Путешествия Гулливера

Школы для мальчиков благородного происхождения находятся под присмотром солидных профессоров. Учителя в них весьма образованны, отношения демократичны. Одежда и пища учеников отличаются простотой и скромностью; до четырех лет за детьми ухаживает прислуга, но в дальнейшем они обслуживают себя самостоятельно, какое бы знатное имя ни носили. Ученики воспитываются в уважении к чести, справедливости, храбрости и скромности; им прививают религиозное чувство и любовь к отечеству. Дети постоянно заняты: все время, за исключением завтрака, обеда и ужина, сна и двухчасовых физических упражений, посвящено учению; двадцать четыре часа в сутки воспитанники находятся под присмотром, поэтому они ограждены от дурного влияния улицы и толпы, которому подвержены европейские дети. Родители имеют право посещать школу всего два раза в год. Каждое свидание продолжается не более часа. Приласкать ребенка можно только при встрече и прощании; присутствующий во время свиданий воспитатель следит за тем, чтобы отцы и матери не шептались со своими чадами, не целовали их, не тискали, не дарили им игрушек и лакомств.

Школы для детей небогатых дворян, купцов и ремесленников устроены по тому же образцу. Отличаются они лишь тем, что дети дворян и купцов продолжают общее образование до пятнадцати лет, остальные же ученики с одиннадцати лет изучают ремесла, чтобы освоить профессию родителей. Надо заметить, что школьный режим для старших воспитанников заметно суровее и жестче.

В женских учебных заведениях девочки знатного сословия воспитываются так же, как и мальчики. До пяти лет за ними присматривают, одевают и раздевают горничные, но при этом обязательно присутствует воспитательница. Прислуге строжайше запрещено рассказывать девочкам глупые сказки, страшные истории и уличные сплетни, как это подчас происходит у нас. Если подобное будет замечено, виновная в нарушении запрета трижды подвергается публичной порке кнутом, на год садится в тюрьму, а затем навечно ссылается в необитаемую часть королевства. С пятилетнего возраста девочка приучается к самостоятельности.

Благодаря такой системе воспитания молодые дамы в Лилипутии стыдятся жеманства и считают трусость позором. Подобно мужчинам, они с презрением относятся к украшениям; они опрятны и ведут себя с достоинством. Я не заметил никакой существенной разницы в образовании мальчиков и девочек. Лишь физические нагрузки поменьше да курс наук для девочек составлен не так обширно и глубоко, зато много времени посвящается изучению домоводства. Даже принадлежа к высшему обществу, считают лилипуты, женщина должна вести домашние дела, но главное – быть отзывчивой, чуткой и разумной подругой своему мужу. Ведь молодость и красота не вечны. Когда выпускнице школы исполняется пятнадцать лет, родители или опекуны забирают ее домой, чтобы подготовить к замужеству; при этом прощание с подругами редко обходится без горьких девичьих слез.

В заведениях для девочек из низших слоев общества, помимо начального образования, происходит обучение всякого рода работам. Девочки, способные к ремеслу, остаются в школе до семи лет, а затем обучаются у мастеров; остальные заканчивают обучение в одиннадцать лет.

Родителей всех без исключения детей закон обязывает вносить часть ежемесячных доходов на счет каждого ученика; эти деньги хранятся в школе до окончания обучения. И это не считая небольшой ежегодной платы за пансион и услуги учителей. Счета девочек становятся основой приданого выпускницы, а знатные особы взносами на имя своих сыновей закладывают фундамент их будущего состояния. Таким образом лилипуты лишь частично передают государству заботу о своих детях. Если родители своевременно не вносят оплату за содержание и воспитание своих отпрысков, эти деньги принудительно взыскиваются с них правительственными чиновниками.

Крестьяне воспитывают детей дома. Так как вся жизнь этой части населения страны связана с землей и приусадебным хозяйством, то и ее образование не имеет особого значения для общества. Больные и старики содержатся государством в богоугодных заведениях; такие понятия, как нищенство и попрошайничество, в королевстве просто неизвестны.

В Лилипутии я провел девять месяцев и тринадцать дней. Как же я жил и что делал на протяжении всего этого времени?

Мне всегда нравилось заниматься физическим трудом. Здесь мои навыки в столярном деле сослужили мне добрую службу – я смастерил себе из самых крепких деревьев королевского парка довольно-таки удобные стол и стул.

Много часов ушло на то, чтобы обеспечить меня новой одеждой и постельным бельем. Потребовалось двести белошвеек, чтобы сшить мне рубахи из самого прочного и грубого полотна, какое только нашлось в Лилипутии. Однако, даже сложенное втрое, оно оказалось не толще нашей кисеи. Поэтому работницам пришлось вдобавок простегивать тройную ткань нитками.

Обычный кусок здешнего полотна имеет три фута длины и по ширине равен трем дюймам. Чтобы белошвейки могли снять с меня мерку, я растянулся на мостовой возле своего убежища. Одна из них стояла у моего горла и держала конец тонкого, крепкого шнурка, а другая приложила, натянув, второй конец к моему колену; третья девушка измеряла длину шнура в дюймах. Затем мне измерили большой палец правой руки, и этого для них оказалось достаточно. Зная, что окружность кисти вдвое больше окружности пальца и вдвое меньше окружности шеи, белошвейки смастерили мне белье как раз по росту. Образцом им послужила моя старая рубаха.

С камзолом было посложнее – его шили триста портных. Чтобы с меня сняли мерку, мне пришлось стать на колени, к моей спине приставили лестницу, и один из лилипутов взобрался по ней до моей шеи, опустив веревку до земли. Рукава и талию я измерил сам. Портные работали в моем жилище, так как во всем городе не нашлось такого помещения, чтобы камзол поместился в нем целиком. В конце концов он вышел похожим на лоскутные одеяла, которое англичанки шьют из пестрых клочков материи – с той разницей, что мой камзол был одноцветным.

Стряпало для меня множество поваров. Вместе со своими семьями они жили в небольших дощатых домах, построенных на площади рядом с моим жилищем. Каждый повар попеременно готовил по два блюда на завтрак, обед и ужин. Я брал в руку двадцать лакеев и ставил их к себе на стол; остальные прислуживали на полу: одни подносили кушанья, другие тащили на плечах бочонки с вином и прочими напитками. Те, кто находился на столе, ловко поднимали снизу с помощью блоков все приготовленное – будто ведра из колодца. Каждое мясное блюдо я проглатывал в один прием, каждый бочонок вина осушал одним глотком. Здешняя баранина по вкусу уступает нашей, но зато говядина просто превосходна. Как-то мне достался такой большой кусок филе, что пришлось резать его ножом, но это был исключительный случай. Мои слуги дивились, наблюдая за тем, как я проглатываю мясо вместе с костями, наподобие того, как у нас едят жаворонков. Мелкую птицу я брал зараз по двадцать штук, а гусей и индеек съедал по полудюжине.

Король, наслушавшись разговоров о моем аппетите и образе жизни, выразил однажды желание отобедать со мной вместе со своей семьей. Когда венценосные особы прибыли, я усадил их в парадные кресла на своем столе, а стражу и телохранителей поместил по обе стороны. Среди гостей присутствовал и главный казначей Флимнап, исподтишка бросавший на меня злобные взгляды. Однако я делал вид, что ничего не замечаю, и закусывал даже больше обычного, вспоминая любезное моему сердцу отечество. Настроение у меня было замечательное, но, думаю, именно этот обед дал Флимнапу повод окончательно настроить короля против меня. Этот вечно угрюмый и лицемерный лилипут всегда меня недолюбливал, хоть и скрывал свои чувства. Казначей постоянно докладывал королю о плохом состоянии финансов; теперь же он попросил у его величества встречи, чтобы с цифрами в руках доказать, какой ущерб я наношу королевству. Он заявил, что его ведомство вынуждено прибегнуть к займам с огромными процентами, что мое содержание уже обошлось в полтора миллиона спругов (а надо вам знать, что в Лилипутии спруг – самая крупная золотая монета, величиною в маленькую блестку) и что было бы благоразумнее выслать меня как можно скорее за пределы изнемогающего от бессмысленных трат государства.

Не исключаю, что причина такого отношения ко мне крылась в другом. Окольным путем я узнал, что Флимнапу пришла в голову фантазия приревновать ко мне свою супругу. Эта почтенная дама, неглупая, но чересчур бойкая, всегда относилась ко мне по-дружески, злые же языки сплетничали, что она воспылала ко мне безумной страстью. Слух о том, что жена казначея тайно навещала меня, наделал много шума при дворе и едва не лишил Флимнапа остатков ума. Мне пришлось торжественно заявить, что это злостная клевета. Да, казначейша навещала меня не раз, однако это делалось открыто; наши беседы проходили в присутствии других дам – чаще всего ее сестры или подруги. Однажды супруга Флимнапа посетила меня вместе со своей дочерью. Я призвал в качестве свидетелей своих слуг, которые подтвердили, что у меня часто бывали гости, в том числе и многие другие придворные. Мои лакеи все отлично видели: и как мне докладывали, кто прибыл, и как я поднимал карету с лошадьми, осторожно нес ее в дом и ставил на стол, как затем садился напротив и дамы, не выходя из кареты, беседовали со мной. После я выносил гостей на площадь, любезно раскланивался и возвращался к себе. Никто никогда не посещал меня тайно, не считая единственного визита государственного секретаря Рельдреселя, да и то по поручению его величества.

Кроме всего прочего, Флимнап досадовал и злился на то, что король даровал мне более высокий титул, чем имел он сам. С супругой он вскоре помирился, однако на меня продолжал смотреть исподлобья. А поскольку король Лилипутии находился под влиянием своего фаворита, то и отношение его величества ко мне продолжало меняться к худшему.

Глава 7

В течение двух месяцев против меня плелась тайная дворцовая интрига. В прошлом мне никогда не доводилось бывать в королевских покоях. Как и любой другой человек, я интересовался судьбами и характерами великих монархов, но никак не ожидал, что в этой маленькой стране царят такие нравы.

Я собирался отправиться на соседний остров по приглашению императора Блефуску. Внезапно поздним вечером слуга сообщил, что меня просят выйти на площадь. У моего жилища остановились закрытые носилки; внутри находился некий знатный придворный, которому я как-то оказал небольшую услугу. Он просил о короткой встрече с глазу на глаз. Отослав носильщиков и велев слуге держать язык за зубами, я поднял носилки и, положив их в карман камзола, возвратился в помещение и плотно прикрыл дверь.

Устроив по обыкновению гостя на столе, я уселся напротив. Вельможа откинул занавеску и обменялся со мной приветствиями. Лицо гостя показалось мне озабоченным, и я прямо поинтересовался о причине, заставившей его прибыть ко мне в столь поздний час. «Запаситесь терпением, – отвечал он, – и внимательно меня выслушайте. Речь идет о вашей чести и жизни…»

Когда посетитель покинул меня, я постарался со всеми подробностями записать содержание нашей беседы.

«Вы должны знать, – начал мой тайный сторонник, – что в последнее время проводились секретные совещания его величества и государственного совета, где обсуждался вопрос о вашей дальнейшей судьбе. Два дня назад король принял окончательное решение. Вам известно, что адмирал Скайреш Болголам буквально со дня вашего появления на побережье Лилипутии стал вашим злейшим недоброжелателем. Причины этого мне не ясны, однако ненависть Болголама только возросла после вашей победы над императорским флотом Блефуску. Адмирал нашел поддержку в лице государственного казначея, верховного судьи и некоторых военачальников – одним словом, тех приближенных, которым король особенно доверяет. Была составлена докладная записка его величеству, и вопрос передали на обсуждение государственного совета. Вы оказали мне однажды важную услугу, и сейчас я считаю своим долгом предоставить вам копию обвинительного акта, направленного против вас. Ознакомьтесь с его содержанием не теряя ни минуты».

Я вынул очки, взял протянутые мне бумаги и внимательно прочитал следующее:

Обвинительный актпротив Куинбуса Флестрина, или Человека Горы

Пункт первый

Не преуменьшая заслуг Куинбуса Флестрина, мы, тем не менее, обвиняем его в государственной измене. Вышеупомянутый Флестрин, получив от Его Королевского Величества повеление захватить все до единого корабли неприятеля с целью окончательной победы над империей Блефуску, вероломно отказался его выполнять. Тем самым он разрушил планы обращения враждебной нам империи в провинцию Лилипутии, а также воспрепятствовал уничтожению ереси укрывающихся на острове тупоконечников. Куинбус Флестрин заявил, что не намерен применять насилие для того, чтобы уничтожить свободу невинного народа.

Пункт второй

По прибытии послов императора Блефуску Куинбус Флестрин вероломно содействовал, поощрял, ободрял, увеселял и, наконец, принимал у себя упомянутое посольство. Такие действия совершались им сознательно, несмотря на то что эти люди были слугами правителя страны, который еще недавно вел войну с королевством Лилипутией и до сих пор враждебно настроен против Его Величества.

Пункт третий

Куинбус Флестрин, попирая долг верноподданного, собирается совершить путешествие в империю Блефуску, на которое получил лишь устное разрешение Его Королевского Величества. Полагаем, что Человек Гора, пользуясь милостью короля и ссылаясь на Его Высочайшее соизволение, намерен причинить вред народу Лилипутии, государству и лично королю, бессовестно нарушив условия, на которых ему дарована свобода. Не сомневаемся, что он разделяет взгляды бывшего врага Его Величества, коварного и лицемерного императора Блефуску…»

Далее в этом обвинительном акте, который я привожу лишь частично, мне припомнили все: обжорство, скверный характер, угрозу для населения Лилипутии и даже природные потребности. Я прочел этот примечательный документ, отложил его в сторону и вздохнул.

«Надо признаться, – проговорил мой гость, – что его величество во время дебатов по поводу этого обвинительного акта проявил большую снисходительность, часто ссылался на ваши заслуги и старался смягчить ваши преступления. Государственный казначей и адмирал настаивали на том, чтобы предать вас смерти. Предлагалось ночью поджечь ваше жилище или дать вам вместе с пищей яд. Большинство возражало против такого варварства, и король согласился сохранить вам жизнь. На это решение повлиял Рельдресель, который никогда не скрывал своего дружеского отношения к вам. Он заявил, что хоть ваши преступления и велики, но не настолько, чтобы не проявить к вам милосердия – величайшую добродетель властителей. «Не стану скрывать, – продолжал он, – что я дружил с Человеком Горой, однако прошу уважаемое собрание выслушать мое предложение. Учитывая немалые заслуги Куинбуса Флестрина, будет справедливым сохранить ему жизнь, но, в назидание, следует выколоть ему оба глаза. Таким образом правосудие свершится, а физическая сила Человека Горы, которая еще пригодится нашему королевству, будет сохранена. Слепота сделает его беспомощнее и покорнее».

Это предложение было с негодованием встречено почти всеми членами совета. Адмирал Болголам в бешенстве вскочил с места и закричал, что его удивляет, как господин государственный секретарь может заступаться за изменника, который в глубине души является несомненным тупоконечником. «Коварство зарождается в душе прежде всякого действия, – рычал он, – и Человека Гору необходимо казнить!» Государственный казначей был того же мнения. Он еще раз указал на чудовищные финансовые издержки в связи с вашим содержанием. Кроме того, – добавил казначей, – предложение государственного секретаря ослепить преступника грозит еще большими тратами, ибо, как свидетельствует опыт, слепые утки и гуси едят гораздо больше, чем прочие птицы, и быстро жиреют.

Однако король решительно воспротивился смертной казни, заметив, что если государственный совет считает лишение зрения наказанием недостаточным, то всегда будет время вынести другой, еще более суровый приговор. Тут Рельдресель снова взял слово. Речь его касалась расходов на ваше содержание и пропитание. «Уж если дело обстоит таким образом, – обратился он к казначею, – то, постепенно уменьшая количество пищи, можно свести его к такому минимуму, что Человек Гора начнет худеть, чахнуть, потеряет аппетит и угаснет…» В общем, ваш приятель предложил уморить вас голодом. Этот план решили оставить как запасной, а к исполнению был принят вариант с вашим ослеплением. Постановление совета было подписано всеми членами за исключением упрямого адмирала.

Итак, дня через три к вам явится ваш друг Рельдресель и объявит, что едва-едва спас вас от позорной казни. Затем зачитает обвинительный акт и растолкует, насколько милостив король Лилипутии и какую снисходительность проявили члены государственного совета – ведь вас всего-навсего лишат зрения. Его величество убежден, что вы безропотно подчинитесь приговору. Двадцать лучших хирургов будут наблюдать за ходом операции. Вы просто ляжете на землю, широко раскроете глаза, и самые опытные стрелки сделают вас незрячим за какую-нибудь минуту. Боли не будет…

Вот и все, что я хотел сказать, господин Куинбус Флестрин. Копию обвинительного акта уничтожьте, а дальше поступайте как знаете. Мне пора, иначе не миновать неприятностей. Вынесите меня за пределы вашего дома и – прощайте!»

Оставшись в одиночестве, я задумался. Я не знал – плакать мне или смеяться над нелепыми фантазиями и глупостью лилипутов, и корил себя за то, что вверил свою судьбу столь немилосердному правителю.

Обвинения против меня не были полностью беспочвенными, но факты, все до единого, толковались неверно. Я мог бы попробовать защитить себя в суде, но мне ли не знать, что все политические процессы завершаются так, как угодно судьям. Конечно, мне ничего не стоило превратить столицу Лилипутии в развалины, однако я отказался от этой соблазнительной мысли. Ведь я принес присягу, носил высокий титул нардака, был любим народом этой страны. Недоброжелательство короля, вызванное интригами министров, не освобождало меня ни от обязательств, ни от собственных принципов.

В конце концов я принял решение, которое можно объяснить лишь моей молодостью и горячностью. Я не думал о последствиях и не знал, чем закончится мое бегство. Мне разрешили посетить остров Блефуску – и этим следовало воспользоваться. Поэтому, не дожидаясь официального визита государственного секретаря, я отправил Рельдреселю письмо, в котором уведомлял своего бывшего приятеля о том, что, по любезному разрешению его величества, ненадолго отправляюсь ко двору императора Блефуску.