Мне все равно, любовь то или злоба:
Я ею к вечным мукам приведен!
Нет, будь ты проклят сам: ты, против воли
Его, избрал своею волей то,
О чем теперь жалеешь справедливо!
О я несчастный! Как мне избежать
Бед без конца, отчаянья без меры?
Куда б я ни бежал – со мною Ад;
Я сам свой Ад, и в глубочайшей бездне
Вновь бездна разверзается на дне,
Грозя пожрать меня. В сравненьи с этим
Тот Ад, где я терплю страданья, – Небо.
О, уступи ж тогда! Ужель нет места
Раскаянью, ужель пощады нет?
Нет – если я не покорюсь; а в этом
Мешает гордость мне и страх стыда
Пред низшими, которым обещал я
Не то, увлек иною похвальбой:
Не покориться – покорить хвалился
Всесильного себе! О горе мне!
Они не знают, как жалею горько
Теперь о той я праздной похвальбе,
Каким внутри страданьем я терзаюсь,
Когда меня на троне Ада чтут!
Со скипетром в руках и в диадеме,
Возвысившись над ними, ниже всех
Я пал, – всех выше я лишь по несчастью!
Вот честолюбья грустная награда!
Но если бы раскаяться я мог,
И был помилован, и получил бы
Вновь положенье прежнее свое, —
Увы, как скоро сан высокий снова
Меня б увлек к высоким помышленьям!
Как скоро от покорности притворной
Отрекся б я, сказав, что уступил
Насильно лишь, подавленный бедою!
Не может мира истинного быть
Там, где смертельной ненависти раны
В такую проникают глубину.
Да, это только повело б меня
К вторичному и худшему паденью,
И я двойною карой заплатил бы
За облегченье краткое свое.
Кто покарал меня, Тот это знает,
А потому настолько же далек
От мысли пожалеть меня, насколько
От просьб о мире я далек. Итак,
Навек исчезла всякая надежда!
Изгнав нас и отвергнув, вместо нас
Себе Он создал новую утеху —
Людей и ради них весь этот мир.
Прости ж, надежда; больше нет ни страха,
Ни угрызений совести: все благо
Утрачено навеки для меня;
Отныне Зло моим пусть будет благом;
Через него, по крайней мере, власть
Я разделю с Царем великим Неба,
И, может статься, больше половины
Я захвачу; о том узнает вскоре
И человек, и этот новый мир!»
Пока он это говорил, жестоко
Лицо его страстями искажалось:
Покрылся трижды побледневший лик
Отчаяньем, и завистью, и гневом,
И страшно изменилися черты
Его притворной маски. Он бы выдал
Себя чрез это, если б кто-нибудь
Его увидел, ибо Духи Неба
Всегда спокойны и впадать не могут
В такое раздраженье. Скоро он
Заметил это сам и постарался
Смягчить свой вид спокойствием притворным;
Искуснейший из всех лжецов, он первый
Соединил со внешностью святой
Глубокое коварство, злое мщенье;
Но не настолько был искусен он,
Чтоб Уриила обмануть, который
На страже был и проследил за ним,
Как он летел к вершине ассирийской
И как он там свой образ изменил
Несвойственно блаженным Духам, – видел
Его движенья резкие, заметил,
Как он себя безумно вел, считая,
Что он один, что не следят за ним.
Вот Сатана приблизился к Эдему.
Пред ним вверху стоял прелестный Рай,
Зеленою оградою венчая,
Как изгородью сельскою, вершину
Горы высокой и крутой, чей склон
Щетинистый покрыт был дикой чащей,
Густой и прихотливой, заграждавшей
Пути наверх; над нею возвышались
Громадные роскошные стволы —
Раскидистые пальмы, кедры, ели, —
Богатый лес; и так как ряд над рядом
Бросали тень, пред взором возникал
Роскошный вид лесистого театра.
Но выше всех их возносилась Рая
Зеленая стена; с нее смотрел