Тьма между нами

– Открой, – прошу я.

За дверью раздаются слабые шаги. Когда Нина появляется на пороге, у меня замирает сердце. Хочется обнять ее и никогда больше не отпускать. Густая подводка, которой она теперь красит глаза, растеклась по всему лицу чернильным пятном. Трусы спущены, она держится за живот. Не помню, когда в последний раз я видела ее такой уязвимой.

– Моя малышка, – шепчу я, глотая слезы, и прижимаю ее к себе.

– Почему так больно? – стонет Нина. – Откуда столько крови?

Вдыхаю поглубже.

– Похоже на выкидыш.

Она смотрит на меня, потрясенная и напуганная тем, что я знаю о ее беременности. Зря я раскрылась. Тест, оставленный в мусорном ведре и попавшийся мне на глаза, был не криком о помощи, как я поначалу решила, а случайной оплошностью.

Я спешу уверить Нину, что не собираюсь читать нотации. Сейчас хочу лишь помочь. Беру ее за руку и веду обратно в туалет. Проходя мимо унитаза, заглядываю в него – и застываю от ужаса. Есть вещи, которые лучше не видеть, потому что забыть их потом невозможно. Я быстро нажимаю на слив – надеюсь, она туда не смотрела – и усаживаю Нину на сиденье.

Ее снова настигают судороги, лицо искажается от боли. Я осторожно кладу руку ей на лоб, как в детстве, когда проверяла температуру. Жар есть, но это нормально – один из побочных эффектов. Смачиваю полотенце холодной водой и промокаю ее лицо, будто ей снова пять лет, и она подхватила корь в школе, а год спустя – ветрянку. Помню, мы с Алистером по очереди сидели с ней, протирали ей кожу ромашковым лосьоном и следили, чтобы она не расчесывала гнойнички. Теперь ей четырнадцать, но для меня Нина все та же беззащитная маленькая девочка.

Гнетущая тишина между нами нарушается лишь ее рыданиями и стонами. Пока она корчится на унитазе, я глажу ее и целую в затылок, а природа берет свое. Помощь мне не нужна. Если позвоню в приемную, врач приедет на дом. Но это сейчас ни к чему. Я подвела мою девочку и теперь должна доказать самой себе, что могу быть хорошей матерью. Мы справимся. В последнее время Нина считала, что я ей ни к чему, однако сейчас все изменилось, и это единственное, что имеет значение. Больше я ее не подведу. «Теперь все будет по-другому», – твержу я себе.

Через час перебираемся в спальню. Оказавшись в кровати, Нина складывается, словно нежный лист для оригами. Накрываю ее одеялом и протягиваю две таблетки обезболивающего со стаканом энергетика.

– Спасибо, – бормочет Нина.

Я уже и не помню, когда в последний раз слышала от нее слова благодарности, поэтому радуюсь даже такой мелочи. Впервые с тех пор, как исчез ее отец, я чувствую связь между нами. Не было, нет и не будет ничего в моей жизни, что я любила бы больше нее. И никакие ее поступки никогда это не изменят.

Впрочем, надо довести начатое до конца, пока у нее свежа память о том, что произошло с ее телом. Чтобы весь этот ужас никогда больше не повторился.

– Выслушай меня, пожалуйста, – начинаю я. – Это очень важно. Надо было давно тебе сказать, да я все никак не могла подобрать подходящего момента.

– О чем ты? Это про папу?

– И да и нет.

Нина впивается в меня воспаленным взглядом. Ее интересуют любые крохи информации о нем. Своим исчезновением и последующим молчанием он толкнул ее на путь саморазрушения – хотя я не отрицаю и своей вины.

– Ты знаешь, почему за все это время он прислал мне лишь одну открытку?

– Нет, извини, – привычно вру я. – Мне надо рассказать тебе совсем о другом – о том, что он носил внутри себя и передал тебе.

Я на секунду замолкаю, подбирая слова.

– Твой отец был носителем редкой генной мутации, вызывающей прозэнцефалию. Если дочь такого человека забеременеет, она, скорее всего, не сможет выносить ребенка. А если даже каким-то чудом родит, то очень пожалеет об этом.

Нина смотрит на меня с недоумением. Беру ее за руку и крепко сжимаю.

– У ребенка с этим синдромом будет много проблем. Слишком много.

– Каких?

– Обезображенное лицо, неразвитый мозг. Как правило, такие дети погибают еще до рождения. Думаю, именно это и случилось сегодня. Так что, возможно, все к лучшему. Твое тело поняло, что что-то идет не так, и отторгло плод. Было бы хуже проходить девять месяцев и родить нежизнеспособного младенца.

– Как… Откуда ты знаешь?

– Когда ты была маленькая, у твоего отца начались ужасные боли в области живота. После всевозможных анализов и обследований в больнице специалисты нашли у него хромосомную недостаточность. Которая может передаваться по наследству. Там нам и рассказали, что бывает с детьми, рожденными от таких матерей.

– Почему же я родилась здоровой?

– Это сложно… Все зависит от количества дефектных хромосом. Мы сдали твою кровь на анализ, и оказалось, что у тебя их много.

– Значит, я никогда не смогу родить нормального ребенка?

Я делаю паузу, а затем спокойно отвечаю:

– Боюсь, что нет.

Она подтягивает колени к груди и сжимается в комок. Моя малышка.

– Я хочу спать…

– Мне остаться?

– Нет, спасибо.

Я целую ее в лоб и, помедлив, выхожу из комнаты.

Спускаюсь вниз, на кухню. Надо отвлечься хотя бы на несколько минут. В раковине со вчерашнего дня лежит немытая посуда. Непорядок. Но, прежде чем перейти к привычным домашним делам, следует кое-что закончить. Достаю из сумочки пачку с лекарством. На коробке значится «Клозтерпан»[12 - Вымышленный препарат.], а внутри, в блистере не хватает трех таблеток. Кладу его в карман и спускаюсь в подвал.

Шаря под лестницей в сложенных друг на друга чемоданах, благодарю судьбу за то, что моя работа связана с медициной. Пока доктор Феллоуз был на вызове, я пробралась в его кабинет, стянула официальный бланк, написала нужный рецепт, поставила печать и подделала подпись – работая в приемной, я отлично ее изучила. В аптеке мне без проблем продали лекарство. Вчера вечером я растолкла таблетки ложкой и подмешала их в подливку для воскресного жаркого. Нина ничего не заметила.

Наблюдая за тем, как она ест, я мучилась сомнениями. В 1981 году я неожиданно забеременела и не смогла закончить курс и стать акушеркой. Судя по некоторым признакам, я понимала, что срок у нее гораздо больше, чем она думает.

Гортань жжет от едкой желчи, поднимающейся из желудка, я сглатываю.

«Ты все сделала правильно», – повторяю я самой себе.

Забрав у нее этого нерожденного ребенка, я дала ей гораздо больше.

Глава 12

Нина

По дороге домой в автобусе я слушаю Celebration, сборник хитов Мадонны. Когда мне было шесть лет, я брала кружевные салфетки, висящие на спинке дивана, цепляла их на голову, повязывала шнурки от ботинок на запястья и представляла себя королевой поп-музыки. Папе не нравилось, когда его маленькая девочка распевала про то, что «чувствует себя девственницей»[13 - Песня Мадонны Like a Virgin.]. Но стоило ему начать сердиться, мы с мамой запевали Papa Don’t Preach[14 - «Папа, не читай нотаций» (англ.); другая песня Мадонны.], и он отступал. Эти воспоминания отзываются в моем сердце, и мне неудержимо хочется вернуться в те невинные времена хотя бы на мгновение.

Папа исчез из моей жизни больше четверти века назад, но я до сих пор сильно по нему тоскую. С годами многое померкло, и мне грустно от того, что я не могу вспомнить его голос. Мама выбросила все наши с ним фотографии, кроме одной, которую я спрятала у себя в сумочке.

С ней у меня связаны самые счастливые воспоминания. Ему тогда нужно было сделать фото для паспорта, и папа взял меня с собой в город. Я ждала его снаружи фотобудки, и когда дело дошло до четвертого, последнего кадра, он вдруг высунулся, схватил меня и втянул к себе. Я даже взвизгнула от неожиданности. Мы хохотали с ним как сумасшедшие и маме ничего не сказали. Это был наш секрет. Я очень дорожу этим кадром, потому что без него давно бы забыла папино лицо.

Из прошлого меня возвращает сигнал телефона. Уведомление от «Гугл». Внутри все холодеет: в нем может идти речь только об одном человеке, потому что только его имя я указала в настройках. Страх сковывает мое тело. Рывком стаскиваю наушники. Ноги выстукивают дробь по металлическому полу автобуса. Рука с телефоном прижимается к груди. Меня прошибает холодный пот, а к горлу подступает тошнота. Становится трудно дышать.