Жизнь и время Михаэла К.

Жизнь и время Михаэла К.
Джон Максвелл Кутзее

Вокруг царят голод, страдание и смерть. Маленький человек Михаэл К., на которого косо смотрят из-за его заячьей губы, везет обессиленную мать в родные земли. Она слишком измучена, чтобы выдержать путешествие в жестяной тачке – смерть приходит за ней прямо на дороге, и Михаэл остается в несправедливом мире совсем один. Тюрьма, пытки и трудовой лагерь – лишь малая часть того, с чем ему придется столкнуться. Но, несмотря на хаос, царящий вокруг, Михаэл идет своим путем к покою и свободе.

«Жизнь и время Михаэла К.» – оглушительная история о целой эпохе, в которой каждому отведено место проигравшего или победителя. Роман об одиночестве, отчаянии и стойкости.

Дж. М. Кутзее

Жизнь и время Михаэла К

LIFE AND TIMES OF MICHAEL K

© by J. M. Coetzee, 1983

By arrangement with Peter Lampack Agency, Inc.

350 Fifth Avenue, Suite 5300

New York, NY 10118 USA

© Архангельская И., перевод на русский язык, 1989

© Жукова Ю., перевод на русский язык, 1989

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом Историй», 2023

Раздор – отец всем общий
и всем общий царь,
и одних богами объявляет он,
а других – людьми,
одних рабами сотворяет он,
а других – свободными.

    Гераклит Эфесский
    Фрагмент 23 (53)
    (Перевод С. Муравьева)

I

Первое, что заметила повитуха в Михаэле К., помогая ему выбраться из материнской утробы на белый свет, это заячья губа. Губа отворачивалась, точно нога улитки, левая ноздря зияла. Заслонив на минутку младенца от матери, повитуха сунула палец в крохотный бутончик рта и возблагодарила судьбу, что нёбо на месте.

Матери она сказала: «Радуйся, такие приносят в дом удачу». Но Анне К. не понравились рот, который не закрывался, и розовая, вывернутая наружу губа. Страшно было подумать, что росло в ней все эти месяцы. Младенец не мог сосать грудь и плакал от голода. Когда не помогла и бутылочка, Анна стала кормить сына с ложки, раздражаясь, если он закашливался, расплескивал молоко и плакал.

– Подрастет, и рот закроется, – пообещала повитуха.

Но губа не опускалась, может, и опустилась немножко, но не до конца, и нос тоже не выправлялся.

Анна брала мальчика с собой на работу и продолжала брать, когда он уже вышел из младенческого возраста. Она держала его подальше от сверстников – их перешептывания и улыбки причиняли ей боль. Год за годом Михаэл К. сидел на одеяле, смотрел, как мать надраивает чужие полы, и учился молчанию.

Из-за увечья и оттого, что соображал он медленно, Михаэла после короткого испытательного срока забрали из простой школы и поместили в приют «Норениус» в Форе, где он вместе с другими обездоленными судьбой, калечными и увечными детьми провел на казенном содержании остальные годы своего детства, постигая науку чтения, письма, счета, учился подметать полы, заправлять постель, мыть посуду, плести корзины, а также столярничать и работать в саду. В пятнадцать лет, успешно завершив курс обучения в приюте, он пополнил в качестве садовника категории 3 (б) ряды муниципальной службы «Парки и сады Кейптауна». Тремя годами позже он оставил «Парки и сады» и после нескольких недель безработицы, которые он провел, лежа на кровати и разглядывая свои руки, нанялся ночным дежурным в общественные уборные на Гринмаркет-сквер. В одну из пятниц, когда он поздно ночью возвращался домой, в метро на него напали двое неизвестных, избили его, забрали часы, деньги и ботинки и бросили на платформе – оглушенного, с ножевой раной на руке, с вывихнутым большим пальцем и двумя сломанными ребрами. После этого происшествия он ушел с ночной работы и вернулся в «Парки и сады», где со временем стал садовником первой категории.

Губа делала свое дело – знакомых женщин у К. не было. Приятнее всего он чувствовал себя в одиночестве. Обе работы давали ему относительную уединенность, хотя в уборных его угнетал яркий неоновый свет, от которого белые кафельные плитки блестели еще ярче, и совсем не было тени. Он любил парки с высокими соснами, где вдоль аллей цветут неяркие лилии. Случалось, в субботу он не слышал выстрела, возвещающего полдень и окончание работы, и продолжал работать до вечера. В воскресенье он долго спал, а вечером навещал мать.

Однажды поздним июньским утром, на тридцать первом году жизни, Михаэл К. получил известие. Он сгребал листья в парке Де Ваал. Известие, которое дошло к нему через третьи руки, было от матери: ее выписали из больницы, и она просит его прийти за ней. К. отнес в сарай грабли и поехал на автобусе в больницу Сомерсет, где и нашел мать на скамейке перед входом: она сидела и грелась на солнышке. Мать была полностью одета, только босиком – туфли стояли рядом со скамейкой. Увидев сына, она расплакалась, прикрывая рукой глаза, чтобы не заметили другие пациенты и посетители.

Анна К. уже давно хворала: страшно распухали ноги и руки, потом начал пухнуть и живот. Когда ноги совсем отказали и замучила одышка, ее взяли в больницу. Пять дней Анна пролежала в коридоре среди избитых, с ножевыми и огнестрельными ранами мужчин, которые так стонали и кричали, что она совсем не могла спать, а сестры не обращали на нее никакого внимания, где уж им было возиться со старухой, когда вокруг так страшно умирали молодые мужчины. Сразу же по поступлении Анне дали кислород, а потом начали делать уколы и давали таблетки, чтобы согнать отеки. Судна было не допроситься – санитарки поблизости никогда не оказывалось. Халата Анне не выдали. Однажды, когда она, держась за стенку, брела к уборной, ее остановил старик в серой пижаме и, грязно выругавшись, расстегнул ширинку. Потребности тела превратились для Анны в источник мук. Сестрам она говорила, что принимает пилюли, но часто их обманывала. Два дня спустя одышка уменьшилась, зато ноги стали так сильно зудеть, что она подсовывала руки под себя, чтобы не чесаться. На третий день она начала проситься домой, но просила, наверное, не того, кого нужно. На шестой день по щекам ее покатились слезы – от радости, что она вырвалась из этого ада.

Михаэл К. попросил у дежурной кресло-каталку, чтобы отвезти мать, но ему отказали. Взяв в одну руку сумочку и туфли, а другой рукой поддерживая мать, он провел ее пятьдесят шагов до автобусной остановки. Там стояла длинная очередь. Приклеенное к столбу расписание обещало автобус через каждые пятнадцать минут. Они прождали час; тени стали длинными, подул холодный ветер. Стоять Анна не могла, она села на тротуар и привалилась к стене, вытянув вперед ноги, как нищенка, а Михаэл держал место в очереди. Подошел автобус, однако все сидячие места в нем были заняты. Обхватив мать, чтобы она не повалилась, Михаэл крепко держался за поручень. Они добрались до ее комнатки в Си-Пойнте уже после пяти.

Анна К. восемь лет проработала служанкой у бывшего владельца трикотажной фабрики, удалившегося на покой, и его жены, которые занимали в Си-Пойнте пятикомнатную квартиру с видом на Атлантический океан. По условиям договора она приходила в девять утра и работала до восьми вечера, с трехчасовым перерывом в середине дня. Работала попеременно пять и шесть дней в неделю. Ей предоставлялись двухнедельный оплаченный отпуск и комната в том же доме. Жалованье было приличное, хозяева – люди спокойные, работу найти было нелегко, и Анна К. не жаловалась на жизнь. Но год назад у нее стала кружиться голова и, когда она наклонялась, что-то сдавливало в груди. Потом началась водянка. Теперь она только готовила для Бёрманнов, платили ей на треть меньше, а на уборку наняли женщину помоложе. Анне К. позволили остаться в ее комнатушке, которая была в распоряжении Бёрманнов. Водянка усиливалась. Анна К. уже не могла работать и несколько недель перед тем, как попала в больницу, пластом пролежала в постели. Ее мучил страх, что Бёрманны перестанут ее жалеть.

В ее комнатушке под лестницей на вилле «Лазурный берег» когда-то предполагалось установить кондиционер, но его так и не установили. На двери остался знак: красный череп с перекрещенными костями и надпись на английском, африкаанс и зулу: «ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!» Ни электрического света, ни вентиляции не было, пахло затхлостью. Михаэл отпер дверь и пропустил мать вперед, засветил свечу и, пока она раздевалась, чтобы лечь в постель, подождал в коридоре. Этот первый вечер после ее возвращения и все остальные вечера он провел с ней: подогревал ей суп на керосинке, старался поудобнее ей все устроить, делал все необходимое, а когда она начинала плакать, гладил ее по руке и успокаивал. В один из вечеров автобусы от Си-Пойнта не шли вовсе, и ему пришлось остаться у нее на ночь; он лег спать на тюфяке, накрывшись своим пальто. Среди ночи он проснулся от холода – промерз до костей. Теперь уж заснуть он не мог и уйти тоже не мог – был комендантский час, он до рассвета просидел на стуле, трясясь от холода и слушая стоны и храп матери.

Михаэлу К. было неприятно такое их тесное соседство по вечерам в маленькой комнатке. Вид распухших ног матери очень его тревожил, и он отводил глаза, когда помогал ей слезать с постели. Бока и руки у матери были в расчесах, она иногда даже надевала перчатки на ночь. Но он не уклонялся от выполнения того, что считал своим долгом. Вопрос, над которым он когда-то раздумывал в приюте «Норениус», спрятавшись за сараем для велосипедов, а именно: зачем он вообще родился? – получил ответ: он родился, чтобы ухаживать за своей матерью.

Как ни успокаивал Анну К. сын, она не могла избавиться от мучившего ее страха: что с ней станется, если она лишится комнаты? Ночи среди умирающих в коридорах Сомерсетской больницы ясно ей показали, как безразличны все к старой женщине, страдающей такой неприглядной болезнью, да еще в военное время. Работать она не могла и считала, что только доброта Бёрманнов – но вот надежна ли она? – да преданность не больно-то сообразительного сына могут спасти ее от голода и трущоб, а уж на самый крайний случай у нее есть сбережения: в чемодане, под кроватью, в сумочке лежало два кошелька, один с новыми деньгами, другой – со старыми: в свое время она поостереглась обменять их, и теперь они ничего не стоили.

Поэтому, когда Михаэл как-то вечером стал рассказывать, что у них в парке сворачивают работу, Анна К. всерьез задумалась над тем, о чем до сих пор лишь смутно мечтала: не покинуть ли им город, который не сулит ей теперь ничего хорошего, и не вернуться ли в тихий край ее детства?

Анна К. родилась на ферме в о2круге Принс-Альберт. Отец у нее был неспокойный – он пил, и потому, когда она была маленькая, семья переходила с фермы на ферму. Мать стирала и кухарничала; Анна ей помогала. Потом они поселились в маленьком городке Аудсхорн, там Анна какое-то время ходила в школу. А когда она родила своего первенца, то перебралась в Кейптаун. Родился второй ребенок, от другого отца, потом третий, который умер, потом Михаэл. Годы до того, как они переселились в Аудсхорн, запомнились Анне как самые счастливые в ее жизни – все были добрые и сытые. Она помнила, как, бывало, сидела в пыли в курином загоне, а вокруг нее квохтали и скребли когтями землю куры; помнила, как отыскивала под кустами яйца. И сейчас зимними вечерами, лежа на постели в душной комнатушке, слушая, как барабанит по ступенькам крыльца дождь, она мечтала укрыться от равнодушной жестокости, от набитых битком автобусов, очередей за продуктами, наглых лавочников, от воров и нищих, сирен среди ночи, комендантского часа, от холода и сырости и возвратиться в сельскую тишь: если ей суждено умереть, пусть она умрет под голубым небом.

В плане, который она изложила Михаэлу, о смерти не было упомянуто. Она предложила ему самому уволиться из парка, покуда его не уволила администрация, и поехать с ней вместе на поезде в Принс-Альберт, где она снимет комнату на то время, пока он не подыщет работу на ферме. Дадут ему там хорошее помещение – она поселится с ним, будет вести хозяйство, нет – он будет приезжать к ней на выходные. А чтобы убедить его в серьезности своих намерений, она вытащила из-под кровати чемодан и на его глазах пересчитала содержимое кошелька с новыми деньгами, заверив, что как раз для этой цели она их и копила.

Она ожидала, что Михаэл спросит: неужели она надеется, что маленький городок в сельской местности примет двух чужаков, из которых одна – больная старуха? У нее даже был наготове ответ. Но Михаэл ни на мгновение не усомнился в ее плане. Все годы пребывания в «Норениусе» он был убежден, что мать поместила его туда для какой-то особой цели, которая вначале была ему неясна и открылась лишь потом; вот и сейчас он сразу признал мудрость ее решения и не задал ей ни одного вопроса. Не разложенные на одеяле деньги видел он перед собой, а бескрайний вельд, белый домик, из трубы которого вьется дым, а у раскрытой двери его встречает после долгого трудового дня здоровая и веселая мать.

Утром Михаэл не пошел на работу. Затолкав по пачке банкнот в каждый носок, он отправился на железнодорожный вокзал. В билетной кассе главных линий кассир сказал, что он с удовольствием продаст ему два билета до Принс-Альберта или до ближайшей к нему станции («Принс-Альберт или Принс-Альфред?» – переспросил кассир), однако К. не сможет сесть в поезд, если вдобавок к заказанным билетам не будет иметь разрешение на выезд от своего полицейского участка. Раньше чем на восемнадцатое августа он ему билеты зарезервировать не может, то есть ждать надо два месяца; что же касается разрешения, то его дают только в полиции. К. очень просил его зарезервировать билеты на более ближнее число, но напрасно; состояние здоровья его матери не дает ему никаких преимуществ, сказал кассир, напротив, он советует ему вовсе не упоминать о ее болезни.

С вокзала К. отправился на Каледон-сквер, где простоял два часа в очереди позади женщины с хнычущим младенцем. Ему выдали по два бланка – на мать и на него.

– Подколите к голубым бланкам заказ на билеты и отнесите все в комнату Е-5, – сказала женщина в полицейской форме, сидящая за конторкой.

Когда зарядили дожди, Анна К. подсунула под дверь полотенце, чтобы вода не затекала внутрь. Комнатка пропахла «Деттолом»[1 - «Деттол» – антисептические средства для уборки.] и тальком.

– Сижу тут, как жаба под камнем, – прошептала Анна К. – До августа мне не дожить.

Она с головой укрылась одеялом и замолчала. Михаэл посидел немного рядом с ней, потом почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он пошел на угол в лавку. Хлеба там не было.

– Ни хлеба, ни молока, – сказал продавец, – приходи завтра.

К. взял печенья и сгущенки, потом долго стоял под тентом и смотрел, как сыплется с неба дождь. На следующий день он отнес бланки в комнату Е-5. Разрешение будет выслано по почте, сказали ему, после того как полиция в Принс-Альберте просмотрит бланки и даст согласие на въезд.

Он пошел в парк Де Ваал, где, как он и ожидал, ему было сказано, что деньги он получит только в конце месяца.

– Вообще-то это не важно, – сказал он бригадиру, – выплатят, не выплатят, мы с матерью все равно уедем.

Ему вспомнилось, как мать навещала его в «Норениусе». Иногда она привозила ему зефир, иногда шоколадное печенье. Они уходили вдвоем на площадку для игр, а к чаю возвращались в зал. В дни посещений мальчики надевали парадные рубашки цвета хаки и коричневые сандалии. У некоторых ребят родителей вообще не было, других просто забыли. «Отец у меня умер, а мать работает», – говорил К.

Он расстелил в углу материнской каморки одеяла, положил подушки и сидел там вечерами, прислушиваясь к дыханию матери. Она теперь почти все время спала. Иногда он тоже засыпал, сидя, и пропускал последний автобус. Утром он просыпался с головной болью. Днем бродил по улицам. Жизнь, казалось, замерла – они ждали разрешения, а оно все не приходило.