылкой «Талискера» в кухоньке на задворках нашей Гавани, «Розовый бутон» обрел решительного, хотя и несколько зацикленного, поборника.

– Девушка своими ножками обошла все точки, своими руками перешерстила все документы. С тех пор как она вышла на Орсона, больше ни о чем не думает. Я ее спросил: «Это твоя личная вендетта?» Она даже не улыбнулась. Таких, как он, паразитов, говорит, надо уничтожать.

И плеснул себе еще виски.

– Девушка не только подыгрывает Астре, чтобы стать ее лучшей подругой (Астра – кодовое имя разочарованной любовницы Орсона), она еще обработала ночного портье в этом подозрительном доме, и он теперь с нами заодно. Навешала ему лапшу на уши, дескать, она тайно работает в «Дейли мейл» и собирает материал об образе жизни лондонских олигархов. Портье на нее губы раскатал, верит каждому ее слову. Когда она желает заглянуть в клетку льва, пять тысяч фунтов из спецфонда «Дейли мейл» – и всегда пожалуйста. Это она-то зеленая? Нам бы такие яйца.

?

Я устраиваю тихий ланч с Перси Прайсом, могущественным главой наружки, которая сама по себе является империей. Протокол меня обязывает пригласить Дома. Быстро выясняется, что Перси и Дом плохо стыкуются, а вот у меня с Перси, худощавым и молчаливым экс-полицейским, которому хорошо за пятьдесят, давние отношения. Десять лет назад с помощью его команды тихушников и моего агента мы украли прототип ракеты с российского выставочного стенда на Международной ярмарке вооружений.