И восстанут мертвые. Смерть знахаря. Любопытство убивает

Глава 11. «Лошадь и жокей»

В сторону манит свернуть
Кровли тень.
На пороге девушка ждет,
И сулит ее взор отраду.
Пей! Мне тоже, девушка,
В сердце влей эту брагу,
Этот питающий бодростью взгляд[20 - Гете Иоганн (1749–1832). Бравому Хроносу.].

Мистер Саймон Миллз решил провести коронерское дознание в «Лошади и жокее». Убийство произошло в административных границах Торна, небольшой деревни на болотах, где две дюжины домов теснились вокруг разрушенной шерстяной фабрики и нонконформистской церкви. Последняя служила, как правило, средоточием местной светской жизни, а трагический случай с бродягой, умершим на пороге церкви в 1847 году, позволил с полным правом превращать ее по мере надобности в зал суда. Однако мистеру Миллзу недоставало душевного пыла, с которым прихожане Торна в ту зиму, когда погиб Трехпалый, праздновали все четыре воскресенья Святого Пришествия при десятиградусном морозе, пока за счет благотворительных распродаж, сборов и пожертвований не собрали нужной суммы на ремонт отопления в церкви. Коронер рассудил, что большой зал паба лучше подойдет для дознания, поскольку к тому времени на вершинах гор уже лежал снег.

Два дня, прошедших между внезапной кончиной Трехпалого и коронерским слушанием, Литтлджон работал как одержимый. Он не только начал выяснять причину скоропостижной смерти бродяги, но рьяно продолжил расследование двойного убийства на болотах. Инспектор нанес визит старой миссис Майлз, бывшей владелице литейно-механического завода, в ее мрачном старом доме в Хаттеруорте. Побывал он и в «Погребке Питера», где долго беседовал с хозяином, Питером Буллером, сыном покойного егеря охотничьих угодий на болотах. Вдобавок у него состоялся весьма содержательный разговор с работниками оружейной фирмы из Хаддерсфилда – речь шла о сугубо технических вопросах.

Доктор Гриффитс вскрыл тело Трехпалого и, прежде чем зашить снова, обнаружил, что на момент смерти от лошадиной дозы снотворных таблеток, растворенных в роме, покойному грозила неминуемая и довольно скорая кончина из-за цирроза печени, порока сердца, общего физического истощения и полного пренебрежения к собственному здоровью. Тело оказалось в таком ужасающем состоянии, что врач поспешил скорее закончить вскрытие.

Инспектор Росс показал себя опытным полицейским и немало помог Литтлджону в расследовании нового убийства. Высокий блондин с фигурой атлета и свежим румяным лицом, он носил небольшие усики песочного цвета. Росс жил холостяком, и многие достойные девушки Хаттеруорта надеялись заполучить его в мужья, однако он, похоже, неплохо обходился без жены. Все свое время он отдавал работе и репетициям хора полицейских. Под его руководством хор успешно выступал с концертами и получал награды на музыкальных фестивалях.

Хауорт, Росс и Литтлджон провели совещание в полицейском участке, куда инспектор Скотленд-Ярда доставил хромающего суперинтенданта, который, вопреки советам врача, твердо решил выбраться из дому.

– Ну, теперь-то мы найдем наконец, за что ухватиться в данном деле, – заявил Литтлджон. – Трехпалый что-то знал, некто неизвестный посчитал это опасным и заставил его замолчать. Отсюда следует вывод: виновный в смерти Трикетта и Сайкса еще жив. Трехпалый знал убийцу и представлял угрозу, а потому его следовало убрать.

– Верно, – кивнул Хауорт. – Вы говорили, в последнее время Билла так и распирало от самодовольства: люди замечали, как он ходит с видом победителя. Вероятно, он задумал поживиться. Найденный на болотах скелет доказал, что Сайкс не убивал Трикетта. Это сделал тот, кого, по словам Пег, Трехпалый видел на пустоши в день двойного убийства. Бродяга отважился на шантаж, но встретил решительного противника и получил больше, чем потребовал.

– А значит, – подхватил Росс, – мы должны прочесать окрестности и выяснить все передвижения Билла до того, как тот появился в «Лошади и жокее».

Росс и Литтлджон успели выполнить массу рутинной работы. Они обнаружили, что Трехпалый держал при себе две плоские бутылки с ромом. Находка навела Росса на блестящую мысль, что бродяга имел обыкновение переливать спиртное в небольшие бутылки, похожие на фляги, которые легко умещались у него в карманах. Это удобнее, чем таскать с собой громоздкую обычную бутылку. Росс отправил трех констеблей искать на обочинах дороги большую пустую бутылку, и его проницательность не осталась без награды. В канаве примерно на полпути между Хаттеруортом и «Лошадью и жокеем» лежала темная бутылка без этикетки, пустая, но еще пахнущая ромом. О своих последних достижениях Росс отчитался перед старшими коллегами.

– Трехпалый куда-то зашел в Хаттеруорте или в здешних окрестностях, кто-то дал ему денег и выпивку. Вероятно, тот, кого он шантажировал. У него в карманах осталось десять фунтов грязными банкнотами, которые мы, наверное, не сумеем отследить, и немного мелочи. Еще складной нож, кусок веревки, удостоверение личности, продовольственные карточки и разрешение на уличную торговлю, а также трубка, табак и спички. Это все, и нам от этого мало проку. Наверное, он нес в кармане большую бутылку рома, пока не вышел за черту города, затем наполнил две свои фляжки, а остатки выпил. На всех трех бутылках только его отпечатки, других нет.

– Вы провели экспертизу остатков спиртного на дне каждой бутылки? – спросил Хауорт.

– Да, сэр. Во всех трех мы нашли примесь снотворного. Лекарство добавили в большую бутылку, перед тем как отдать ее Трехпалому.

– Если он выпил немного, когда наполнял свои фляги, то почему не свалился в придорожную канаву где-нибудь по пути?

– Полагаю, сэр, в большой бутылке осталось не так много, когда он перелил ром. По крайней мере, недостаточно, чтобы свалить его с ног. Вероятно, он почувствовал действие снотворного, однако решил, что просто устал, и потому зашел в паб передохнуть. Первую флягу осушил по дороге, но, как рассказал нам инспектор Литтлджон, в пабе Билл выпил еще стакан пива, а затем его вырвало. Так он избавился от значительной части первой дозы и, наверное, спокойно проспал бы до утра без последствий, но, оставшись один в хлеву, Трехпалый взялся за вторую бутылку. Это его и убило. Вдобавок к тому, что еще оставалось у него в желудке, а не хлынуло фонтаном на пол в баре, вторая доза оказалась смертельной.

– По-моему, звучит разумно. А что скажете вы, Литтлджон?

– Во второй бутылке осталось примерно две чайные ложки рома. Я отправил половину с нарочным одному своему другу в Скотленд-Ярд. Мы получим полный отчет об этом роме. Между разными сортами спиртного существует множество различий, особенности этого напитка нам помогут.

– Старый Сет Уигли говорит, это хороший ром, на порядок лучше того, что поставляют виноторговцы в обычные пабы. А уж Сет понимает толк в спиртном, хотя и не разбирается во всякой там сложной химии. Но чего не знает о выпивке он, того и знать не стоит, – добавил Росс.

– Да, – кивнул Литтлджон. – Но с другой стороны, на большой бутылке не было этикетки. Что это может означать?

– Либо наклейку сняли нарочно, либо бутылку наполнили из бочки в чьем-то винном погребе, – продолжил Хауорт.

– Вот именно.

– В чьем?

– Этого мы не можем сказать, пока не придет отчет моего приятеля из Скотленд-Ярда. Тогда нам будет над чем поработать. Мы получим его завтра утром.

Хауорт с усилием поднялся и нетерпеливо взглянул на инспектора с высоты своего роста.

– Хорошо бы нам сейчас перекусить, если мы хотим успеть на дознание к двум часам. Вы с женой обедаете сегодня у нас: по такому случаю миссис Хауорт готовит отменный пирог с мясом и картофелем, хочет угостить миссис Литтлджон. Так что поспешим.

При упоминании о кулинарном шедевре жены шефа глаза Росса блеснули. Суперинтендант усмехнулся:

– Идем с нами, Росс. В жизни не встречал такого обжоры!

Когда позднее полицейские прибыли в «Лошадь и жокей», там царило оживление. Желающих выпить и закусить обслуживали теперь не в большой гостиной, а в баре у пивной стойки; преображенный зал отдали в распоряжение мистера Саймона Миллза и его жюри. Сет Уигли так разволновался в ожидании суда, что его запросто мог хватить удар. Чтобы избежать опасности, ему тайком подмешали в питье снотворное (конечно, не столь сильное, как то, что послужило причиной столпотворения в заведении), и старик мирно проспал все слушание. После его пробуждения, когда улегся шум и затихли крики, дочь Уигли решила, что лучше бы отец присутствовал на дознании – гневная вспышка могла причинить ему больше вреда. В конце концов в нарушение предписаний доктора старого Сета удалось умиротворить порцией жареного сыра с луком, приготовленного по его указанию из скудных запасов, которые нашлись в кладовой, после чего он снова уснул. На следующее утро старик проснулся бодрым, в превосходном настроении и заявил, что уже многие месяцы не чувствовал себя так хорошо.

Когда мистер Саймон Миллз прибыл в свой странный судебный зал, он обнаружил пеструю толпу зрителей за выпивкой в баре. Во дворе и между сараями тоже скопился народ. Публика прибывала, по обоим склонам холма – из Уотерфолда и Хаттеруорта – к пабу тянулась нескончаемая процессия. Это зрелище напоминало празднование Великой пятницы или дня Святой Троицы. Еще до того, как началось официальное слушание, толпа, накачавшись элем миссис Брейсгердл, уже провела собственное дознание и вынесла вердикт: «Убийство совершено неизвестным лицом или лицами». Их ждало разочарование: коронер прервал заседание и отложил дальнейшее разбирательство.

Большое стечение публики не вызвало досады у мистера Миллза. В действительности он наслаждался успехом и сожалел, что нельзя воспользоваться громкоговорителем, чтобы его речи на дознании слышала вся огромная толпа, не вместившаяся в зал суда. Жюри присяжных состояло из фермеров с болот, пары лавочников и двоих суконщиков из Торна. Жители этой деревни, народ косный и недоверчивый, издавна женились на своей родне, чтобы сохранить деньги в семье, а потому все состояли в родстве. Близкородственные браки из поколения в поколение наложили след на их внешний вид, и двое присяжных на коронерском дознании не составляли исключения. Оба были маленького роста, большеголовые, с узкими заостренными лицами и глазами, обведенными красной каймой. Оба не отличались многословием. Между собой они говорили свободно, но чужакам отвечали односложно, словно опасались, что малейший дружеский жест может обернуться губительными последствиями: чужак решит, чего доброго, будто ему все дозволено, окрутит их дочерей, вотрется в семьи и растащит скопленное за долгие годы добро. Они пообедали принесенными из дома бутербродами. Оба жевали беззубыми деснами, а вставные челюсти вынимали ради удобства и заодно из желания сберечь. Потом они попросили пышную девицу за стойкой налить им по стакану воды.

– На народишко из Торна это похоже, – усмехнулся Брейсгердл, щедро наливая воду из крана. – Они там все слишком жадные, а потому сплошь трезвенники.

Колокольчик мистера Саймона Миллза призвал жюри занять свои места. Двое из Торна торжественно вставили на место челюсти и вошли в зал, полные решимости обвинить в предумышленном убийстве кого угодно, кроме членов собственного тесно сплоченного клана.

Присяжные уже осмотрели тело покойного, которое, как и в 1847 году, выставили с этой целью в притворе церкви. Они слышали показания судебно-медицинского эксперта, доктора Гриффитса, и ужаснулись при мысли, что источником смерти мог стать ром. Долгие месяцы потом никто из побывавших в тот день в «Лошади и жокее» не брал в рот даже капли этого напитка. Жертву опознали несколько свидетелей. Нашлось много желающих выступить в этой роли и помочь правосудию в обмен на возможность взглянуть на труп. Супруги Брейсгердл и Литтлджон описали события, предшествовавшие смерти Трехпалого, а один из очевидцев, водитель грузовика, подтвердил их показания и удалился, крайне недовольный тем, что его вызвали аж из самого Лидса ради крохотной, почти бессловесной роли.

Суперинтендант Хауорт и мистер Миллз долго совещались перед началом заседания и договорились отложить повторное разбирательство без подробного допроса полиции, поэтому о бутылке с ромом на дознании говорилось мало: заслушали лишь показания инспектора Росса о двух пустых фляжках. Между тем Хауорт, чья хромота не осталась незамеченной, ловил на себе сочувственные взгляды публики. Литтлджона разглядывали с любопытством и даже с гордостью. «Похоже, Хаттеруорт становится знаменитым, если в дела местного правосудия вмешивается человек из Скотленд-Ярда», – читалось на лицах зрителей. Однако двое присяжных из Торна смотрели на инспектора с подозрением и враждебностью, как на мошенника.

Мистер Миллз заявил о своем намерении отложить дальнейшее разбирательство. Двое мужчин из Торна встрепенулись и завели оживленный разговор со старшиной присяжных, после чего тот поднялся и спросил коронера, соберется ли жюри в прежнем составе, поскольку некоторые присяжные вынуждены на время слушания отрываться от работы за ткацким станком, что лишает их заработка. И еще – предусмотрена ли выплата компенсации за подобные убытки. После этих слов публика в зале зашевелилась, зашепталась о характере жителей некой деревни.

Мистер Миллз сдернул очки, смерил испепеляющим взглядом обоих суконщиков и объявил собравшимся, что насчет состава будущего жюри ничего обещать не может, однако нынешние присяжные никоим образом не освобождаются от обязанности вновь принять участие в слушании. Что до издержек, то его удивляет, как граждане страны могли столь низко пасть, чтобы измерять деньгами свой общественный долг. В заключение коронер сообщил, что следующее заседание суда откладывается на неопределенный срок.

Двое присяжных из Торна после горячих препирательств с помощником коронера отправились, полные возмущения, туда, откуда пришли. В деревне их история вызвала бурю негодования, соседи полночи ходили из дома в дом, пока весть о вопиющей несправедливости не облетела весь Торн и не достигла ушей даже самой отдаленной родни. После этого фамильный клан дружно отказался от услуг фирмы «Баттеруорт, Коги, Миллз, Баттеруорт и Миллз» из Хаттеруорта и передал свои дела конторе «Лемюэль Харрисон и сын, Суоллоу и Бич» из Уотерфолда.

Мистер Миллз отбыл в четыре часа, однако неофициальное разбирательство на заднем дворе «Лошади и жокея» продолжалось до половины шестого, до самого открытия паба. В шесть часов иссякли запасы пива, и прения возобновились. Стороны пришли к согласию лишь к шести сорока, когда из Хаттеруорта доставили новые бочки.

Глава 12. Железная женщина

Свой век влачит он без детей
В существованье скудном[21 - Вордсворт Уильям (1770–1850). Саймон Ли.].

Когда Литтлджон пришел к миссис Миллз, его проводили в большую гостиную мрачного старого дома в так называемом «верхнем городе», предместье Хаттеруорта. Здесь нашла себе пристанище пожилая дама после краха семейного предприятия и расчетов с кредиторами. С годами она все реже выходила из дому, пока окончательно не стала затворницей, чье окружение составляли лишь экономка да кухонная служанка, впустившая детектива.

Жилище вдовы казалось темным и заброшенным. Комната, в которой Литтлджона попросили подождать, не отапливалась, несмотря на холодное время года. Пахло пылью и запустением, громоздкую мебель покрывали холщовые чехлы. Дубовая, обильно украшенная резьбой, эта мебель стоила когда-то немалых денег. Наверное, уцелевшие остатки обстановки прежнего большого дома, подумал Литтлджон. Изящный длинный обеденный стол посреди комнаты напоминал о временах, когда миссис Майлз принимала у себя цвет местного общества. Стол окружала дюжина стульев, обитых тусклыми гобеленами. Семейные портреты в рамах украшали стены. Литтлджон посмотрела на торшер с выцветшим розовым абажуром, на побитые молью шкуры на полу, пыльный индийский ковер. Странную, печальную картину старения и упадка.

Вернулась служанка и пригласила инспектора следовать за ней. К удивлению Литтлджона, его повели на второй этаж, где обычно располагаются спальни. Наверху девушка постучала в дверь, затем впустила его в комнату. Первое, что бросилось ему в глаза, – широкое окно с одним большим стеклом в нижней створке. Из окна, подобно картине в раме, открывался прекрасный вид на отдаленные пустоши в бурых зарослях папоротника и вереска, на дальнем плане маячили покрытые снегом холмы. Дорога, словно кайма, тянулась по краю болот. В конце ее вдалеке виднелся паб «Лошадь и жокей». Обстановкой комната напоминала фешенебельную квартиру-студию где-нибудь в Кенсингтоне. Один угол занимала большая старомодная кровать с пологом. Посередине располагались маленький стол и два уютных мягких кресла, пол устилал турецкий ковер, а на стенах висели три изумительные акварели.

В камине ярко горел огонь, а у огня, в высоком кресле с прямой спинкой, повернутом так, чтобы видеть пейзаж за окном, сидела миссис Майлз. Она казалась очень старой. Маленькое сморщенное личико, здоровый румянец на щеках, блестящие карие глаза. Седые волосы заплетены в косу и собраны узлом на затылке. Крупный рот с полными губами плотно сжат. Высокий морщинистый лоб придавал своеобразное благородство ее спокойному, безмятежному лицу с большим, хорошей лепки носом, широкими гордыми ноздрями и твердым круглым подбородком. В негромком, чистого тона голосе слышалась усталость. Миссис Майлз выглядела не дряхлой и жалкой, а глубоко несчастной, погруженной в неизбывную печаль, как те, у кого уже не осталось иллюзий.

– Простите, что заставила вас подняться сюда, но я теперь не покидаю этой комнаты, – произнесла она, когда детектив назвал свое имя. Казалось, цель визита инспектора не вызвала у нее ни тревоги, ни любопытства. – Телефон – моя единственная связь с внешним миром, когда мне что-нибудь нужно, а это случается редко. Мир давно позабыл обо мне и ушел далеко вперед; сомневаюсь, что я узнала бы его, если бы решилась выйти сейчас из дому. Лишь небольшой клочок земли, какой виден мне из окошка, не изменился с тех пор, как я была девочкой. Боюсь, теперь я даже лестницу не смогла бы преодолеть.

Минуту или две они говорили на общие темы. Литтлджон похвалил акварели, особенно одну, с изображением дороги через болото, которая теперь была хорошо ему знакома, и с неизменным силуэтом «Лошади и жокея» вдалеке.