Даниэль Деронда

– Но вы сами пригласили Гогофов, встретившись с ними в Париже.

– При чем здесь парижская встреча? Я не раз велел тебе предоставлять мне список гостей.

Подобно многим Грандкорт разговаривал с разными интонациями. До сих пор мы слышали, как он говорит, притворно растягивая слова в лениво-скучающей манере. Однако последняя фраза прозвучала приглушенно, словно про себя, но в то же время абсолютно четко, не допуская возражений, о чем Лаш прекрасно знал.

– А еще кого-нибудь желаете пригласить?

– Да, найди несколько приличных, благообразных семей с дочерьми. И одного из ваших проклятых музыкантов. Только не этого нелепого парня.

– Не знаю, согласится ли Клезмер поехать к нам даже после того, как покинет Кветчем-Холл. А мисс Эрроупойнт любит хорошую музыку.

Лаш говорил беззаботно, однако на самом деле пользовался удобной возможностью, чтобы внимательно понаблюдать за Грандкортом. Тот впервые поднял глаза на собеседника, дважды глубоко затянулся, роскошно выпустил кольца голубого дыма и с нескрываемым презрением произнес:

– Скажи на милость, какое мне дело до мисс Эрроупойнт и ее музыки?

– Большое, – игриво ответил Лаш. – Впрочем, возможно, особо напрягаться не придется. Но прежде чем жениться на миллионе, положено соблюсти кое-какие формальности.

– Вполне вероятно. Но я не собираюсь жениться на миллионе.

– Жаль отказываться от подобной возможности и разрушать собственные планы.

– Полагаю, ты говоришь о своих планах.

– У вас долги, а наследство не бесспорно, и обстоятельства, в конце концов, могут сложиться неблагоприятно.

Грандкорт промолчал, и Лаш с воодушевлением продолжил:

– Возможность действительно прекрасная. Судя по всему, отец и мать не желают ничего другого, а внешность и манеры дочери не требуют ни малейшего снисхождения, даже если за душой у нее не было бы ни гроша. Она, конечно, не красавица, но выглядит вполне достойно, чтобы носить любой титул. И вряд ли отвергнет те перспективы, которые вы можете ей предложить.

– Возможно.

– Отец и мать позволят вам делать с ними все, что угодно.

– Но я ничего не хочу с ними делать.

Лаш выдержал многозначительную паузу, прежде чем заговорить глубоким проникновенным голосом:

– Боже милостивый, Грандкорт! С вашим-то жизненным опытом неужели вы допустите, чтобы каприз помешал вам устроить свою жизнь?

– Побереги свои ораторские способности для лучших целей. Я и сам знаю, что делать.

– Что же? – Лаш отложил сигару и сунул руки в карманы, как будто готовился услышать нечто невыносимое, но все-таки надеялся сохранить самообладание.

– Я собираюсь жениться на другой.

– Вы влюбились? – Вопрос прозвучал с откровенной насмешкой.

– Я собираюсь жениться.

– И уже сделали предложение?

– Нет.

– Насколько я могу судить, эта молодая леди с характером и рождена, чтобы создавать вокруг себя суматоху. И уж точно знает, что ей нравится.

– Ей не нравишься ты, – вставил Грандкорт, и в его глазах промелькнула тень улыбки.

– Совершенно верно, – подтвердил Лаш и, снова выбрав подчеркнуто насмешливый тон, добавил: – Однако, если вы с ней преданы друг другу, этого вполне достаточно.

Оставив последнее замечание без внимания, Грандкорт допил кофе, встал и в сопровождении собак вышел на лужайку.

Лаш посмотрел ему вслед и взял новую сигару. Курил он медленно, то и дело поглаживая бороду, словно обдумывал какое-то решение, пока тихо не произнес:

– Берегись, старик!

Лаш был человеком неглупым и не напрасно провел рядом с Грандкортом пятнадцать лет. За это время он успел выяснить, какие меры к нему применять бесполезно, хотя до сих пор оставалось неясным, какие именно могут принести пользу. В начале своей карьеры Лаш получил университетскую степень и едва не принял духовный сан, ради теплого местечка, но, не получив удовлетворения в открывшейся перспективе, согласился на должность постоянного компаньона при пожилом маркизе, а потом и при молодом Грандкорте. Тот рано потерял отца и счел Лаша настолько удобным помощником, что сделал премьер-министром во всех личных вопросах. За пятнадцать лет совместного существования Грандкорт окончательно разучился обходиться без ловкого компаньона, а тот, в свою очередь, все больше нуждался в ленивой роскоши, которую бесперебойно обеспечивали операции, проводимые им от имени патрона. Не могу утверждать, что за пятнадцать лет выросло уважение Грандкорта к помощнику, так как его не было с самого начала. Однако Грандкорт уверился во мнении, что при желании вполне может пнуть Лаша как собаку, вот только никогда не пинал, считая, что это компрометирует джентльмена, поэтому ограничивался словами – причем такими, что наперсник более независимого нрава счел бы их презрительными пинками. Но разве способен сын викария, не позволявшего жене и дочерям купить ситца на платья ради того, чтобы отправить единственного сына в Оксфорд, проявить независимость, привыкнув вкусно и дорого обедать, ездить на прекрасных лошадях, жить в роскошных комнатах – и все это не работая? В свое время мистер Лаш считался ученым человеком, но теперь сохранил лишь остатки образованности, необходимые занимаемой им синекуре, а ведь известно, что степень бакалавра искусств и иные звания представляют собой не что иное, как освященную веками подготовку к синекуре. Лаш понимал, как относится к нему Грандкорт, однако предпочитал относить такое поведение к особенностям характера патрона, чьи непредсказуемые настроения и суждения следовало принимать с философской невозмутимостью. Поскольку он полагал, что еще ни разу в жизни не совершил дурного поступка, то не считал нужным задумываться о том, сможет ли нарушить границы добродетели, если того потребует любовь к комфорту и праздности. В настоящее время это чувство находило полное удовлетворение, а если порою приходилось поднимать пудинг с земли, он выбирал кусочки из середины и находил их восхитительно вкусными.

Этим утром, например, испытав раздражение более острое, чем обычно, он уединился в собственной гостиной и целый час играл на виолончели.

Глава III

Приняв решение жениться на мисс Харлет, Грандкорт проявил недюжинные способности в поиске средств для достижения цели. В течение последующих двух недель не проходило ни дня, чтобы он под тем или иным предлогом не встречался с Гвендолин и с повышенным вниманием не доказывал, что она постоянно занимает его мысли. Кузина миссис Торрингтон отныне исполняла обязанности хозяйки дома, так что миссис Дэвилоу и Гвендолин могли быть приглашены в Диплоу наряду с множеством других гостей, а те, в свою очередь, стали свидетелями того, как хозяин оказывал очевидное предпочтение прекрасной бесприданнице и полностью игнорировал богатую наследницу. Все достойные упоминания се?мьи в округе были уверены, что брак Грандкорта и Гвендолин дело решенное, а мистер Гаскойн был полон решимости выполнить по отношению к племяннице родственный долг и обеспечить достойную организацию процесса. Однако и его, и миссис Дэвилоу несколько удивлял тот факт, что предложение, для которого выдалось уже немало подходящих случаев, до сих пор не прозвучало. Больше того, и сам Грандкорт в некоторой степени разделял это удивление. Сообщив Лашу о принятом решении, он полагал, что дело завершится быстрее, но, к собственному недоумению, едва ли не каждое утро давал себе слово, что сегодня же представит Гвендолин возможность принять предложение руки и сердца, а вечером обнаруживалось, что необходимые формальности по-прежнему не исполнены. Этот поразительный факт только усиливал в нем решимость перейти к делу на следующий день. Грандкорт никогда не допускал мысли, что мисс Харлет может ему отказать, но – да помогут всем нам Небеса! – часто мы не в состоянии действовать, уверенные в чем-либо: неприятие обратного исхода настолько сильно, что, подобно иллюзорной стене, встает между нами и нашей уверенностью. Так, мы точно знаем, что слепой червяк не в состоянии смертельно укусить, однако возможность укуса кажется настолько невыносимой, а существо выглядит до такой степени чуждым, враждебным и кусачим, что мы решительно отказываемся до него дотронуться.

Грандкорт попросил разрешения привести в Оффендин одну из своих прекрасных лошадей, чтобы Гвендолин могла поехать на ней в Диплоу на ленч. Миссис Дэвилоу предстояло сопровождать дочь в экипаже. В качестве почетного спутника выступал сам мистер Грандкорт. Стоял чудесный день, какие порою случаются в наших краях в середине лета: не слишком жаркий для приятной поездки. По краям полей алели маки; легкий ветерок мягко, подобно благосклонному привидению, разгуливал между несжатыми колосьями и гнал по мягким серым холмам тени облаков. Здесь еще стояли снопы, там лошади с трудом тащили тяжело нагруженные возы, повсюду тянулись пастбища, и скот мирно отдыхал в тени деревьев. Дорога проходила по патриархальной местности, где молочные фермы выглядели точно так же, как в дни наших предков. Здесь мир и постоянство царили вдали от шумных перемен, символом которых стал проезжавший на горизонте поезд.

Однако дух мира и постоянства не настолько овладел сознанием бедной миссис Дэвилоу, чтобы отвлечь от ставших уже привычными дурных предчувствий. Гвендолин и Грандкорт то пускали лошадей галопом, то переводили на спокойный шаг, чтобы экипаж мог их догнать. Наблюдать за ними было приятно, и все же даже эта радующая взор картина разжигала конфликт между надеждой и страхом за судьбу дочери. Трудно было представить более удобный случай для влюбленного джентльмена наконец-то заговорить и положить конец неопределенности, и миссис Дэвилоу не оставалось ничего иного, как с трепетом надеяться, что Гвендолин примет благоприятное решение. Если любовь Рекса вызвала у нее отвращение, то мистер Грандкорт обладал преимуществом абсолютного контраста с кузеном. Очевидно, он произвел совершенно новое, не испытанное ранее впечатление, поскольку впервые в жизни Гвендолин воздерживалась от сатирических замечаний и, более того, хранила упорное молчание в отношении его душевных качеств – молчание, которое матушка не осмеливалась нарушить.

«Тот ли это человек, рядом с которым она будет счастлива? – Этот вопрос неизбежно возникал в сознании миссис Дэвилоу. – Что ж, пожалуй, так же счастлива, как с любым другим мужем». Этим ответом она пыталась себя успокоить, ибо не могла представить дочь во власти неведомого чувства, способного заставить ее удовлетвориться тем, что мы обычно называем стесненными обстоятельствами.

Мысли Грандкорта текли в том же направлении: он мечтал покончить с неопределенностью, порожденной собственным молчанием. Другой причины этой неопределенности не существовало: просто в воздухе витало нечто, раздражающим образом действующее на его желания.

Гвендолин наслаждалась прогулкой, однако удовольствие не выражалось легкомысленной девчачьей болтовней и смехом, как в тот день, когда она отправилась на охоту с Рексом. Говорила она мало, а если смеялась, то как-то неестественно. Гвендолин тоже ощущала разлитое в воздухе особое настроение. Разумеется, она не сознавала покорение мистером Грандкортом ее воли и того великолепного будущего, которое он собирался предложить. В этом Гвендолин не сомневалась. Напротив, она хотела, чтобы все, включая и этого благородного джентльмена, понимали, что она намерена всегда поступать только так, как захочет сама, и не рассчитывали на покорность и готовность угождать. Если она примет это предложение, то сразу даст понять, что не собирается ущемлять собственную свободу или, по ее любимому выражению, «вести себя, как другие женщины».

Этим утром речь Грандкорта, как обычно, отличалась лаконичностью. Короткие фразы производили впечатление скрытой, но внушительной способности сказать больше и в то же время позволяли проявить красноречие другим.

– Вам нравится аллюр Критериона? – поинтересовался Грандкорт, когда они въехали в парк и перевели лошадей с галопа на шаг.

– Превосходный конь. Хотелось бы преодолеть на нем какое-нибудь препятствие, если это не испугает маму. Пять минут назад мы миновали отличную широкую канаву. Что, если вернуться туда галопом и попробовать перепрыгнуть?

– Пожалуйста. Можем сделать это вместе.

– Нет, благодарю. Мама чрезвычайно чувствительна – если увидит, то так расстроится, что может заболеть.

– Позвольте мне все ей объяснить. Критерион наверняка справится, причем с легкостью.

– Право, вы очень добры, но она излишне встревожится. Я прыгаю только тогда, когда ее нет рядом, и не говорю ни слова.

– Можно пропустить экипаж и после этого вернуться.