Агент на передовой

– Мои мальчики и девочки постоянно натыкаются на этого Орсона, – в задумчивости говорит Перси. – Стоит нам заняться очередным ловкачом-миллиардером, запустившим палец в русский пирог, как тут же выскакивает Орсон. Мы, конечно, не следователи, мы наблюдатели. Наблюдаем за кем прикажут. Но я очень рад, что кто-то наконец решил им заняться. Он и ему подобные давно мозолят мне глаза.

Перси готов приоткрыть для нас форточку. Но никакой гарантии. Если Директорат в последний момент решит, что какая-то операция будет поважнее этой, ни он, ни кто другой нам не поможет.

– Вся информация идет через меня, Перси, – вступает Дом, на что мы оба говорим: «Само собой, Дом».

Спустя три дня Перси звонит мне на служебный мобильник. У нас некоторое затишье, Нат. Стоит чуть-чуть поддать. Спасибо, Перси, говорю. Я передам Дому, как полагается. Читай: как можно позже или никогда.

Каморка Флоренс в шаге от моего кабинета. Отныне, говорю я ей, вы будете проводить с разочарованной любовницей Орсона по кличке Астра столько времени, сколько вам потребуется. Выезжать с ней за город, вместе заниматься шопингом, устраивать девичьи посиделки в «Фортнуме», который Астра обожает. Еще пусть разогреет ночного портье в целевом особняке. Игнорируя Дома, я приказываю выделить на это барашка в бумажке – пять сотенных. С моей подачи она подготовит вчерне официальный запрос на тайный шмон орсоновского дуплекса, который осуществит команда тихушников с одобрения Директората. Обращаясь к последнему на ранней стадии, мы подчеркиваем серьезность своих намерений.

?

Поначалу чутье мне подсказывало не слишком доверять Флоренс, девице из высшего общества, в детстве катавшейся на пони, а сейчас неизвестно с какими тараканами в голове. У Стеф она сразу вызвала бы презрение, а Прю выразила бы озабоченность. У нее большие карие неулыбчивые глаза. Чтобы скрыть фигуру на рабочем месте, она носит мешковатые шерстяные юбки. Туфли без каблуков, никакой косметики. Согласно личному делу живет с родителями в Пимлико и не имеет постоянного партнера. Свою сексуальную ориентацию пожелала оставить неназванной. Мужское золотое кольцо с печаткой на безымянном пальце я воспринимаю как знак: держитесь от меня подальше. Она широко шагает, чуть подавшись вперед. Наклон чувствуется и в том, как она говорит: речь типичной выпускницы женского колледжа в Челтнеме, но сдобренная пролетарскими крепкими словечками. Первый раз я столкнулся со столь неожиданным сочетанием во время обсуждения операции «Розовый бутон». За столом сидели пятеро: Дом, Перси Прайс, я, стажер Флоренс и чванливый профессиональный взломщик Эрик. На повестке стоял вопрос, не использовать ли неожиданное отключение электричества в качестве отвлекающего маневра, чтобы дать возможность Эрику и его команде прочесать дуплекс. Флоренс, до той минуты помалкивавшая, вдруг ожила: «Послушайте, Эрик. А на чем, по-вашему, работают компьютеры Орсона? На карманных, б…, батарейках?»

Мне надо срочно вырезать нотки морального негодования, коими изобилует ее черновой вариант презентации для Директората. Хоть я и не являюсь негласным чемпионом среди конторских бумагомарателей, о чем свидетельствуют мои персональные доклады, но знаю, что выводит из себя наших уважаемых разработчиков. Когда я говорю это Флоренс открытым текстом, она вспыхивает. С кем я имею дело? Со Стеф или со вторым номером в моей команде?

– Госссподи, – вздыхает она. – Вас так напрягают наречия?

– Речь вовсе не об этом. Сама постановка вопроса, что Орсон самый отъявленный мерзавец на планете или, наоборот, олицетворение добродетелей, скажем так, напрягает Директорат. Следовательно, мы удаляем всякие упоминания о справедливости и неприличных суммах, сворованных у угнетенных масс. Мы говорим о намерениях, дивидендах, рисках и дезавуировании объекта, а еще мы внимательно следим за тем, чтобы водяной знак Гавани просматривался на каждой странице и чтобы его загадочным образом кто-нибудь не подменил.

– Например, Дом?

– Кто угодно.

Она уходит в свою каморку и хлопает дверью. Неудивительно, что Джайлс в нее влюбился, у него же нет дочери. Я звоню Перси и говорю, что проект операции «Розовый бутон» на подходе. Что касается Дома, то, исчерпав все отговорки по поводу задержек, я даю ему полный и честный отчет о проделанной работе… в том объеме, который должен его успокоить. В понедельник вечером, с простительным чувством удовлетворенности пожелав Гавани спокойной ночи, я отправляюсь в Атлетический клуб, где меня ждет давно откладываемый бадминтонный поединок с Эдвардом Стэнли Шэнноном, исследователем.

Глава 5

Если верить моему ежедневнику, никогда не содержавшему такой информации, чтобы его нельзя было забыть в автобусе или дома, всего мы с Эдом сыграли в Атлетическом клубе пятнадцать матчей, в основном по понедельникам, иногда два раза в неделю – четырнадцать до падения и разок после. Слово «падение» я употребляю довольно условно. Оно никак не связано ни с осенним листопадом, ни с Адамом и Евой. Не уверен, что эта метафора подходит к нашему случаю, но ничего лучше мне на ум не пришло.

Если идти к клубу северным путем, то последним отрезком будет бодрящая прогулка через парк Баттерси. А прямиком от дома всего пятьсот метров. Большую часть моей взрослой жизни я состоял в Атлетическом клубе, он служил мне убежищем от всего на свете. Прю называет его моим детским манежем. Живя за границей, я сохранял членство и использовал короткие отпуска, чтобы поддерживать спортивную форму. Всякий раз, когда Контора вытаскивала меня на оперативное совещание, я улучал минутку, чтобы сгонять матч. В клубе я для всех просто Нат, и никому нет дела до того, чем я или кто другой зарабатывает себе на жизнь, никто не задает лишних вопросов. Китайцев и прочих азиатов по отношению к белым у нас три к одному. С тех пор как Стеф научилась говорить «нет», она отказывалась выходить на корт, но я помню, как привозил ее сюда поплавать и поесть мороженого. Верная Прю откликалась на мои просьбы, но неохотно, а с тех пор, как она стала работать юристом pro bono и проводить инструктажи, я потерял ее как партнершу.

Барменом у нас служит Фред, уроженец Шаньтоу неопределенного возраста, страдающий бессонницей. У нас есть специальное членство для молодых, что экономически страшно невыгодно. Зато после двадцати двух надо платить двести пятьдесят фунтов в год плюс приличный вступительный взнос. И нам бы пришлось задрать цены еще выше, если бы наш китаец по имени Артур ни с того ни с сего не сделал анонимное пожертвование в размере ста тысяч евро. Это целая история. Я как почетный секретарь клуба был одним из немногих, кто смог поблагодарить Артура за щедрость. Однажды вечером мне сказали, что он в баре. Моего возраста, но уже совсем седой, он сидел за столиком в отличном костюме и галстуке. Никаких напитков.

– Артур, – сказал я, присаживаясь рядом. – Мы не знаем, как вас благодарить.

Я жду, что он ко мне повернется, но он продолжает смотреть перед собой.

– Это за моего мальчика, – откликается он после бесконечной паузы.

– Он сейчас здесь? – спрашиваю я, глядя на группу юных китайцев у бассейна.

– Больше нет, – отвечает он, по-прежнему не поворачивая головы.

Больше нет? В каком смысле?

Я затеваю осторожную проверку. С китайскими именами много путаницы. Членом клуба когда-то был юноша с той же фамилией, что у нашего донора. Его членство истекло полгода назад, а на напоминания об оплате – никакой реакции. Элис вспомнила, что его звали Ким. Такой энергичный худенький подросток. Милашка. Говорил, что ему шестнадцать, а на вид все шестьдесят. С ним приходила очень вежливая китаянка, не то мать, не то сиделка. Заплатила наличными за начальный курс обучения, шесть уроков. Вот только паренек вообще не попадал по волану. Тренер посоветовал ему поработать дома: на внимание, подбивать волан ракеткой. И через несколько недель вернуться. Не вернулся. Ни он, ни сиделка. Мы решили, что он махнул на это дело рукой. Или уехал в Китай. Или… даже страшно подумать. Господи, позаботься о бедном Киме.

Не знаю, зачем рассказываю об этом эпизоде в таких подробностях, просто я люблю клуб и все, чем он был для меня столько лет, включая наши пятнадцать матчей с Эдом, которые мне очень понравились, за исключением последнего.

?

Наш первый понедельник прошел далеко не так гладко, как указано в журнале записей. Я педантичен – по мнению Стеф, до тошноты. Он же на встречу, назначенную еще три недели назад, примчался отдуваясь, за три минуты до начала, в помятом костюме, с прищепками на отворотах брючин после велосипедной гонки, с коричневым дипломатом из кожзаменителя в руке и явно не в духе.

До этого, напоминаю, я его видел всего один раз в спортивном снаряжении. А еще, хочу вам напомнить, он на двадцать лет моложе меня, и это он бросил мне вызов на глазах у моих товарищей, а я его вызов принял – не в последнюю очередь чтобы помочь ему сохранить лицо. Ко всему прочему, помимо того, что я чемпион клуба по бадминтону, утром я провел подряд две встречи с не самыми толковыми и не самыми продуктивными агентами Джайлса, поступившими в мое распоряжение (обе оказались женщинами и по понятным причинам не скрывали своего недовольства сменой начальника), обеденный перерыв потратил на утешение Прю – она получила обидный мейл от Стеф, требующей, чтобы забытый дома мобильник ей послали заказной бандеролью по неизвестному адресу на имя некоего Джуно (какой еще, к черту, Джуно?), – а потом выпалывал очередные ненужные выпады против порочного образа жизни Орсона, хотя уже дважды просил, чтобы это сделала Флоренс.

К тому времени, когда Эд влетает в раздевалку, напоминая бежавшего дезертира, я в полной амуниции уже десять минут пялюсь на настенные часы. Он бурчит что-то невнятное об «этой суке, водителе грузовика, ненавидящем велосипедистов», который мешал ему проехать на светофоре, и о своем начальстве, которое «задержало его на работе без всяких, растудыть, причин», на что я отвечаю односложным «бедняга» и, сев на скамейку, молча наблюдаю в зеркале за его хаотическим переодеванием.

Если я не такой расслабленный, как три недели назад, то и стоящий передо мной Эд сейчас мало похож на того смущенного парня, которому, чтобы мне представиться, потребовалась помощь Элис. Он срывает с себя пиджак и все остальное выше талии, с шумом распахивает шкафчик, достает коробочку с воланами и пару ракеток, а затем ворох одежды – футболка, шорты, носки, кроссовки.

Стопа у него большая. Возможно, не слишком шустрый на корте. Пока я об этом размышляю, он швыряет внутрь свой дипломат и запирает шкафчик. Зачем? Он же еще до конца не переоделся. Через полминуты ему предстоит убрать в шкафчик одежду, которую он срывает впопыхах. Еще раз, зачем запирать шкафчик, чтобы тут же снова отпирать? Боится, что кто-то умыкнет дипломат, стоит ему отвернуться?

Речь не столько об осознанном анализе, сколько о моей dеformation professionelle[3 - Профессиональная деформация (фр.).]. Этому меня учили, этим я занимаюсь на протяжении всей карьеры, не важно, является ли объектом моего интереса Прю, прихорашивающаяся в Баттерси, или парочка средних лет, давно сидящая за угловым столиком в кафе и настолько увлеченная беседой, что даже не поглядывает в мою сторону.

Эд через голову стягивает рубашку, обнажая торс. В хорошей физической форме, чуть худощав, ни татуировок, ни шрамов, ни других отличительных знаков. И, как мне видится снизу, высоченного роста. Снимает очки, открывает шкафчик, забрасывает туда очки и снова запирает. Натягивает футболку, потом все те же длинные шорты, в которых подходил ко мне знакомиться, и некогда белые носки.

Его колени на уровне моих глаз. Без очков его лицо кажется каким-то беззащитным и еще моложе, чем при первой встрече. На вид лет двадцать пять, не больше. Он подается к зеркалу, частично закрывая мне обзор. Вставляет контактные линзы. Отмаргивается. Любопытно, что за все время своих метаний он ни разу не согнул колени. Пружинит у него только верхняя половина, завязывает ли он шнурки или вставляет линзы. А значит, несмотря на высокий рост, ему может быть непросто дотягиваться до низко летящего волана. Он еще раз отпирает шкафчик, запихивает внутрь костюм, рубашку и туфли, захлопывает и запирает дверцу, пару секунд разглядывает лежащий на ладони ключ, потом, пожав плечами, снимает ленточку, с помощью рычажка открывает ногой урну и выбрасывает ее туда, а ключ сует в правый карман шортов.

– Ну что, всё? – спрашивает он меня, как будто это я, а не он затягивал время.

Мы идем на корт. Эд шагает впереди, размахивая ракеткой и продолжая тихо кипеть, то ли по поводу водителя грузовика, ненавидящего велосипедистов, то ли из-за своего безмозглого начальства, а может, существует еще какой-то, пока мне неведомый раздражитель. Путь ему хорошо знаком. Готов поклясться, что он тайно тренировался – например, все время, что мы не виделись, не исключено. Моя профессия требует умения ладить даже с теми, кому в обычной жизни я бы руки не подал. Но сей молодой человек испытывает мое терпение, и на корте я положу этому конец.

?

В тот день мы сыграли семь ожесточенных партий. Не припомню другого случая, включая игры за чемпионство, чтобы я так выкладывался или так жаждал поставить на место своего оппонента. Я выиграл четыре партии, но едва-едва. Он был хорош, но, по счастью, нестабилен, что дало мне маленькое преимущество. Несмотря на молодость, он был в превосходной форме, к тому же на голову выше меня. Но концентрация, слава богу, его порой подводила. За десять очков он мог бороться отчаянно – наседал, бил смэши, шел к сетке, давал свечки и укороченные, отбегал назад, срезал самые неожиданные углы, так что я за ним едва поспевал. А в следующих трех-четырех розыгрышах вдруг выключался, как будто победа ему до лампочки. Затем снова оживал, но было уже поздно.

За все это время мы не произнесли ни слова, кроме объявления счета (эту обязанность он с самого начала взял на себя и исправно выполнял) да эпизодического «черт!» после очередного промаха. К решающему моменту вокруг собралось около дюжины зрителей, которые проводили нас дружными аплодисментами. Да, он оказался тяжеловат на ноги. И да, он судорожно, в последний миг дотягивался до низко летящего волана, несмотря на свой высокий рост.

Но, должен признаться, он играл и проигрывал с неожиданным достоинством, не оспорил ни одного случая, когда волан падал на самой линии, не требовал переигровки, что в нашем Атлетическом клубе, да и во всех других, большая редкость. А когда матч закончился, он даже расплылся – это была первая улыбка, которую я увидел… огорченная, но абсолютно искренняя, неожиданная и оттого еще более симпатичная.

– Отличная игра, Нат, лучшая на моей памяти, ага, – искренне заверяет он меня, тряся мою руку. – Как насчет заправиться? За мой счет.

Заправиться? Вот что значит – давно не был в Англии. В смысле?.. В голове промелькнула абсурдная мысль, что сейчас он мне предложит нюхнуть кокаина, припрятанного в коричневом дипломате. Лишь потом соображаю, что он просто зовет меня цивилизованно пропустить по рюмочке в баре. Спасибо, Эд, отвечаю, но не сегодня, увы, у меня дела, и это чистая правда: поздним вечером у меня еще одно совещание, с последней агентшей Джайлса по кличке Звездная, жуткой бабой, вот кому я бы точно не стал доверять, но Джайлс уверен, что она под контролем.

– А как насчет матча-реванша на следующей неделе? – поджимает меня Эд, что, видимо, в его стиле. – Если придется отменить, не страшно. Я бронирую. Вы готовы?

Я так же честно отвечаю, что неделя мне предстоит немного напряженная, так что посмотрим. И в любом случае бронь корта за мной. Моя ответка. Далее следует все та же забавная тряска вместо обычного рукопожатия. Напоследок я вижу, как он в своих прищепках на брюках снимает цепь, которой прикован его допотопный велосипед. Кто-то делает ему замечание, мол, ваш велосипед мешает прохожим, на что следует отповедь: да пошли вы.

Мне и впрямь пришлось эсэмэской отменить следующий понедельник из-за «Розового бутона», который после неохотного согласия Флоренс смягчить свое моральное негодование и моего незаметного лоббирования постепенно обретал почву под ногами. Эд предложил среду, и пришлось ему объяснять, что у меня вся неделя без продыху. Но и следующий понедельник, поскольку мы находились в подвешенном состоянии, мне пришлось отменять с извинениями, как и всю неделю. Было неприятно, что я его вожу за нос, но всякий раз меня успокаивал вежливый ответ: «Без проблем». И вот уже третья пятница, а я по-прежнему не понимаю, получится ли у меня в следующий понедельник и дальше.

Рабочий день закончился. Дежурная смена уходит на выходные, и только юный Илья готов остаться. Ему нужны деньги. Звонят из Конторы. Это Дом. У меня сильное желание не брать трубку, но потом решаю смилостивиться.

– У меня для тебя неплохие новости, Нат, – говорит он деловым тоном. – Некая дама по имени Розовый Бутон добилась расположения нашего Русского отдела. Они переслали наше предложение в Директорат, от которого теперь ждем окончательной отмашки. Хороших тебе выходных. Ты их заслужил, я считаю.

– Наше предложение, Дом? Или только Лондонского управления?

– Наше общее предложение, Нат, как мы договорились. Гавань и Лондонское управление маршируют одной колонной.

– И кто же официальный автор предложения?