Лисья тень

– Госпожа, моя жизнь принадлежит Каге, – сказал я, произнося ровно то, чего от меня ожидали, и снова низко поклонился. Не важно, насколько искренними были мои слова – это не мешало им быть правдивыми. – И вам. Я вас не подведу. Только расскажите, что я должен найти, и я все сделаю.

Зрячий глаз госпожи Ханшу лихорадочно сверкнул в полумраке, а губы изогнулись в полуулыбке.

– Один свиток, который я потеряла много лет назад, – прошептала она.

4. Чай у Тануки

Как же мне не нравилось зажигать свечи в главном зале!

Двести семьдесят семь. Двести семьдесят семь расставленных по всей комнате свечей, которые нужно зажечь. По очереди. Каждый вечер, перед закатом. Чтобы монахи могли предаться вечерним медитациям. Не помню, когда это официально вошло в мои обязанности, кажется, Дэнга или Нитору предложили идею учителю Дзину, старому монаху, отвечавшему за главный зал, со словами, что это «научит меня терпению и усердию». Разумеется, для выполнения подобной задачи нужно и то и другое. Зал был огромным, с высоченными колоннами и полами из темного дерева, натертыми до зеркального блеска, так что в них отражался огонек каждой свечи. В глубине зала стояла громадная статуя Нефритового Пророка, чьим учениям стремились следовать все монахи. Окон не было, солнечный свет проникал только через дверной проем, поэтому там всегда было темно и тихо. От горящих свечей поднималось смутное оранжевое сияние, которое превращало зал в обитель теней и танцующих огоньков.

Но на то, чтобы их зажечь, уходила целая вечность!

Я вздохнула и, опустив подсвечник, печально оглядела комнату. Как же много еще осталось! Пока горели только свечи на алтаре, да и то не все. Если бы можно было зажечь их все разом…

Губы растянулись в проказливой улыбке. А ведь я же могу это сделать! В конце концов, я кицунэ! А кицунэ-би – это огонь! Волшебный огонь, которым нельзя обжечься и которым куда проще управлять, чем обычным пламенем. Монахам, само собой, не понравится. Нитору и Дэнга точно этого бы не одобрили, но они вообще не одобряли ничего из того, что я делала.

Я задула свечу и опустила ее на пол. Затем прикрыла глаза, поднесла руку к лицу и призвала свою волшебную силу. На ладони вспыхнуло и заплясало призрачное бело-голубое пламя; вторя ему, затанцевали на колоннах жутковатые тени. Разгоревшись, пламя превратилось в огненный шар, и я увидела на стене храма свою тень – человеческую фигуру с острыми ушками и пушистым хвостом.

Вскинув голову, я очертила рукой полукруг, и огоньки кицунэ-би разлетелись во все стороны, звездопадом рассыпавшись по залу. Я довольно огляделась: на каждом фитильке дрожало голубовато-белое пламя. Как по мне, лисий огонь был куда красивее обычного, хотя с ним вид у зала стал жутковатый.

Но свечи горели – это главное. А до вечерних медитаций оставался еще час-другой. Пока что я совершенно свободна. Отряхнув руки от пыли, я поспешила к выходу, как вдруг снаружи послышались голоса.

Я замерла, потом по стеночке дошла до двери и выглянула наружу. По лестнице в главный зал поднимался Дзин, но хуже всего было то, что он был не один, а с Дэнги.

О нет. Я испуганно прижала уши к голове и отскочила назад. Если меня поймают, то, скорее всего, начнут читать нотации о том, как важны в работе терпение и усердие. Возможно, даже запретят пользоваться магией. И наверняка заставят все переделывать и вновь зажигать свечи, но на этот раз уже под присмотром.

Спрятаться. Мне срочно нужно где-то спрятаться.

Я понеслась к дальней стене и, прошептав извинения, протиснулась за высокую статую Нефритового Пророка. Секунду спустя тишину нарушил громкий вопль.

– Лисий огонь! – Эхо шагов Дэнги разнеслось по залу, и я осторожно выглянула из-за статуи, чтобы понаблюдать за ним. Он в ярости метался по комнате, а кицунэ-би отбрасывал дрожащие белые отсветы на его разъяренное лицо. – Эта чертовка зажгла свечи лисьим пламенем! Нет, ну надо же… – прокричал он, брызжа слюной. – Я до нее доберусь…

– Будет вам, Дэнга-сан, – послышался голос Дзина, спокойный и даже немного веселый. – В конце концов, она еще ребенок, к тому же кицунэ. Она не понимает…

– Ну уж нет! – Дэнга еще раз резко развернулся и оглядел зал, а потом решительно направился к выходу. – Все зашло чересчур далеко. Теперь-то точно ясно, что в девчонке больше лисьего, чем человечьего, и что природа ёкая в ней затмевает людскую природу. Нужно что-то делать. Больше я эти выходки терпеть не намерен.

– Что вы задумали, Дэнга-сан? – сощурился Дзин.

– Хочу поговорить с учителем Исао и убедить его, что нужно с этим заканчивать, – ответил Дэнга, и у меня внутри все сжалось. Он переступил порог, и его голос поплыл вверх по ступеням. – Пора лишить ее лисьей магии. Пока мы не обнаружили в наших рядах настоящего демона.

Мое сердце бешено заколотилось. Дзин проводил взглядом Дэнга, который спешно покинул зал, вздохнул и принялся задувать кицунэ-би на свечах. Огоньки он гасил по очереди, медленно и сосредоточенно, полностью погрузившись в это занятие. Я знала, что через несколько минут он закончит и уйдет, но мне не хотелось здесь оставаться: я боялась, что Дэнга вернется с учителем Исао и исполнит свое обещание. А попытайся я выскользнуть из зала, Дзин непременно бы меня заметил. К счастью, в рукаве у меня оставался запретный козырь.

Я опустилась на колени, нащупала на полу нужную дощечку и отодвинула ее, открыв проход на нижний этаж. Для обычного человека – даже для маленького! – лаз был слишком узким. Но я была не просто человеком. Я была кицунэ.

Зажмурившись, я вновь призвала свою силу, и сердце забилось в предвкушении. По большей части лисья магия и впрямь сводилась к обману и хитрости, как любил говорить Дэнга. К тому, чтобы заслонять правду иллюзиями, заставлять других видеть и слышать то, чего на самом деле нет. Создавать безупречные копии, которые не реальнее отражения в зеркале. Но была одна форма, которую я могла принимать, хотя мне строго-настрого запрещалось делать это без разрешения.

Но сегодняшний день как нельзя лучше подходил для того, чтобы нарушить все запреты.

Тело налилось теплом, и я ощутила, что резко уменьшаюсь в размерах и что меня окутывает знакомая белая дымка. Когда я открыла глаза, пол был куда ближе, чем раньше. Звуки стали громче, тени почти растворились, воздух наполнился новыми запахами – затхлостью земли, резким привкусом металла, ароматом дыма, еще висевшим в воздухе. В мутном отражении на пьедестале статуи я разглядела остроносую мордочку, золотистые глаза и пушистый хвост с белым кончиком, обвившийся вокруг лап.

Учитель Исао не одобрял мои превращения в лису. «Ты человек, – твердил он. – Да, ты кицунэ, но быть Юмеко куда сложнее, чем быть лисой. Если проведешь в теле зверя слишком много времени, однажды позабудешь, что значит быть человеком».

Я не до конца понимала, о чем говорит учитель, но в тот момент это было неважно. Опустив голову, я скользнула в дыру, проползла под полом и выскочила из-под веранды. Убедившись, что поблизости нет монахов и в особенности учителя Исао, я поспешила в сад, к старому клену, растущему у храмовой ограды. Лисьи лапы двигались проворно и ловко, кора дерева была неровной, и потому я легко вскарабкалась на клен, перескочила через ограду и скрылась в прохладной лесной тиши.

Вечером я сидела на плоском камне у любимого пруда, опустив ноги в воду, и думала, что же делать дальше. Над зеркальной гладью проносились стрекозы, рядом лениво плавала усатая рыба и время от времени тыкалась мордой в мои пальцы, снова ставшие человеческими. Солнце нагрело камень, а легкий ветерок шелестел в бамбуковых зарослях, окружавших пруд. Это место помогало забыть обо всех бедах, и я часто приходила сюда, когда жизнь в храме становилась совсем уж невыносимой – или когда пряталась от Дэнги. Обычно вода, ветерок и рыбы в пруду мгновенно спасали меня от тревог. Но сегодня я не могла выбросить из головы услышанное в храме.

Лишить меня магии? Вот просто взять и лишить? Сделать так, чтобы я не могла больше создавать иллюзии, менять форму, призывать лисий огонь? Нет, это уж слишком. Мои выходки были безобидными, за все время от них пострадала разве что гордость Дэнги. Ну и, может быть, парочка раздвижных дверей.

Я взглянула на свое отражение в воде. На меня смотрела девушка с острыми ушками, желтыми глазами и пушистым хвостом, обвившим ее ноги. «В девчонке больше лисьего, чем человечьего, – в гневе выкрикнул Дэнга, выбегая из зала. – Природа ёкая в ней затмевает людскую».

– Это ложь, – сообщила я кицунэ, глядящей на меня из воды. – Во мне по-прежнему куда больше человеческого. По крайней мере, я так думаю.

– Разговариваешь сама с собой, лисенок?

Я подняла глаза. Пруд медленно огибала невысокая пожилая женщина. Платье у нее было поношенное, на голове – широкополая соломенная шляпа, а на ногах – тонувшие в траве деревянные сандалии на высокой подошве. Узловатой рукой она придерживала на плече бамбуковую удочку, а в другой несла веревку, на которой висело несколько мелких рыбешек. Из-под шляпы смотрели ярко-желтые глаза.

Я улыбнулась.

– Добрый вечер, Тануки-баба[12 - Уважительное обращение к пожилой женщине.], – вежливо поздоровалась я. – Что вы тут делаете?

Старушка фыркнула и подняла связку рыбешек.

– Цветы сажаю, ты что, не видишь?

Я озадаченно нахмурилась.

– Но… это же рыба. Зачем вам вообще сажать цветы, Тануки-баба? Вы же их не едите.

– Вот именно. Некоторым из нас приходится хорошенечко потрудиться, чтобы добыть еду, в отличие от избалованных наивных полукровок, которых я уж не буду называть по имени. – Она взглянула на меня из-под шляпы, изогнув тонкую седую бровь. – А вот ты что тут делаешь, да еще так поздно, лисенок? Эти твои люди не шибко любят, когда ты слоняешься по лесу. – Она хихикнула, и во рту у нее сверкнули желтые зубы. – Что, Дэнга-сан вновь вышел на тропу войны? Ты опять превратила кошку в чайник?

– Нет, такого я уже давно не делала – кошка царапается, когда я пытаюсь положить лист ей на голову. Но… – Меня охватила дрожь, и я сцепила руки. Нагретый солнцем камень вдруг показался ледяным. – Дэнга-сан очень рассердился, – поведала я. – В жизни не видела его таким. Он сказал, что во мне больше от ёкая, чем от человека, и что учитель Исао должен отнять у меня волшебную силу. Что, если учитель Исао его послушает? Что, если меня и впрямь лишат магии? Я… – Я запнулась, и все внутри у меня сжалось. – Я и представить себе не могу, каково это – жить без магии. Уж лучше бы мне отрезали пальцы или глаза выкололи. Если меня лишат волшебства, что со мной будет?

Тануки-баба фыркнула.

– Пойдем, – позвала она, указав на тропу концом своей удочки. – Угощу тебя чаем.

Я соскочила с камня и последовала за сгорбленной фигурой, которая повела меня по узкой извилистой тропе через бамбуковый лес. Удочка тихонько постукивала ее по плечу, а из-под платья то и дело высовывался кончик коричневого хвоста. Я сделала вид, что не замечаю его, зная, что и Тануки-баба притворяется, будто не видит моих ушей и хвоста. Таков был негласный закон ёкаев: они не привлекали внимания к своей… «ёкайности» во избежание слежки, травли или проклятий. Впрочем, Тануки-баба я не боялась. Со мной она всегда обращалась радушно, как с родной внучкой, любила рассказывать захватывающие, а порой и жуткие истории о том, какие фокусы проделывала над людьми, когда была еще совсем юной тануки[13 - В японской мифологии зверь-оборотень. Чаще всего описывается как енотовидная собака или барсук.].

Пройдя через заросли бамбука, мы углубились в чащу леса. Здесь древние деревья росли так близко друг к другу, что их ветви тесно переплетались, почти закрывая собой солнце. Свет слабыми лучиками пробивался сквозь листья и усеивал землю под ногами пестрыми пятнами, а в воздухе было разлито благоговейное спокойствие. Любопытные кодама, древесные лесные духи, глядели на нас из-за листьев, а некоторые даже скакали за нами вдоль тропы. Их полупрозрачные зеленые тельца были не больше пальца.

Тануки-баба провела меня вдоль знакомого говорливого ручейка, через маленький арочный мост, облепленный мухоморами и древесными грибами, к деревянной лачуге, полностью заросшей мхом. По рассказам Тануки, когда-то давно лачуга принадлежала одному ямабуши, бродячему отшельнику, который искал гармонии и баланса в природе и умел общаться с ками напрямую. Но потом он то ли умер, то ли оставил эти места, так что теперь в его доме поселилась Тануки. Соломенная крыша наполовину обрушилась, а вокруг было полно деревьев и кустов, так что если не знать, что здесь кто-то живет, лачугу можно было и не заметить среди зелени. Внутри, как обычно, царил бардак; мусор высокими кучами лежал по углам и вдоль стен.

– Садись, – прорычала Тануки-баба и указала на низкий деревянный стол посреди комнаты – единственное свободное пространство во всем доме. – Сделаю нам чаю – если найду чайник, конечно.

Я заметила три чайника в разных углах лачуги, но промолчала, потому что мои предложения всегда встречались в штыки. Непременно оказывалось, что тот чайник не годится, потому что в нем трещина или он грязный – или в нем живет птичья семья. А нужный чайник где-то в другом месте, но найти его под силу лишь ей одной. Я присела за маленький столик и стала ждать. Наконец Тануки-баба вытащила из кучи мусора старый и помятый железный чайник с тонким носиком.

– Пустой, – со вздохом объявила она, заглянув внутрь. – Пожалуй, это даже хорошо. В прошлый раз там были мыши. Но зато придется теперь его наполнять. Я скоро вернусь. Ничего тут не трогай, – сказала она и поковыляла за водой.