Его вся суть: нагими нас с тобой
Оставил он, невинности, и чести,
И чистоты, и верности лишил
И запятнал природные все наши
Достоинства; на лицах наших он
След наложил позорный сластолюбья,
Откуда много Зла произойдет
И кончится стыдом, что Злом зачато.
Как покажу теперь свое лицо
Я Богу или Ангелам, которых
Так часто я с восторгом созерцал?
Их образы небесные отныне
Своим сияньем будут ослеплять
Земное существо мое: не в силах
Их лицезренье вынесть буду я!
О, если бы в уединеньи диком
Мне вечно жить в каком-нибудь лесу,
Где ветви бы дерев не пропускали
Ни света звезд, ни солнечных лучей
И покрывали б все густою тенью,
Подобно тьме вечерней! Вы меня
Покройте, сосны! Кедры-исполины,
Ветвей своих бесчисленных стеной
Меня загородите, заслоните,
Чтоб больше их не видеть никогда!
Теперь пойдем с тобою в нашем горе
Поищем, чем бы лучше нам прикрыть
На первый раз хоть эти наши части,
Которые нам кажутся стыдней
Всех прочих и для взора неприличней;
Быть может, здесь мы дерево найдем,
Которого широких, мягких листьев
По нескольку сошьем и опояшем
Вкруг наших чресл, чтоб средние те части
Прикрыть, затем чтоб гость наш новый, стыд,
Там не сидел и нам не слал упреков».
Такой совет он дал; в густую чащу
Они вдвоем пошли и вскоре там
Нашли одно из фиговых деревьев[154 - …Нашли одно из… деревьев… из тех, что в Малабаре и Декане индийцы знают и поныне… – речь идет о так называемых мангровых деревьях, растущих в разных тропических странах.] –
Не то, чьи громко славятся плоды, –
Из тех, что в Малабаре и Декане[155 - Малабар и Декан – страны в Индии.]
Индийцы знают и поныне: ветви
Оно распростирает в ширину
И, наклонясь, они пускают корни,
Из коих вновь дочерние деревья
Толпой вкруг древа-матери растут;
Так на колоннах этих создается
Высокий свод тенистый, а меж них
Блуждает эхо, и пастух индийский,
Полуденного зноя избегая,
В прохладную туда приходит тень
И загоняет стадо в промежутки,
Прорубленные в чаще той густой.
С таких дерев они собрали листья,
Широкие, как амазонок щит,
И, кое-как их сшив, вкруг чресл надели –
Покров напрасный, если им они
Свой грех и грозный стыд прикрыть мечтали!
На прежнюю нагую славу их
Так не похож он был! Подобный пояс –
Из перьев лишь – носили дикари
В Америке, когда она открыта
Была Колумбом; дикие, нагие,
Они среди дерев по островам
И по лесистым берегам блуждали.
Так нарядившись и свой стыд отчасти
Прикрыв, как им казалось, но в душе
Не чувствуя нимало облегченья,
Уселись рядом Ева и Адам
И стали плакать; и не только слезы
Из глаз струились – худшая внутри
В душе у них забушевала буря:
Проснулись страсти, ненависть и гнев,
Сомненье, недоверье, несогласье
И потрясли до глубины их душу –
Когда-то область мира, а теперь –
Обитель беспокойства и тревоги;
Рассудок власть над ними потерял,
И слов его не слушала их воля,
И взяли страсти чувственные верх
Над разумом и власти домогались,
Стремясь над высшим низшее поставить.
И вот Адам, расстроен, с искаженным
Лицом и в новом необычном тоне
Возобновил прервавшуюся речь:
«О, если б ты послушалась меня,
Осталась бы со мною, как просил я,
Когда в несчастный утренний тот час
Тобою овладело вдруг желанье
Какое-то гулять! Тогда бы мы
Счастливыми остались, не сидели б
Так, как теперь, лишась всего добра,
Посрамлены, обнажены и жалки!
Да, пусть никто не ищет без нужды
Возможности испробовать ту верность,
Которую обязан он хранить:
Исканья эти – самый лучший признак,
Что верность та уже готова пасть».