История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6

– То-есть, когда я паду мертвый.

– Но откуда у вас эта благоухающая помада? Вы появились в театре, и я стала ее ощущать.

– Она из Флоренции; если она кружит вам голову, я тотчас же скажу снова меня причесать.

– Ах, боже! Это будет убийственно! Такая помада – это счастье моей жизни.

– И вы составите счастье моей, позволив мне отправить вам завтра дюжину баночек.

Возвращение генерала помешало ей ответить. Я встал, чтобы уйти.

– Я уверен, – сказал мне он, – что ваш отъезд отложен. Мадам пригласила вас прийти завтра поужинать и потанцевать ко мне. Не правда ли?

– Она меня заворожила, мой генерал, убедив, что вы окажете мне эту честь, и что я буду иметь честь танцевать с ней контрдансы. Как можно уехать после этого?

– Вы правы. Я буду вас ждать.

Я вышел из ложи влюбленный и уже счастливый в воображении, и вернулся в театр, где благоухание моей помады вызвало комплименты всех молодых офицеров. Это был подарок Эстер, и первый день, когда я им воспользовался. В коробке было двадцать четыре баночки. Я вынул из нее дюжину и отослал даме на другой день в девять часов, в полотняном навощенном и запечатанном пакете, адресованными на ее имя, как будто он был направлен неким комиссионером.

Я провел утро, осматривая с наемным слугой достопримечательности Кёльна, все в героико-комическом духе. Я смеялся, рассматривая изображение лошади Баярда, которую столь прославил Ариосто, на которую взобрались четверо сыновей Эймона. Был там также и герцог Амон, отец непобедимого Брадаманте, и счастливчик Ричардетто.

Все гости за столом у г-на де Кастри, где я обедал, были удивлены, что генерал Кеттлер сам пригласил меня на свой бал, будучи весьма подвержен ревности по отношению к своей даме, которая заставляла страдать его тщеславие. Он был слишком почтенного возраста, с неприятным лицом и без всяких достоинств по части ума, чтобы претендовать на то, чтобы быть любимым. Но ему пришлось, однако, смириться, что я проведу всю ночь, болтая или танцуя с ней. Я вернулся к себе настолько влюбленным, что больше не думал об отъезде. В момент возникшей между нами теплоты я осмелился сказать ей, что если она пообещает мне тет-а-тет, я согласен провести в Кёльне весь карнавал.

– А если, пообещав вам, – отвечала она, – я вас обману, что вы скажете?

– Я буду переживать в одиночестве и скажу, что вы не смогли сдержать свое слово.

– Вы хороший человек. Оставайтесь же с нами.

– Через день после бала я нанес ей первый визит, и она представила меня своему мужу, который не был ни молодым, ни красивым, но очень любезным. Часом позже, услышав, что у ее дверей останавливается коляска генерала, она сказала мне, что если он меня спросит, намерен ли я явиться в Бону на бал Выборщика[8 - Выборщик от Баварии на выборах императора Священной Римской империи], я должен ответить, что не премину. Несколько минут спустя я сбежал.

Я ничего не знал раньше об этом бале, но теперь был проинформирован. Была приглашена вся знать Кёльна, и, поскольку являлись в масках, туда могли прийти все. Я решил пойти, но инкогнито, тем более, что генерал не задал мне этого вопроса. Мне казалось, что м-м Х, дав мне этот намек, дала тем самым и приказ туда явиться. Я не мог иначе истолковать это сообщение. Я был уверен, что она туда придет, и я надеялся. Женщина эта была редкостного ума. Между тем, я отвечал всем, кто меня спрашивал, приду ли я на этот бал, что у меня есть соображения не идти туда, и самому генералу я так сказал, когда, в присутствии мадам, он спросил меня, буду ли я там. Я сказал, что здоровье не позволяет мне насладиться этим развлечением. Он ответил, что необходимо отказываться от всяких удовольствий, если они вредят здоровью.

В день, когда давался бал, я выехал в начале ночи один, в почтовой карете, со своим сундучком и двумя домино, одетый так, как никто меня не видел. В Боне я снял комнату, где замаскировался и оставил мое второе домино и свой сундучок. Я закрыл ее на ключ и отправился ко двору в портшезе. Неузнанный никем, я увидел всех дам Кёльна и прекрасную Х с открытым лицом, сидящую за банком в фараон и понтирующую на дукат. Я с удовольствием увидел, что банкёр – граф Верита, веронец, с которым я познакомился в Баварии. Он был на службе у Выборщика. Его небольшой банк составлял не более пяти-шести сотен дукатов, и понты между мужчинами и женщинами распределялись как десять к двенадцати. Я вступил и поставил рядом с Мадам, банкёр дал мне карточку и предложил подснять карты. Я отказался, и сняла м-м А.

Я начал понтировать с десяти дукатов на одну карту, она проигрывала четыре раза подряд, и то же произошло при следующей талии. При третьей талии никто не хотел снимать. Банкёр просит генерала, который не играет, и тот снимает. Примета мне кажется доброй, я ставлю пятьдесят дукатов и получаю пароли. В следующей талье я снимаю банк. Все заинтересованы и ждут продолжения, но, вопреки этому, я ускользаю. Я велю нести меня в мою комнату, где сменяю домино и оставляю свои деньги; я возвращаюсь на бал, где вижу нового банкёра и много золота, но, решив больше не играть, я не взял с собой денег. Всех волнует, кто был та маска, которая сняла предыдущий банк. Я слоняюсь повсюду; я вижу м-м Х, разговаривающую с графом Верита, сидящим с ней рядом, я подхожу и слышу, что они говорят обо мне; он говорит ей, что Выборщик желает знать, кто был та маска, которая сняла его банк, и что генерал Кеттлер ему сказал, что это мог быть венецианец, который приехал восемь-десять дней назад в Кёльн. Она говорит, что венецианец ей сказал, что недостаточно хорошо себя чувствует, чтобы идти на этот бал. Граф говорит ей, что он меня знает, что если я в Боне, Выборщик об этом узнает, и что я не уеду, не переговорив с ним. Слушая все это, я предвижу, что меня могут легко раскрыть после бала, но я не боюсь, так как это предвидел, и я остаюсь. Но я плохо все рассчитал. Образовали контрданс, мне захотелось потанцевать, но я не учел, что придется снять маску. Получилось, что я уже не мог скрыться. Когда М-м Х меня увидела, она сказала, что ошиблась, что она была готова держать пари, что я та маска, которая обыграла графа Верита. Я сказал ей, что только что приехал.

Но в конце контрданса, когда граф Верита меня увидел, он сказал, что поскольку я на балу, он уверен, что я тот, кто его обыграл; я, засмеявшись, оставил его говорить свое, и, поев чего-то в буфете, продолжил танцевать. Два часа спустя граф Верита сказал мне, смеясь, что я поменял домино, и указал, где моя комната.

– Выборщик, – сказал он, – все узнал, и чтобы наказать вас за эту шалость, приказал мне сказать вам, что завтра вы не уедете.

– Он меня арестует?

– Почему бы и нет, если вы откажетесь завтра с ним пообедать?

– Я повинуюсь. Где он? Представьте меня.

– Он удалился; но завтра приходите ко мне в полдень.

Когда он меня представлял, принц был в окружении пяти-шести придворных, и у меня был глупый вид, потому что я его до того не видел и искал глазами человека в церковной одежде, а его там не было. Он сам вывел меня из затруднения, сказав на венецианском жаргоне, что он одет как великий магистр тевтонского ордена. Тем не менее, я преклонил перед ним колено, и когда я хотел поцеловать ему руку, он отобрал ее, отступив назад. Он сказал, что когда он был в Венеции, я был в Пьомби, что его племянник, следующий Выборщик Баварский, сказал ему, что спасшись, я был арестован в Мюнхене, и что меня бы не отпустили, если бы я вместо Мюнхена приехал в Кёльн. Он сказал, что надеется, что после обеда я расскажу ему историю своего бегства, и чтобы я остался ужинать, и мы поговорили о маленьком маскараде, над чем посмеялись. Я был приглашен рассказать всю историю моего бегства, поставив при этом условие, что ему хватит терпения ее выслушать, потому что рассказ мог продлиться два часа, и я насмешил его, пересказав короткий диалог, который возник по этому поводу между мной и г-ном герцогом де Шуазейль.

Во время обеда принц говорил со мной все время по-венециански и осыпал меня любезностями. Он был весел и за его обликом святости никто из говоривших с ним не мог предугадать, что его век будет недолог. Он умер год спустя.

Перед тем, как встать из-за стола, он попросил меня рассказать всю историю моего бегства, которая с интересом была выслушана в течение двух часов всей прекрасной компанией. Мой читатель знает эту историю, но в написанном виде она далеко не так интересна, как когда я ее рассказывал.

Маленький бал у Выборщика был очень приятен. Это был маскарад. Мы все были одеты крестьянами, костюмы были из личного гардероба принца, дамы пошли переодеваться в одном зале, мужчины – в другом. Сам Выборщик был одет крестьянином, и было бы странно, если бы кто-то не захотел нарядиться подобным образом. Генерал Кеттлер выглядел подлинным крестьянином, М-м Х была прехорошенькая. Танцевали только контрдансы и балеты во вкусе нескольких провинций Германии, весьма забавно. Было только три или четыре женщины из известных знатных фамилий, другие, более или менее хорошенькие, были личными знакомыми Выборщика, который всю свою жизнь был большим другом прекрасного пола. Две из этих женщин танцевали фурлану, и Выборщик бесконечно был рад, заставив меня станцевать с ними. Это венецианский танец, и в Европе нет ничего более энергичного; его танцуют тет-а-тет, и эти женщины, поочередно, затанцевали меня почти до смерти. На двенадцатой или тринадцатой фурлане, запыхавшись, я запросил пощады. Во время не знаю какого танца дарят поцелуй крестьянке, которую ловят в объятия; я, не придерживаясь политеса, ловил все время м-м Х, и «крестьянин» Выборщик кричал «браво, браво!». Бедный Кеттлер бесился.

Она улучила момент сказать мне, что все дамы из Кёльна уезжают завтра в полдень, и что я могу добавить себе чести пригласить их всех завтракать в Бриль, направив им по два-три билета, надписав на билетах имена мужчин, с которыми они прибыли.

– Доверьтесь, – сказала мне она, – графу Верита, и он все сделает; скажите ему только, что вы хотите сделать то же, что и принц де Дё Пон два года назад. Но не теряйте времени. Рассчитывайте на двадцать персон и назначьте время. Сделайте так, чтобы билеты доставили к восьми часам утра.

Очарованный властью, которую эта очаровательная женщина сочла возможным проявить по отношению ко мне, я мгновенно решил подчиниться. Бриль, завтрак, двадцать персон, как герцог де Дё Пон, билеты, на определенный час, граф Верита – я все понял, как если бы она затратила на мой инструктаж час.

Я вышел, одетый крестьянином, попросил пажа отвести меня в комнаты графа Верита. Он смеется, видя меня одетым подобным образом, я рассказываю ему в немногих словах об афере, которую затеваю, я обращаюсь к нему, как будто бы это было дело большой государственной важности.

– Ваше дело весьма нетрудное, – говорит он. Оно для меня сводится к тому, чтобы написать записку офицеру, начальнику дворца, и срочно отправить ее. Скажите только мне, сколько вы хотите потратить.

– Больше, чем можно, – говорю я.

– То-есть, меньше.

– Нет. Больше, потому что я хочу, чтобы все было великолепно.

– Надо все же сказать, сколько, потому что я знаю людей.

– Скажите ему: двести дукатов.

– Этого достаточно. Герцог де Дё Пон не потратил больше.

Он пишет записку, отправляет ее, заверив меня, что все будет сделано. Я оставляю его, думая о билетах. Я беседую с пажом-итальянцем, очень предупредительным. Я говорю ему, что заплачу дукат слуге, который назовет мне имена дам из Кёльна, что приехали в Бону, и кавалеров, их сопровождающих. Полчаса спустя я получаю подтверждение, что все сделано. Я сам надписал перед сном восемнадцать билетов и на следующее утро отправил их все, запечатанными, по их адресам, с наемным слугой, которого мне выделил хозяин.

В девять часов я отправился взять отпускное свидетельство у графа Верита, который передал мне от имени Выборщика золотую шкатулку, внутри которой был медальон с его портретом в одеянии великого магистра тевтонского ордена. Я был весьма тронут этой милостью; я хотел пойти поблагодарить Его Сиятельство, но граф сказал, что я могу отложить это до моего проезда через Бонн по направлению к Франкфурту.

Завтрак был намечен на час, но в полдень я был уже в Бриле. Это был загородный дом Выборщика, красоту которого составляла со вкусом выполненная меблировка. Это была копия Трианона. Я увидел в большом зале стол, накрытый на двадцать четыре персоны, с приборами из позолоченного серебра, тарелками из фарфора, и на буфете большое количество серебряной посуды и большие золоченые блюда. На двух столах в другом конце зала я увидел бутылки с самыми известными винами со всей Европы и сласти разного вида. Когда я сказал офицеру, что я тот, кто устраивает этот завтрак, он сказал, что я буду доволен, и что он здесь с шести часов утра. Он сказал, что холодные закуски будут на двадцати четырех блюдах; кроме того, будут еще двадцать четыре блюда с устрицами из Англии и десерт – полный стол. Видя большое количество слуг, я сказал, что они не нужны, но он ответил, что они здесь, потому что личных слуг гостей в зале не будет. Он сказал, что мне не следует беспокоиться, потому что они все знают.

Я встречал моих гостей у карет, ограничиваясь комплиментом, что прошу у всех прощения за свою дерзость, с которой я добивался этой чести. В час пригласили к столу, и я увидел радость, блестящую в прекрасных глазах м-м Х, когда она увидела великолепие, воздвигнутое Выборщиком. Она заметила, что всем известно, что все это было проделано ради нее, но была очарована тем, что я не выделял ее среди других. Было двадцать четыре куверта, и, несмотря на то, что я разослал только восемнадцать билетов, места были все заняты. Таким образом, было шесть персон, явившихся без приглашения. Это меня порадовало. Я не хотел садиться, я ухаживал за дамами, порхая от одной к другой и закусывая на ходу тем, что они мне давали.

Устрицы из Англии кончились лишь на двадцатой бутылке шампанского. Завтрак начался, когда компания была уже пьяна. Этот завтрак, который, естественно, состоял только из первых блюд, превратился в обед из самых тонких. Не было выпито ни капли воды, потому что рейнское и токай этого бы не потерпели. Перед тем, как подать десерт, выставили на стол огромное блюдо рагу с трюфелями. Его опустошили, последовав моему совету запивать мараскином.

– Это как вода, говорили дамы, и пили его, как будто это действительно была вода.

Десерт был великолепен. Портреты всех суверенов Европы взирали со стен, все осыпали комплиментами офицера, при сем присутствовавшего, который преисполнился гордости и говорил, что все это может сохраняться и в карманах; соответственно, десерт клали в карманы. Генерал высказал великую глупость, вызвавшую всеобщие насмешки.

– Я уверен, – сказал он, – что это шутка, которую сыграл с нами Выборщик. Его Сиятельство захотел сохранить инкогнито, и г-н Казанова отлично послужил принцу.

После града насмешек, который дал мне возможность собраться с мыслями, я сказал:

– Если Выборщик, мой генерал, – сказал я ему со скромным видом, – дал бы мне подобный приказ, я бы подчинился; но он бы меня этим унизил. Его Сиятельство пожелал оказать мне милость более удачным образом, и вот результат.