Искушение

– Не понял.

– Вы изобразили вашу супругу приверженной к спиртному и вообще достаточно легкомысленной особой. Бискай между тем поймал крупную рыбу. Он, как вы знаете, человек себе на уме. Женщина несдержанная и непредсказуемая могла бы представлять для него серьезную опасность. Не кажется ли вам, что как раз такого сорта женщина способна была его скорее оттолкнуть? Ведь ваш друг явно не из тех, кто теряет голову при виде первой же юбки.

Оба смотрели на меня пристально. Я сглотнул какой-то комок.

– Ага. Теперь я понял вопрос. Вы правы. Но не забудьте: он еще до конца не поправился. Кроме того, у нее есть машина. Я много думал об этом.., и днем, и ночью. Может быть, он расстанется с нею, как только окончательно встанет на ноги. Газетная заметка, которую я ему показал, убедила его, что здесь ему оставаться нельзя ни в коем случае. А я помогать ему не собирался, здесь вы меня должны понять. Бог ты мой, он ведь мог ей и деньги предложить. Большие деньги. Она к ним неравнодушна.

Это они тоже скушали, хотя опять же ничего нельзя было сказать наверняка. Они перешли к следующему вопросу. Около семи мы поехали ко мне. Я достал деньги из комода. Квеллан записал номера серий. Я был уверен, что они все конфискуют, но, к моему изумлению, деньги были мне возвращены. Я стоял, держа в руках пачки долларов и по-идиотски уставившись на них.

– Думается, что вы их заработали своим красноречием, – сказал Барнсток, не скрывая иронии. – Может быть, вам причитается даже и больше. Ну-с, сегодня все.

Если понадобится, мы вас найдем. Они проводили меня до дверей.

– Скажите, было бы против ваших правил – намекнуть хотя бы, что, собственно, происходит?

Они обернулись как по команде. Одинаково холодная усмешка одновременно возникла на их лицах. Квеллан вопросительно глянул на Барнстока. Тот кивнул.

Квеллан сказал:

– Ваш старый друг вас использовал, Джеймсон. Мы вынуждены были заняться делом, так как оно могло иметь негативные последствия в отношениях с некоторыми государствами. Наша задача доказать, что правительство Соединенных Штатов не причастие к снабжению оружием той или иной партии. Бискай с вашей помощью отхватил изрядный куш. От миллиона, – это минимум, – до пяти миллионов. Он тщательно продумал свое отступление, подыскал надежное убежище. И, любезный наш друг, кое-где имеются группы крепких парней, знающих, за какой добычей охотился Бискай и что он успел отхватить. Эти люди не остановятся ни перед чем, когда речь идет о таких суммах. Мы разыскали вас довольно легко. Едва ли это представит трудность и для них. Дорогой наш, вы оказались нагишом на холодном, знаете, еще говорят, кинжальном ветру. Да, это точное выражение: на кинжальном. Этим ребятам магнитофон не потребуется. Они желают знать, где Бискай и где его черный металлический кейс со всем содержимым. И можете быть уверены: они не перестанут спрашивать, пока не добьются ответа.

Вернувшись домой, я запер парадную дверь, проверил черный ход, проклиная Винса. И самого себя.

Я позвонил Полу Хейссену. Мне сказали, что он уже дома. Я позвонил ему домой и спросил, могу ли я на некоторое время уехать. Он был вежлив, но непреклонен: нет. И сказал, что если б я все-таки уехал, меня нашли бы и доставили обратно. Я бросил трубку.

Глава 12

Барнсток и Квеллан допрашивали меня в понедельник девятнадцатого мая. Теперь мне оставалось только ждать. Дни проходили. Я так и не знал – хотели они нагнать на меня страху или же опасность действительно так велика? Однако всякий раз, когда я думал о Винсе, мне казалось более чем вероятным, что он бросил меня на растерзание своим друзьям. В темное время суток я уже не решался выходить из дома. Иногда я играл в гольф в клубе, но не мог сконцентрировать свое внимание ни на чем и выглядел жалко. Вечерами брался было за книгу, но ловил себя на том, что не понимаю смысла прочитанного. Я отклонял приглашения приятелей, считавших, что они должны как-нибудь развлечь меня.

Пол Хейссен приходил не однажды и в своих расспросах был все так же дотошен. Лоррейн – естественно! – не давала о себе знать. В среду двадцать восьмого мая я должен был прийти к Полу в полицию и дать официальные показания. Как-то он упомянул, что Э.Д, давал ему ключ от летнего дома. Произведенный осмотр доказывал однозначно, что моей жены там нет и не было.

Человек не в силах выдерживать подобные нагрузки так долго, наш организм не рассчитан на такое напряжение. Меня одолевала депрессия. Как-то, буквально взвыв от тоски, я набрал номер Лиз Адаме, но она, узнав меня по голосу, не пожелала разговаривать. И тогда я запил. Я пил не до беспамятства, но до того состояния, когда очертания предметов и событий смазывались, переставали пугать безнадежной резкостью. Пил я с утра и допоздна.

Иной раз мне приходили на ум толстенные коричневые пакеты с деньгами. Сложенные в ящике, под книгами, они дремали себе в тишине, грезили, наверное, о кораблях, коронах, красавицах и тронах, о винах терпких, пряных и о далеких странах… И совсем редко, если удавалось сосредоточиться на мысли об этой уйме денег, я опять ощущал эту внезапную пустоту где-то в животе, как на качелях в детстве, опять чаще дышал от волнения. Но то было лишь слабое эхо потрясения, испытанного в тот раз, когда я увидел всю эту гору долларов впервые. А потом я и вовсе перестал что-либо чувствовать, думая о них. Деньги и деньги. Упакованные. Спрятанные. Однажды я прикинул, какие проценты можно было бы получать на эту сумму. Выходило двести шестнадцать тысяч в год. Около семисот долларов в день. Но нет, – они лежали в ящике, не принося никому ни гроша. Меня грызло ощущение, что я понапрасну теряю время. И уехать я не мог. Приходилось ждать. Попытка бегства была бы глупостью, потом в бегах пришлось бы провести всю оставшуюся жизнь. Жить, скрываясь от всех, в вечном страхе. Я сказал себе, что подожду, пока Пол Хейссен однажды не объявит официально, что отныне я вне подозрений. Так или иначе, я существовал. Когда мой бумажник оказывался пуст, я доставал пару новых банкнот из комода. Старался разменивать стодолларовую купюру всякий раз в новом месте. Тратил я немного. Денег мне хватит надолго, можно не сомневаться.

Чтобы соблюсти видимость, я зашел к Арчи Бриллу и спросил насчет развода. Он объяснил, что бумаги я смогу подать только через два года. На обратном пути я остановил машину возле какого-то бара, зашел. Взглянул на свое отражение в зеркале за стойкой. Арчи заметил, что выгляжу я неважно. Так оно и было. Видок у меня был еще тот. Измученное, испитое лицо, глаза ввалились, возле рта обозначились жесткие морщины.

Ночью я лежал в комнате для гостей, не спал, слушал удары своего сердца, подстегиваемого алкоголем. Горячечный, неровный ритм. Жизнь моя была пуста. Ирене я сказал, что более не нуждаюсь в ее услугах. Дом зарастал пылью и паутиной, точно нежилой, в саду буйствовали сорняки. Несколько раз звонила Тинкер, по-видимому, в надежде, что ее позовут на помощь. Я не хотел ее видеть.

Один вечер мне вспоминается особенно ясно. Я надрался. И посреди ночи обнаружил себя с телефонной трубкой в руке. Я набирал – или набрал уже? – номер полиции, и меня переполняло желание сказать, крикнуть в трубку:

«Я их прикончил, и жену, и ее любовника. Да, обоих, его и ее». Спохватился я в самый последний момент, и дрожь охватила меня при мысли, что я был на волосок от гибели. Впервые я понял, каким страстным может быть желание открыться, выложить правду, признаться во всем.

Я побрел в спальню – и случилось то, чего не бывало с времен раннего детства: я молился!

Потом я вытянулся под простыней, прося прощения и благословения Божьего на то, чтобы уснуть: сниспошли мне, Господи, спасительный сон, позволь мне забыться, позволь мне забыть…

На другой день я был очень неспокоен. Метался туда-сюда по своему опустелому дому. Вечером, когда уже начинало смеркаться, над городом разразилась короткая, но мощная гроза. Я выглянул из окна гостиной. Дом был как крепкий корабль, способный выдержать шторм. Потом небо очистилось, тучи уплыли на юго-запад, и мир ненадолго позолотили лучи закатного солнца. Некое желание поселилось во мне, странное, – словно бы откровение какое-то вот-вот должно было посетить меня. Я старательно оделся, сел в машину и поехал – без всякой видимой цели.

Глава 13

Ресторан назывался «Стимшип» – «Пароход». Я заезжал сюда в третий раз. Он находился в восемнадцати милях от Вернона, недалеко от границы штата. Еще раньше, в прежней жизни, я бывал здесь с друзьями – в завершение и во искупление какого-нибудь глупого чопорного вечера. Шестирядная автострада вела сюда. Полторы мили в многоцветном мигающем свете неоновых реклам.

Чего тут только не было: клубы, мотели, рестораны, бары со стриптизом и без, сувенирные лавки, кабаре, казино, залы игровых автоматов. Все вместе именовалось Гринвуд-Стрип.

«Стимшип» выглядел роскошно. Специальный служитель в ливрее указывал, где вы можете поставить машину, и выдавал на нее квитанцию. На фасаде ресторана красовался огромный светящийся пароход, колеса с широкими неоновыми лопастями крутились, вспенивая неоновые волны. Интерьер тоже отвечал названию: иллюминаторы, судовой колокол и штурвал, лоцманские карты, корабельные фонари, красные и зеленые. В игорном зале даже крупье были одеты как матросы на Миссисипи. В Верноне все знали, что честной игры здесь ждать не приходится, что девицам, кишмя кишевшим и в дешевых барах, ничего не стоит заразить вас. Но как всюду, где играют, в трех-четырех заведениях тут подавали недурные напитки и отличную снедь, причем цены оставались в пределах разумного, а в кабаре блистали одна-две знаменитости. Вот к таким немногим заведениям в Гринвуд-Стрип относился «Стимшип».

Итак, я предоставил машину заботам служителя в ливрее и вошел в полуосвещенный бар. Дело, как видно, процветало, давно я не видел нигде столько народу. Так как весь день у меня во рту не было ни крошки, – ничего, кроме кофе, – уже второй мартини ударил мне в голову. Я сидел на вертушке перед стойкой и рассеянно наблюдал голые плечи женщин, напряженные лица мужчин. В ушах стоял слитный шум болтовни и женского смеха; сюда же вплеталось звяканье посуды и кубиков льда, задевающих о стекло; серебро, касаясь фарфора, тоже звенело. Несколько человек, сидевших слева от меня, поднялись и направились в ресторан. Вертящиеся высокие сиденья перед стойкой тут же оказались заняты снова. Я заказал еще один мартини.

Слева от меня раздался голос:

– Видели вы что-нибудь подобное?

Я повернулся вместе с сиденьем и взглянул на говорящего. Он был молод и крепок, льняная голубая куртка и голубая рубашка с открытым воротом хорошо сидели на нем. Светлые волосы подстрижены коротко, лицо мясистое. Он выглядел так, как средний американец, любящий рулетку, выглядит после трех лет абсолютно беспутной жизни и десяти тысяч порций спиртного. Будь здесь посветлее, наверняка удалось бы обнаружить на его носу и щеках тонюсенькие красные прожилки. Смотрел он прямо на меня.

– Что? – спросил я. Он держал сложенными свои громадные ладони.

– У меня тут муха, понимаете? Совершенно здоровая, нормальная муха. А теперь смотрите…

Кружка воды, стоявшая перед ним, рядом с неразбавленным виски, была почти полна. Он раскрыл ладони прямо над нею. Живая муха попала в воду. Незнакомец, взяв ложечку, притопил ее и держал так, покуда она не замерла окончательно.

– Ну? Видели? – спросил он.

– Видел. И что? Вы поймали муху и утопили ее. Необычайное искусство!

– А если она пробудет под водой десять минут, что тогда? Вы убедитесь, что ей капут?

– Ну ясно.

Он поглядел на часы.

– Сейчас десять минут девятого. В 20.20 я вытащу ее из воды. Вы сказали, муха будет неживой к тому времени?

– Она будет дохлой, дохлее некуда. Он вытащил бумажник, достал оттуда двадцатидолларовую банкноту и положил на стойку.

– Спорю, что она будет жива.

– Жива?

– Да. И улетит от нас с вами.

– Хм. Надеюсь, это не какая-нибудь там игра слов? И что вы не подмените муху на другую.

– Как бы я это сделал? Нет, никаких трюков. Муха расправит крылышки и улетит. Эта самая муха.

Я выложил поверх его двадцатки свою. Через восемь минут он потребовал у бармена соли. Через десять он выудил муху с помощью той же ложечки и вытряхнул ее на стойку бара. Потом достал спичку и ею пододвинул муху ближе к нам. Бесформенный темный комочек.

– Мертва?