В дельте Лены

Быстро прошла зима, и яркое весеннее солнце, растопив снег, прибавило нам новых забот, обнажив малоприятные результаты жизнедеятельности тридцати трёх человек и сорока собак, проживших шесть месяцев на одном месте. Не без особого беспокойства наблюдалось и приближение тёплой погоды. Корабль скоро освободится, но насколько сильны течи в его корпусе, и как быстро закончатся запасы угля? Насколько хватит мачт, рангоута и надстроек после того, как будет израсходован весь уголь? Эти вопросы тревожили нас всё больше и больше.

В начале весны стали преобладать северо-западные ветра, они переместили корабль примерно на пятьдесят миль от того места, где мы вошли в паковые льды прошлой осенью и теперь мы были в пределах видимости островов Геральд и Врангеля. За это время мы прошли зигзагообразным курсом почти пятьсот миль, придерживаясь общего направления с северо-запада на юго-восток, поэтому я предположил существование двух отмелей, между которыми мы двигались, или, возможно, двух обширных паковых полей – Полярного на севере и Сибирского на юге, которые под влиянием ветров перемещались относительно друг друга у берегов Сибири. Таким образом между непроходимыми ледяными полями образовалось узкое пространство, заполненное мелкими льдинами.

Зима 1880-81 годов прошла без особых происшествий. Новизна жизни на льду постепенно прошла. Наши запасы анекдотов и историй были полностью исчерпаны, а смысл их давным-давно притупился от частого использования. Каждый член экипажа нашёл себе наиболее близкого по духу и интересам товарища, и все стали ходить, разговаривать и охотиться парами. В кубрике стали больше читать и меньше разговаривать, старшие офицеры с каждым днём сближались, казалось, всё теснее. Всё больше внимания уделялось соблюдению санитарных норм, особенно дистилляции воды, приготовлению пищи, вентиляции судна и физическим упражнениям экипажа.

Это была наша вторая зима во льдах, а во всех экспедициях цинга, это проклятие арктических путешествий, появлялась задолго до второго года. Почему же мы стали исключением? И как долго нам будет так везти? Подобно растениям, выросшим в темноте, мы обесцветились до ненормальной бледности, а с приближением весны у всех проявлялись признаки слабости. Сон, к счастью, был спокойным из-за прочности льдины, но у некоторых членов экипажа начались приступы несварения желудка; мистер Данбар сильно заболел, а у Алексея на ноге появилась безобразная язва, сопровождаемая другими симптомами, вызвавшими подозрения на цингу.

В конце концов нам стало казаться, что эпидемия разразилась у всего экипажа. Доктор Эмблер усердно искал причину. Никаких признаков цинги, кроме случая с Алексеем, не было, но и его состояние было крайне сомнительным. Наконец у всех заболевших появились симптомы отравления свинцом, и сразу же возник вопрос: откуда он взялся? Нескольких дробин, найденных в тушках птиц (это были кайры), поданных однажды на ужин, было достаточно, чтобы направить все наши разговоры на эту тему. И тут, когда кто-то случайно наткнулся на несколько кусочков припоя в консервированных томатах и шутливо спросил: «Кто стрелял в помидоры?» – это привело к разгадке источника отравления. Зная, насколько смертоносным может стать вино, если в нём растворилась единственная дробинка, случайно оставшаяся в бутылке после мойки, мы поняли, что кислые фрукты и овощи в жестянках стали ядовитыми от капель припоя, состоящего из равных частей свинца и олова. И это постоянное отравление продолжалось в течение нескольких месяцев! И, как показало расследование, эти капли не были единственным источником отравления. Зная, что производители покрывают припоем определённые сорта жести, мы проверили банки, и многие из них оказались покрытыми чёрным налётом оксида свинца. Взяв на анализ этот налёт, доктор Эмблер окончательно убедился в источнике «эпидемии».

Именно в начале этого мрачного периода в истории нашего плавания с марсовой площадки раздался радостный крик: «Земля!» Лёд медленно разрушался в течение последних недель, и мистер Данбар, старый морской волк и знаток Арктики, уже неделю назад заметил, что что-то препятствует движению льда и разрушает его с подветренной стороны. Теперь малоприметная линия на горизонте с застывшим над ней облаком указывала на присутствие земли. Сразу же все наши юные прорицатели, которые последние месяцы только и знали, что открывать в очертаниях облаков на горизонте новые континенты и усердно наносили их на карты только для того, чтобы над ними так же регулярно смеялись, – оказались на мачтах, надстройках и самых высоких торосах, тщательно осматривая – кто в бинокль, а кто без – вновь открытую землю. Это была, конечно, именно она, и все были в таком восторге, как будто заново открыли Америку. Было много предположений относительно расстояния до новой земли, её размера и обитаема ли она; версий было – как деревьев лесу; а самые остроглазые энтузиасты отчётливо видели стада оленей, а другие, ещё более опытные, могли запросто отличить самку от самца.

Тем временем мистер Данбар, обладая той остротой зрения, которое бывает результатом сорокалетнего опыта в море, заметил ещё одну землю, гораздо меньшую и низкую, чем первая. Поскольку вся наша льдина вместе с «Жаннеттой» быстро дрейфовала на северо-запад, возникла идея посетить сей таинственный остров. Общее мнение о том, удастся ли вернуться в целости и сохранности было неблагоприятным, но недостатка в добровольцах не наблюдалось. Господа Чипп, Даненхауэр и Ньюкомб лежали больными по каютам; поэтому было решено, что пойду я в сопровождении мистера Данбара и четверых членов экипажа, а именно: Ниндеманн, Бартлетт, Эриксен и Шарвелл. Нас снабдили провизией на десять дней и небольшой лодкой на санях, запряжённых пятнадцатью собаками.

Рано утром, сопровождаемые добрыми пожеланиями наших товарищей, мы отправились напрямую к острову. Состояние льда, его постоянное движение, скрежет, грохот и иногда такая качка, что трудно было устоять на ногах, делали наше предприятие весьма рискованным.

Трудности подстерегали нас с самого начала. Менее чем в пятистах ярдах от корабля мы вышли к открытой воде и переправили на лодке сани и припасы, но ничто не могло заставить последовать нашему примеру собак. Они выли, кусались и сопротивлялись изо всех сил, а некоторые освободились от упряжи и убежали обратно на корабль. Термометр показывал прилично ниже точки замерзания; лодка покрылась льдом, одежда наша промокла, а руки сильно замёрзли. Дезертиры были в конце концов схвачены людьми на корабле, возвращены, и снова пристёгнуты ремнями. Верёвку, привязанную к их постромкам, перекинули через полынью (почти двадцать ярдов в ширину), затем стащили в воду и таким образом заставили переправиться всю стаю. Это было жестоко, я знаю, но другого выхода не было; как только они переправились, то были снова запряжены в сани, и вскоре бедные дрожащие животные согрелись от тяжёлой работы. У всех нас были матерчатые ремни, которыми мы помогали собакам; мистер Данбар бежал впереди, прокладывая путь среди торосов, остальные поддерживали и толкали сани, по двое с каждой стороны и один сзади.  Время от времени упряжка останавливалась, и тогда всё содержимое – 1900 фунтов – надо было выгрузить, так как абсолютно невозможно уговорить или заставить собачью упряжку тянуть сообща, пока сани не будут сначала стронуты с места.

Нет большего насилия над истиной, чем на тех картинах, где эскимосы изображены преспокойно сидящими в своих ажурных санках, изящно помахивающими длинными хлыстами, в то время как собаки с громким лаем и в совершенном порядке несут их по ровным снежным просторам. В реальности сцена эта значительно отличается от нарисованной; она так же полна деятельности, но отнюдь не успешной. Это ад кромешный! Собаки визжат, лают, грызутся и дерутся; вожаки позади, а коренники (или как их там называют?) впереди, все завязаны в чудовищный узел и безнадёжно перепутались, как клубок змей!..

Так мы трудились в течение двенадцати часов, прокладывая себе путь, заполняя трещины и впадины битым льдом и перетаскивая через них упряжку; четыре раза спускали на воду лодку и в результате к вечеру прошли от корабля всего четыре мили и почти ничего до острова. Тем не менее мы поставили палатку под прикрытием большого тороса, поужинали, накормили собак и, завернувшись в спальные мешки, улеглись спать на снегу, очень довольные нашим первым днём и в какой-то степени согреваемые собаками, которые свернулись калачиками на пологах нашей палатки. На следующее утро в шесть часов мы, весьма бодрые, были уже на ногах. Шарвелл разогрел в банке завтрак из свиных ножек с похлёбкой из баранины и вскипятил чай, пока остальные складывали палатку и запрягали собак, а в семь мы снова отправились в путь.

На третий день путешествия остров, увенчанный облаками, предстал перед нами во всём своём величии. Черные зазубренные скалы, отвесно вздымающиеся на четыреста футов у побережья и возвышающиеся в глубине суши раза в четыре выше, издали напоминали огромную массу застывшей лавы, излитой исполинской доменной печью и испещрённой прожилками железа. Скалы были покрыты мхом и лишайниками, вершины их увенчаны снегом и льдом, а самые высокие терялись в облаках. Подойдя ближе, мы смогли разглядеть ледники, спускающиеся по ущельям, и крутые береговые скалы, похожие на часовых, мрачно стоящих на страже своих владений от чужеземного вторжения. Стояла тревожная, какая-то жуткая тишина. Мы чувствовали себя совершенно одинокими. Перед нами чёрной громадиной высился величественный остров, до известной степени защищённый от разрушительного действия движущихся льдин обширным припаем, который простирался в некоторых местах на полмили от берега. Здесь мы и стояли, погруженные в созерцание этого первозданного хаоса. Миллионы льдин, наваленных друг на друга, как тела убитых в битве, вечно бушующей в их ледяном царстве; их огромные ледяные туши непрестанно ускользали от яростного натиска других, оказываясь то сверху, то погребёнными внизу. Вот через этот ледяной хаос мы и должны были пробиться к острову.

Беглый осмотр убедил меня в полной невозможности сделать это на лодке; а так как мы быстро дрейфовали, я решил оставить её вместе со снаряжением и большей частью провизии и перебраться на сушу по льдинам, перепрыгивая с одной на другую. Это было рискованное предприятие, успех которого во многом зависел от везения; ещё более от него зависело наше возвращение с острова к дрейфующей лодке с провизией. Чтобы увеличить наши шансы найти лодку на обратном пути, мы оставили её на самом высоком торосе, а в качестве ориентира поставили над ней весло с привязанным к нему чёрным флагом, а сверху, как фригийский колпак символа свободы, нахлобучили старую фетровую шляпу Эриксена. Затем с палаткой, оружием, инструментами и провизией на один день, уложенными в сани, быстро пустились к острову. Собаки обучены всегда следовать за вожаком, поэтому один из нас бежал впереди в качестве лидера, сменяемый по очереди другими, остальные бежали рядом с санями и иногда отдыхали на них. Но когда мы добрались до мелкого ледяного крошева, собаки остановились и отказались следовать за лидером. Бедные животные, они прекрасно понимали, что это значит – что их сейчас загонят в воду и вытащат обледеневшими и замёрзшими до полусмерти. Поэтому, когда льдины заколыхались у них под ногами, они бросились в рассыпную, скуля от страха, и напрасно мы кричали и колотили их, чтобы вернуть в строй. Льдины тонули и переворачивались под нашими ногами, люди и собаки ежеминутно оказывались в воде, то карабкались на вздымающиеся льдины, то снова проваливались. Мистер Данбар ослеп от яркого снега и, к своему великому огорчению, мог только сидеть в санях. В жизни старого джентльмена это было в первый раз, когда он был так беспомощен и бесполезен. Он жалостливо умолял оставить его, чтобы не задерживать наше продвижение; но, приказав ему держаться крепче, я схватил, наконец, вожака за шею своим ремнём и бросился вперёд, увлекая за собой упряжку и всех остальных. Затем мы с трудом перебрались вброд через снежную кашу и воду, в которую сани, с уцепившимся за них мистером Данбаром, были погружены почти полностью. Эриксен продемонстрировал при этом совершенно титанические усилия. Не раз, когда сани, казалось бы, безнадёжно застревали, он напрягал свои мускулистые плечи и поднимал их вместе с седоком. Мы все так вымотались, что, когда достигли последней гряды торосов на береговом краю припая, то едва смогли переползти сами и перетащить через них Данбара, как какого-то большого тюленя.

Короткий отдых, ужин, и затем я приступил к официальному вступлению во владение островом. Мы промаршировали по припаю, не соблюдая, впрочем, никакого строя, а я, как офицер и надлежащий представитель правительства, высадившийся первым, заявил, что остров является территорией Соединённых Штатов, после чего пригласил на берег моих спутников во главе с Гансом Эриксеном, несущим кормовой флаг в качестве знамени. Затем остров была назван Генриеттой в честь матери мистера Беннетта[16 - Джеймс Гордон Беннетт (младший) (1841-1918), издатель газеты «New York Herald», был спонсором этой экспедиции. – прим. перев.] и окроплён несколькими – очень немногими – каплями виски из маленькой, но драгоценной оплетённой бутылочки, которая хранилась в лодочном рундуке для медицинских целей. После этой церемонии каждому члену отряда было выделено бо?льшее (но всё же слишком малое) количество капель из того же сосуда. Мистер Данбар и я остались на берегу, а остальные отправились побродить неподалёку вглубь острова.

Солнце в эти дни находилось над горизонтом все двадцать четыре часа, хотя с тех пор, как мы покинули корабль, его не было видно из-за туманной погоды. Метель также была такой силы, что остров полностью скрылся из виду ещё за два часа до нашей высадки, и всё это время мы шли по компасу. Поэтому, когда я проснулся на следующее утро в десять часов, я сразу подумал, что мы проспали; мне было приказано оставаться на острове не более двадцати четырёх часов, а мы уже потратили здесь половину этого времени в объятиях Морфея. Наскоро растолкав людей, которые в ответ в основном зевали и бормотали, что очень устали и хотят ещё отдохнуть, я принялся за руководство дневными работами. На высоком крутом мысу была сооружена из камней пирамида. Мистер Данбар нарёк мыс «Головой Мелвилла», но впоследствии на карте это название было изменено на «Лысая голова». В пирамиду мы поместили жестяную коробку с бумагами и медным цилиндром, в котором было письмо от капитана Делонга.

Затем я сделал рекогносцировочную съёмку острова по компасу. Эриксен и Бартлетт читали его показания, а я записывал и делал наброски. Остальные кратко исследовали бо?льшую часть восточной оконечности острова, обозначив характерные ориентиры, а Шарвелл подстрелил несколько кайр, которые в большом количестве гнездились на скалах. Это были единственные птицы, которых мы видели на острове Генриетты; на самом деле мы вообще не обнаружили здесь никаких других живых существ.

Наконец, удовлетворённые успехом нашей экспедиции, мы снова уложили сани и отправились к кораблю, ненадолго остановившись в миле от берега чтобы определить направления на основные мысы и вершины, с которых позднее можно будет составить карту острова. Обратный путь к кораблю оказалось более сложной задачей. Нас отнесло далеко на северо-запад; движение льда ускорилось, и судно, которое хорошо было видно с высокого острова, сейчас скрылось из виду. Лодки тоже нигде не было видно, а лёд, казалось, ожил и с каждым часом ломался всё больше и больше. Мистер Данбар к тому времени окончательно ослеп, и так как собаки бежали быстро, ему пришлось, чтобы не отставать от нас, всё время ехать в санях. Однажды, пробившись через очередную полосу крошеного льда, мы оказались на слегка округлой поверхности небольшой льдины в форме спины кита, которая тут же стала раскачиваться под нами, как в приключениях Синдбада-Морехода. Все, включая собак, присели на корточки в опасении, что льдина вот-вот перевернётся. И льдина это, наконец, сделала – и в том самом направлении, в котором нам нужно было идти, благополучно стряхнув нас, более или менее сухими, на край другой большой льдины. Но не так обстояли дела с собаками, среди которых, к сожалению, были разные мнения относительно нашего курса; поэтому большинство из них с визгом свалились в воду, утащив за собой и сани вместе с распростёртым на них мистером Данбаром. Пока они пробирались сквозь слякоть и воду к твёрдому льду, мы почему-то покатывались от смеха.

Cтряхнув воду и лёд с груза и с живности, мы продолжили свой путь к тому месту, где оставили лодку. Теперь я опасался, что мы не сможем её найти, так как нам не удалось обнаружить на снегу никаких наших следов, да и весь вид льдины, казалось, значительно изменился. Наконец, погода немного прояснилась, и Эриксен заметил с вершины высокого тороса флагшток, который мы подняли рядом с лодкой. Это было большая удача, так как мы уже съели дневной паёк, взятый с собой на остров.

С этого момента и до тех пор, пока мы не добрались до корабля, погода была ужасной. Дул жестокий ветер со снегом, мы шли только по компасу, постоянно встречая полыньи открытой воды. Когда мы разбили лагерь на вторую ночь после того, как покинули остров, шторм был в самом разгаре. Несмотря на плохое состояние льда, я чувствовал себя уверенно, зная, что теперь мы должны быть близко к кораблю. Но несколько человек из группы сильно страдали: Ниндеманн от приступа судорог, а Эриксен, которому после проблем с глазами у мистера Данбара пришлось взять на себя управление собаками и держать курс по компасу – от снежной слепоты. Бедный Ниндеманн, скрюченный пополам, терзался болями, вызванными, без сомнения, отравлением свинцом, поэтому сразу после ужина и перед тем, как забраться в свой спальный мешок, я достал аптечку, которую дал мне доктор Эмблер, и приступил к «лечению». Внутри коробки были чёткие и ясные инструкции, а Ниндеманну нужно было средство от судорог: настойку капсикума, коньяк и т.п. Но у меня ужасно замёрзли пальцы, поэтому Эриксен, которому нужно было оливковое масло, чтобы смазать свой подмороженный нос и ссадины на коже, взялся помогать мне вытаскивать пробки. Делал он это с такой безрассудной решительностью, что пролил изрядное количество настойки капсикума (а это жгучайший кайенский перец, возведённый в n-ую степень!) на свои потрескавшиеся и покрытые волдырями руки. Затем, окончательно уже потеряв всякое соображение, он этими своими огненными пальцами принялся наносить масло на поражённые участки своего тела. Результат был столь же неожиданным для него, как и привёл в изумление всех остальных. Он вопил от боли и извивался на снегу, как угорь. Язвительный Шарвелл заметно усилил активность жертвы, предложив ей раздеться и сесть на снег, чтобы остыть; но затем, опасаясь, что он может протаять нашу льдину насквозь, посоветовал ему залезть на какой-нибудь торос повыше. Ниндеманн смеялся, забыв про судороги, а Данбар, преодолевая стоны, осведомился: «Эриксен, ты достаточно раскалился? Снег шипит? Если да, то командир может потушить печку и использовать тебя в качестве обогревателя!» Все эти шутки приводили к новым взрывам хохота в палатке.

На следующее утро, когда туман поднялся, мы увидели наш корабль. Надеясь добраться до него до обеда, мы продолжали свой путь, который становился всё более и более трудным. Мы приблизились уже на расстояние мили, но никто на борту по-прежнему не замечал нас. Наконец, наш путь преградила движущаяся масса мелкого льда, и после тщетных попыток обойти это место я решил спустить на воду лодку. И в этот самый момент у саней подломился один полоз, и, хотя мы наскоро починили его, он не мог выдержать весь груз. Чтобы избавиться от собак и побыстрее доставить нашего ослеплённого лоцмана на корабль, я решил послать сани с бо?льшей частью груза через движущуюся массу торосов. Мистер Данбар решительно отказался идти пешком и расположился на санях. Мне было не до выяснения отношений, и упряжка тронулась в путь. Люди кричали, собаки громко лаяли. Мы с Шарвеллом остались с лодкой, ожидая, пока подоспеет помощь с корабля. Вскоре мы увидели Джека Коула, нашего боцмана, в сопровождении группы людей, спешащего в нашем направлении. Я сказал им оставить сани и перейти на нашу сторону, затем с помощью длинного каната и по одному человеку с каждого борта, мы перетащили лодку.

Капитан Делонг с забинтованной головой (его ударило лопастью ветряка, от которого на судне работала помпа) и доктор Эмблер вышли нам навстречу, и я не могу сказать, кто был более доволен, встречающие или прибывшие. Что касается меня, то все мои невзгоды были с лихвой компенсированы приветствием: «Молодец, старина, я рад видеть тебя снова!». А доктор, добрая душа, первым делом поинтересовавшись здоровьем людей, сказал в своей сердечной манере: «Старик, я рад, что у тебя была возможность первым с честью развернуть наш флаг!». Доктор был сдержанным человеком, но объятия наши были крепкими и сердечными.

Взойдя на корабль я с удивлением обнаружил, что времени всего девять утра, а ведь мы с Шарвеллом, когда ждали подмоги с корабля, думали, что был полдень и разогрели себе обед. Я обнаружил, сравнив свой собственный хронометр с корабельным, что их ход не отличался, и поэтому пришёл к выводу, что в то утро на острове мы были преждевременно разбужены необычной яркостью солнца, из-за того, что развеялся туман и облачность. Поэтому, мы, должно быть, встали в три часа ночи, а не в шесть утра, и это объясняет наше незамеченное приближение с развевающимися флагами к кораблю до восьми утра, когда команда только начинала просыпаться.

Глава III. Высадка на лёд

В кают-компании – Наше положение – «Жаннетта» идёт ко дну – В лагере на льду – Выступаем в поход.

Теперь у нас появилась новая тема для обсуждения в нашей маленькой каюте. На самом деле споры там никогда не затихали, все свободно обменивались мнениями и не стеснялись критики. Некоторые из этих мнений были весьма оригинальные. Например, один из матросов, всегда довольный и радостный, считал, что это очень удачно, что судно дало течь, поскольку люди были таким образом получили «хороший опыт и тренировку», и было так нескучно лежать ночью без сна в своей каюте, слушая бодренькое «пыхтение насоса»!

Но теперь наше время было занято обсуждением тех серьёзных обстоятельств, которые весьма тревожили нас. Все мы были убеждены, что шанс на то, что корабль уцелеет при нынешней ледовой обстановке, был один к тысяче, не более. И даже если уцелеет, то что тогда? Это был главный вопрос, который постоянно занимал наши умы: не разумнее ли уже сейчас покинуть корабль и отправиться к ближайшей земле (Новосибирским островам), вместо того чтобы откладывать путешествие до осени. Делонг, естественно, пожелал остаться на корабле до конца или, как он предложил, пока провизии не останется на девяносто дней. Если бы было проведено голосование среди тех, кто уже хорошо обдумал этот вопрос, у меня почти нет сомнений, что большинство решило бы покинуть судно примерно в середине июня.

Однако у нас уже не было возможности что-то выбирать. «Жаннетта» триумфально доставила нас в это ледяное царство, служила нам прибежищем в течение стольких тоскливых месяцев, и теперь покидала нас, жалостно скрипя старыми шпангоутами.

Вечером 10 июня движение льда усилилось, льдины вокруг постоянно скрежетали и трескались. Ночью, когда почти вся команда отдыхала, лёд начал раскалываться с пугающей регулярностью; каждый удар чудовищной дрожью пробегал от носа до кормы, отчётливо отдаваясь в самом сердце судна. В ту ночь я совершал обход с девяти до двенадцати вечера, и в мои обязанности как вахтенного офицера входило записывать показания метеорологических приборов, установленных на льду. Как раз перед тем, как в полночь колокол пробил восьмую склянку, и когда я был на сходнях, направляясь к метеостанции, в воздухе раздался звук, похожий на выстрел, заставивший команду вскочить с коек. Льдина раскололась от носа и кормы параллельно линии киля, и корабль, покачавшись несколько минут, остановился правым бортом близко ко льду, а по левому борту льдина, на которой были собаки, метеостанция и некоторые другие вещи, отошла на расстояние по крайней мере ста ярдов.

Теперь наше положение стало весьма опасным.

«Ну, – Делонг нарочито бодро спросил Данбара, – что вы обо всём этом думаете?»

«К завтрашней ночи судно либо будет под льдиной, либо на ней», – ответил тот.

Так оно и случилось.

После того как корабль был отбуксирован несколько вперёд и пришвартован в небольшой полынье, обеспечивающей минимальную защиту, вся команда, кроме вахтенных, легла спать. На следующее утро около семи часов утра оторвавшаяся льдина приблизилась к нам, но снова, будто равнодушно испытывая наше везение, отступила. Позавтракав, несколько человек по традиции отправились на охоту, оставив остальных размышлять о нашем затруднительном положении. Лёд снова приблизился, на этот раз прикоснувшись к кораблю и слегка сдавив его, будто намереваясь проверить его прочность. Бедная «Жаннетта» застонала, и наступающая льдина, явно удовлетворённая, ослабила свои объятия. Между тем ни у офицеров, ни у команды не было никаких признаков тревоги. Был дан обычный сигнал к возвращению охотников, и они ввалились в каюту, как будто ничего не подозревали о надвигающейся катастрофе. И всё же все полностью осознавали, насколько это неизбежно. Подготовка к такому исходу велась с того момента, как мы вошли в сплошные льды; у каждого офицера и матроса были свои обязанности, и поэтому, когда это произошло, не было ни шума, ни суматохи.

Около трёх часов дня лёд был тих и неподвижен, ярко светило солнце, а судно выглядело настолько живописно, что Делонг велел мне достать фотоаппарат и сфотографировать его. Во время путешествия я выступал в качестве фотографа и сделал несколько прекрасных снимков, все они, однако, были потеряны вместе с кораблём. Пока я проявлял фотопластинку в тёмной комнате, на свои посты вызвали всех, кроме больных, всем свободным от вахты приказали покинуть корабль. По указанию капитана кормовой флаг подняли на верхушку мачты, спустили за борт лодки и сани, палатки, провизию и другое снаряжение и разместили всё на льду примерно в пятистах ярдах от края льдины. Доктор Эмблер взял на себя заботу о больных и с помощью нескольких человек перенёс своё медицинское хозяйство. Единственным пациентом, который действительно нуждался в помощи, был мистер Чипп, все старались помочь этому всеобщему любимцу. Всё проходило спокойно, но энергично, всем руководил Делонг, невозмутимо куривший свою трубку на капитанском мостике.

По мере того как лёд продолжал свой натиск, судно всё больше и больше кренилось, пока не стало уже невозможно стоять на палубе, не держась за что-нибудь. Вахта на баке уже поужинала, и остальные собирались последовать её примеру, как вода внезапно начала подниматься так быстро, что многие не смогли подняться по трапу и были вынуждены вылезать через вентиляционные люки на палубе. Так что те из нас, кто работал на льдине и палубе, остались без последнего ужина.

Наконец все покинули судно, Делонг спрыгнул на льдину и, помахав фуражкой, крикнул: «Прощай, дружище!» Затем последовал приказ, чтобы больше никто не пытался подняться на борт.

Теперь мы приступили к подготовке нашего лагеря и установке палаток, как это было спланировано месяцами ранее, экипажами лодок под командованием офицеров, заранее назначенных, за исключением лейтенанта Чиппа, чья палатка, по причине его болезни, была передана под командование мистера Данбара. На судне было четыре лодки: первый куттер[17 - Куттер (англ. cutter) – небольшое быстроходное одномачтовое судно с косым парусным вооружением (обычно гафельный грот + два стакселя). От этого же английского слова позднее произошло название катер, которое, однако, обозначает уже другой тип судна. – прим. перев.] (с двумя палатками для экипажа), второй куттер, первый вельбот[18 - Вельбот (англ. whaleboat) – быстроходная весельная или парусно-весельная шлюпка с одинаково острыми носом и кормой. В варианте с парусным вооружением имеет выдвижной киль – шверт. Обладает хорошими мореходными качествами. – прим. перев.] и второй вельбот; но, учитывая долгий путь, который нам предстоял, прежде чем мы могли бы встретить открытую воду, если, конечно, мы вообще её найдём, капитан Делонг очень мудро решил взять только три лодки, поэтому второй вельбот, будучи самым громоздким, остался висеть на шлюпбалках. Расставив палатки, сварив кофе и поужинав, мы наконец легли спать.

Итак, мы оказались на льду в пятистах милях от устья реки Лены, нашей ближайшей надежды на помощь, с целым списком больных и ограниченным запасом продовольствия. И всё же, хотя никто не сомневался в серьёзности нашего положения, никто и не унывал, настроение у большинства было приподнятое, и вскоре после того, как боцман дал отбой, лагерь погрузился в сон.

И все мы были благодарны судьбе за то, что постелили наши постели на снегу, а не под водой, где простой моряк так часто находит свой вечный покой. Простой трудяга матрос! Ты ворчишь, когда ясен день и жизнь прекрасна, и веселишься в час опасности и бедствий!..

Мы проспали всего несколько часов, когда нас разбудил грохот, подобный пушечному выстрелу. Льдина раскололась во всех направлениях, одна трещина прошла прямо через наш лагерь по центру палатки Делонга, и, если бы не вес спящих по краям брезентовой подстилки, те, кто был посередине, неизбежно провалились бы в воду. Как бы то ни было, в одно мгновение лагерь снова был на ногах, и их с большим трудом спасли. Хотя лодки, сани и провизия были размещены рядом с палатками, чтобы избежать их потери из-за подобных происшествий, мы обнаружили, что теперь медленно удаляемся от них. Через трещину сразу же были перекинуты доски, все бросились перетаскивать сани и лодки, а когда трещина расширилась так, что не стало хватать длины досок, нашли место где обойти её. Вскоре провизия была спасена, мы быстро сдвинули наши палатки подальше от края льдины, и вскоре снова задремали в своих спальных мешках. В ранние утренние часы вахтенный Кюне видел, как «Жаннетта» покачивалась, поскрипывая и постанывая в такт движениям льда. Ближе к четырём часам, когда он должен был смениться, он вдруг заглянул в палатку и громким шёпотом позвал Бартлетта: «Выходи, если хочешь увидеть «Жаннетту» в последний раз. Она идёт ко дну! Идёт ко дну!»

Большинство едва успели вылезти из палаток и увидеть, как корабль затрещал всем своим деревом и железом, на мгновение выпрямился, льдины, раздавившие его, слегка отступили; и тогда он всё быстрее и быстрее стал тонуть. Реи сломались и сложились вверх параллельно мачтам, и, как человек, подняв руки над головой, «Жаннетта» исчезла из виду. Со смешанным чувством печали и облегчения смотрели мы на это. Теперь мы были совершенно отрезаны от остального мира, без сколько-нибудь реальной надежды на помощь; наше главное средство спасения, с которыми было связано так много приятных воспоминаний, только что погибло на наших глазах; и потому неудивительно, что мы чувствовали себя такими одинокими, как мало кто может себе представить. Но в то же время мы понимали, что корабль давно уже стал бесполезен, и все наши сомнения рассеялись – теперь мы могли немедленно, и чем скорее, тем лучше, отправиться в наш долгий поход на юг.

Но прошла ещё почти неделя, прежде чем мы стали готовы выступить в поход; всё это время было посвящено нашей тщательной подготовке. Так что, когда наконец наступил день отъезда, мы почувствовали большое облегчение. Вообще, если судить по опыту пеших походов всех предыдущих арктических экспедиций, перспективы у нас были самые мрачные. Правда, все члены экипажа «Тегетхоффа»[19 - Полярная научно-исследовательская парусно-моторная шхуна «Адмирал Тегетхофф». В 1873 году в ходе австрийской экспедиции под руководством Карла Вейпрехта и Юлиуса Пайера на этом судне была открыта Земля Франца-Иосифа. – прим. перев.] спаслись; но им так повезло, что они вышли к открытой воде менее чем в одном градусе широты от того места, где оставили свой корабль. И только на такую же удачу могли надеяться и мы, ибо все эти походы были просто пустяками по сравнению с тем, что предстоял нам.

До гибели корабля капитан Делонг почти ежедневно проводил точные измерения нашего положения, и после того, как мы высадились на лёд, они делались всякий раз, когда позволяла погода. Наш маршрут уже давно был предметом обсуждения среди офицеров. В течение последних нескольких месяцев мы так быстро отдрейфовали на запад, что Новосибирские острова были теперь выбраны в качестве остановки для отдыха на нашем пути к реке Лене, которую мы выбрали в качестве конечного пункта маршрута, зная, что по ней ходят пароходы, а её берега хорошо заселены. Следовательно, если нам удастся дойти до неё до наступления зимы, то после этого наши трудности будут не так велики.

Соответственно, маршрут был проложен точно на юг и даже «в натуральном виде», – Делонг и Данбар обозначили его начало серией чёрных флажков. Вечером 16 июня были отданы приказы об изменении нашего распорядка дня: чтобы мы спали днём и работали ночью. Это делалось по разным причинам, главная из которых заключалась в том, что благодаря этому мы избегали снежной слепоты от яркого солнечного света и могли спать спокойнее и теплее, а в это время наша мокрая одежда сохла бы на лодках и палатках. Опять же, идти и тащить сани по свежему ночному воздуху, когда солнце низко, гораздо менее утомительно, чем когда оно высоко и ярко светит. Температура днём в летнее время обычно достигает температуры таяния льда, иногда до сорока градусов[20 - +4.5°С – прим. перев.] по Фаренгейту, в то время как ночью она всегда замерзает, даже в середине лета, когда солнце светит наиболее ярко. Я часто замечал, как тает лёд на освещённой солнцем стороне корабля, в то время как в тени вода замерзает.

Перед тем как лечь спать утром 17-го июня, я по приказу Делонга доставил на собачьих упряжках груз провизии для нашего обеда следующего дня к самому дальнему, как я полагал, флажку, но оказалось, что он упал, так что склад, который я сделал, оказался почти на полмили ближе. Наше разделение труда было следующим: капитан Делонг и мистер Данбар, как я уже говорил, прокладывали курс и выбирали самый удобный путь; доктор Эмблер заботился о больных (а также о медицинских запасах, палатке и т.п.) и обеспечивал их транспортировку на собачьей упряжке, также организуя прокладку пути и переправы через трещины и полыньи. На протяжении всего похода нам не удавалось пройти по ровному льду – на котором и лошадь могла бы пройти без опасности сломать ноги – более полумили, за исключением одного раза. Из-за болезни Чиппа и Даненхауэра я взял на себя командование людьми. Наш первый рабочий день был тяжёлым для нас и крайне неудачным для саней. Предполагалось, что каждый экипаж будет сперва перевозить свои сани, а затем все вместе возвращаться за лодками; но после первой попытки это оказалось совершенно невозможным. Тогда Делонг счёл за лучшее сначала перетаскивать лодки, чтобы иметь впереди палатки, кухонную утварь и спальные мешки, которые были уложены в них, и я приступил к перетаскиванию первого куттера. Примерно две трети людей, занятых на перевозке, были оснащены сбруей, представляющей собой полосы вдвое сшитой парусины шириной около двух дюймов и длиной, достаточной для того, чтобы проходить через одно плечо и под другой рукой, на манер перевязи; к ней был привязан шнур из просмолённого материала с деревянной клевантой на свободном конце. С их помощью люди прицепились к буксирному канату, другие поддерживали лодку по бортам, и все начали тащить её по глубокому мокрому снегу, который доходил нам иногда до пояса. С гиканьем и песнями мы доволокли, наконец, лодку до склада, который я сделал накануне, но здесь мистер Данбар, к нашему большому удивлению, объявил, что самый дальний флаг, до которого нам надо было дойти, находится всё ещё в полумиле от нас. Приказ есть приказ, особенно в такой ситуации, которая не допускала никакой свободы действий, поэтому мы двинулись дальше. Но если в начале движения мы были свежи и энергичны, и не особенно утомились, то к концу этого второго непредусмотренного перехода, мы все были совершенно измотаны, двое из нас не могли стоять и сидели на снегу – один вытянулся с болями в ногах, а другой скорчился от колик в животе.

По возвращении в лагерь мы застали его в полной суматохе. Сразу же после нашего ухода льдина под лагерем начала трескаться и тороситься. Делонг, зная, что у склада провизии остались больные, вместе с полудюжиной мужчин усиленно пытался переправить лодки и сани через зияющие трещины во льду. Положение было очень тревожным, а начало похода просто обескураживающим, и казалось, что, образно говоря, мы никогда не вернёмся в родные палестины; многие даже говорили, что им уже всё равно. Однако необходимы были незамедлительные меры: сперва через полынью были перетянуты лодки с провизией – все дружно брались за лодку или сани и когда льдины сходились вместе, быстро переправляли их. Кто-то падал в слякоть и воду, но крепко держался за канат, и товарищи вытаскивали его. Так, под смех и добродушное подшучивание, нам удалось ближе к вечеру снова собрать весь наш груз в одном месте. Но сани были так сильно повреждены, что пришлось разгрузить их и перевязать ремнями, не говоря уже о том, чтобы уменьшить груз на самых маленьких. Это привело к задержке ещё на один день. Тем временем первый куттер оставался в полумиле от нас, но так как он лежал в центре большой толстой льдины, мы почти не беспокоились за его благополучие. Из всего этого мы извлекли несколько ценных уроков, а именно – важность того, чтобы мы и груз обязательно держались вместе, чтобы между нашими складами не было слишком большого расстояния, а также не начинать переправу через трещину или полынью, пока сначала не доставим всё к месту переправы.

А теперь представьте себе нашу досаду от того, что мы не могли тянуть вместе двое самых лёгких саней и были вынуждены перетаскивать их по отдельности. По такой схеме, чтобы переправлять наши восемь мест груза, мы должны были проходить один и тот же маршрут тринадцать раз, то есть, чтобы пройти одну милю по прямой, мы должны пройти их тринадцать! Получалось, что из-за извилистого маршрута, из-за того, что льдины в трещинах и торосах, мы тяжело трудились с семи вечера до шести, семи, а часто и девяти утра, преодолевая от двадцати пяти до тридцати двух миль, чтобы продвинуться по прямой всего на две-две с половиной мили.

Мы учли опыт первого дня, и нам стало легче во второй. Например, мы обнаружили, что для ремонта саней конопляные верёвки намного лучше, чем ремни из моржовой шкуры, на которые мы так полагались. Возможно, на морозе кожа моржа может работать лучше, но я думаю, что единственное преимущество, связанное с её использованием, заключается в том, что при необходимости её можно съесть. И правда, свежая моржовая шкура, зажаренная прямо с волосами, вкусна, и многие члены нашей команды лакомились ею, съев свои порции пеммикана. Мы также узнали, что бездумное напряжение сил, на которое так полагаются моряки, на самом деле не самый правильный способ хорошо выполнить свою работу. Как ухаживать за санями и ремонтировать их, в какое время дня лучше наводить переправы, как объезжать торосы, чтобы не попасть в тупик и тому подобное, – все эти новые знания сослужили нам хорошую службу.

Наш ежедневный труд был однообразен. Когда все собирались на трапезу, повар каждой палатки получал у доктора три четверти пинты[21 - Около 350 мл. – прим. перев.] спирта для наших спиртовок, которые примерно за пятнадцать минут доведут до кипения тринадцать пинт воды из снега, который мы собирали на высоких торосах. Провизия выдавалась плотником, повар брал у «интенданта» назначенное количество хлеба, пеммикана, сахара и кофе, а офицер палатки следил за тем, чтобы еда была поровну разделена между его подчинёнными. У нас также было по полунции[22 - Около 15 мл. – прим. перев.] сухого бульона на человека в день, порции которого раздавались в каждую палатку, как правило, в полночь, для супа или в зависимости от того, как офицер считал нужным распорядиться горячей водой, лимит которой определялся выданной порцией спирта. Чтобы обеспечить справедливое распределение пищи в палатке номер четыре, я поручал Адольфу Герцу, моряку, разделить хлеб и пеммикан на шесть равных частей и положить каждую порцию в жестяную миску. Затем их ставили в центре палатки, по моему сигналу каждый брал себе по миске, что все делали с поразительной готовностью; оставшиеся две доставались нам с Герцем.

Обычно мы выходили на маршрут ровно в семь часов вечера, работали до полуночи, прерываясь на один час для ужина и отдыха, а затем к шести утра старались собрать все лодки и сани в одном месте, чтобы поужинать и лечь спать; но так было не всегда, работа часто продолжались до девяти утра, после чего нужно было ещё и разбить лагерь. Место для него, обычно выбираемое Делонгом и Данбаром, должно быть ровным, а лёд под снегом – без воды и трещин. Часто найти такую место было невозможно; поэтому начиналось борьба за лучшие места для установки палаток, что вызывало столько споров, что в конце концов всем было запрещено выбирать какое-либо конкретное место, пока все сани и лодки не будут устроены на ночь. Затем давалось разрешение, и несколько человек с каждого отряда взваливали на плечи палатки, шесты и всё остальное и устанавливали их на лучших доступных местах в непосредственной близости от груза. Разбив лагерь, ставили котлы, каждый мужчина, за исключением офицеров, по очереди неделю служил поваром; после ужина доставали вещевые мешки и спальники. Но прежде чем лечь спать, каждый чинил свою одежду и обувь для завтрашнего маршрута и развешивал вещи на просушку. Была установлена часовая вахта по одному человеку от каждой палатки по очереди, при этом освобождены от дежурства были только офицеры и больные. Если какие-либо из саней требовали ремонта, то это делалось перед тем, как ложиться спать, если только починка не была сложной, тогда ею занималась вахта. Наша цель состояла в том, чтобы ничего не прерывало наше продвижение, кроме необходимых остановок для отдыха и ремонта.