Οβίδιος. Тайна золотого времени

– Ладно, Дэвид. Недаром в свое время Абу аль-Мутталиб говорил: «Пусть Всевышний восхвалит в небесах того, кого Он создал на земле!». Твою доброту ни с чем не соизмеришь. А, впрочем, если не ты, кто ей поможет?! Разве Аллах?!

И мусульманин отдернул полог балдахина…

В тайной комнате, о существовании которой давно подозревал Дэвид, была спящая красавица. Но, в отличие от сказки Шарля Перро, красавица не спала мирным сном, а хрипела и стонала так, словно ее сжирали языки пламени. Роскошные черные волосы, подобно змеям, душили ее молодое тело, едва прикрытое шелковым покрывалом.

Мужчины молчали. Саид – потому, что был недоволен раскрытой тайной. Дэвид словно застыл, и по его реакции вообще было сложно понять, о чем он думает.

– Что с ней? – спросил он спустя какое-то время.

– Женщины наши осмотрели ее. Она пьяна.

– Пьяна?! Да она отравлена филониумом[2 - Филониум – препарат, содержащий опиум. По предположению Плиния Старшего, высказанному в его «Естественной истории», автором прописи этого препарата был Филон из Тарзуса, живший в начале 1 века н. э. Это средство рекомендовалось при кишечной колике, дизентерии, эпидемия которой была в Риме во времена Филона. В английской фармакопее филониум оставался вплоть до 1867 г. Его пропись включала в себя следующие компоненты: белый перец, имбирь, зерна тмина, очищенный опий (в количестве 1 грамм на 36 грамм массы препарата) и сироп из маковых зерен.]!.. Видимо, намеревались продать… Она одна уцелела?

Саид кивнул.

– Мне нужно… нужно… Срочно пошли раба к Исмаил-бею! Он знает, где мои лекарства. Думаю, я смогу ей помочь… Сначала надо сделать промывание желудка… И пусть мне никто не мешает!

Саид снова кивнул и неохотно удалился…

Глава 2

Лусия Тенорио Вернадес де Сааведра медленно, тяжело приходила в себя. Веки были свинцовыми. Голова шумела так, будто ее кинули в водоворот. Руки и ноги отказывались подчиняться, и во всем теле была такая слабость, о которой она не помнила с детства, с тех самых пор, как впервые перенесла лихорадку.

Наконец девушка с трудом открыла глаза. Ее обжег солнечный свет и на минуту показалось, что она снова умерла…

Ей опять снился кошмар. Она с отцом на корабле, смеется и думает о счастливом будущем. И тут неожиданно начинают выползать бесы, черные, вонючие, мерзкие, и их становится все больше и больше. Она слышит их зловонное дыхание, слышит взволнованный голос отца, голос капитана, бряцанье шпор; потом раздаются выстрелы. Старший помощник капитана кричит, что они тонут, что корабль захвачен пиратами, что сопротивляться бесполезно. Потом она слышит крики о помощи. И уже не чужое рыдание и глухие вопли, а собственные стоны отчаяния и боли. На мгновение она повисает в воздухе. Мерзкие грязные руки, сотни рук, тянутся к ней, хватают, царапают, причиняют страдание, будто пытаясь разорвать тело на мелкие куски. И все же она продолжает отбиваться. Потом ее хватают за волосы, и она снова, с неимоверным отчаянием, вырывается. Неожиданно в ее руках оказывается нож, она начинает размахивать им направо и налево, но вокруг – одна черная давящая пустота. А резко-кислые запахи, смешанные со смрадом потных, давно немытых тел, навевают вечный сон…

Черный туман смыкается над ней, дыхание становится более ровным. Она послушна и беспомощна, погруженная в неведомое прежде блаженное состояние…

Сквозь сон Лусия слышала обрывки речи. Невнятное бормотание, сменявшееся суровым ворчанием и редким протяжным эхом. Говорили на арабском. И все же один голос почему-то казался знакомым…

Лусия с трудом открыла глаза. Во рту пересохло, желудок разрывало от резкой спазмической боли. «Или это был не сон?» По телу девушки побежала дрожь. Ее снова стало лихорадить.

Девушка обвела взглядом комнату. Все было чужое, совершенно чужое. И чем больше она пыталась отыскать что-то родное, тем сильнее ощущала безвозвратность того блаженного состояния, в котором пребывала все эти дни. Осознание пережитого ужаса, продолжение кошмара наяву очередным приступом боли отозвалось в висках и вызвало судорожный спазм желудка. «Где я?» – подумала она. «В чужой стране, в чужой комнате…», но мысли о себе были прерваны возгласом отчаяния, когда она вспомнила об отце. «Отец! – выдохнула она. – Где ты?»

Девушка вспомнила, как в последние дни, перед их злосчастным отъездом, она была беззаботна и веселилась в Алькасаре, и все знатные сеньоры и сеньорины ухаживали за ней, а женщины открыто завидовали и пытались злобно шутить. Но это нисколько не смущало Лусию: тот ум и то обаяние, которым наградил Господь Франсиско Тенорио, передался его дочери, а редкая красота досталась от матери – Марии Поэльо Кордобы, – во всяком случае, так говорили все. Даже злые языки Алькасара не могли уязвить породу Поэльо Кордобы. Их род мог поспорить с лучшими аристократическими родами не только Севильи, но и всей Испании! Мужчины Алькасара, и молодые, и старые, хотели видеть Лусию своей женой, но Франсиско Тенорио не спешил выдавать дочь замуж, так во всяком случае он говорил. Он говорил, что Лусия успеет родить детей и стать почтенной матроной, ведь сейчас самое главное в жизни – набраться ума. Девица без ума, по его мнению, хуже вдовы без приданного. И добавлял, что в Гвадалквивире[3 - Гвадалквивир – от арабского Вади-эль-Кебир, что значит «большая река», река в Испании.] их довольно много.

На самом деле, Франсиско Тенорио уже давно все решил. Его дочь достанется только самому лучшему мужчине в мире, а лучшим, по мнению дона Франсиско, мог быть только сэр Роберт Льюис Готорн – англичанин, сын его самого близкого и чуть ли не единственного друга – сэра Эдварда Готорна. Лусия не подозревала, что отец так скоро хотел выдать ее замуж не только из благих побуждений. Состояние Кордобы таяло, как снег весной, а признаться кому-либо в финансовой несостоятельности у Франсиско Тенорио не было духа, тем более, единственной дочери… Все, что осталось от былого великолепия, – это почтенное имя Тенорио Вернадес де Сааведра. И вот, на 16-летие дочери в качестве подарка отец решил преподнести поездку в Алькасар. Разве мог допустить честолюбивый дон Франсиско, чтобы в Испании разнеслась молва о его несостоятельности?! Он купил для Лусии самое красивое платье и туфли, чтобы во дворце она блистала великолепием, как некогда ее мать, приближенная королевы. А после окончания празднеств в Алькасаре обьявил Лусии о своем намерении совершить путешествие в Англию… Это по сути было бегство дона Франсиско даже не из страны, а от воспоминаний, безысходной тоски и почти слепого отчаяния… Он бы отдал Лусию замуж и за испанского гранда, но тогда бы все узнали, что у дочери дона Франсиско, наследницы Кордобы, нет приданного… А Англия далеко, да и Готорны никогда бы не посмели рассказать о кризисе Кордобы… Итак, Роберт Льюис Готорн оказался единственным достойным претендентом на руку Лусии.

Роберт Льюис Готорн окончил Кембриджский университет, колледж в Оксфорде и имел к тому моменту несколько дипломов о высшем образовании. Сам король – Чарльз Стюарт – частенько обращался к нему за советом. Придерживаясь умеренно-консервативных взглядов, Роберт Льюис обошел по карьерной лестнице своего отца – сэра Эдварда Готорна, графа Гертфордского, благополучно пережившего время протектората Оливера Кромвеля. Оставаясь в оппозиции официальной власти, Готорны сумели выжить в условиях республики и дождаться реставрации монархии Стюартов. Теперь слово было за «малым».

Чарльз Стюарт был протестантом, и все его поданные, согласно королевскому указу, тоже должны были стать протестантами. Но Готорны испокон века были католиками и по-прежнему хранили верность Ватикану, и это обстоятельство толкало сэра Роберта Льюиса искать невесту не в англиканском кругу, а среди благочестивых католичек. Лусия Вернадес де Сааведра виделась сыну сэра Эдварда Готорна, графа Гертфордского, именно такой – набожной, тихой, невзрачной…

«Что же все-таки случилось? Где она? Неужели Господь оставил их? Или все то, что она когда-то имела, было сном?!» – в смятении думала Лусия, и дрожащими руками схватила распятие.

Это был крест из ливанского кедра, того самого дерева, о котором в Библии сказано, что оно Соломоново дерево. Из Соломонова дерева возрос храм в Иерусалиме и, согласно преданию, именно из этого дерева был вырезан Голгофский крест[4 - Крест из Ливанского кедра – согласно Церковному Преданию, крест Спасителя (Голгофский крест) состоял из трех пород дерева: кипариса, певга (сосна или ель) и ливанского кедра. В книге пророка Исаии сказано: «Слава Ливана придет к тебе, кипарис и певг и вместе кедр, чтобы украсить место святилища Моего, и Я прославлю подножие ног Моих» [Ис. 60:13].]. Может быть, это была легенда, созданная самими христианами. Но то, что лежавшее на ее груди распятие было древнее крестовых походов, Лусия точно знала и хранила его как родовую реликвию. Крест так дорого значил для Лусии еще и потому и, главное потому, что в нем была частичка материнского тепла, которого ей так не хватало! Девушка поцеловала распятие и тихо сказала: «Господи, пошли мне утешение!»

– Слава Аллаху, вы очнулись!

Лусия услышала голос на ломаном английском языке и повернула голову в ту сторону, откуда он раздавался. Женщина среднего роста, одетая в длинный халат с разрезами на бедрах и широкие шаровары из тонкого персидского шелка, принесла лекарство. На голове женщины красовался хотоз с белым муслиновым покрывалом.

– Где я?

– Вы в доме господина Саида-ибн-Зухраба, а я Фатима – его жена, – сказала женщина, расставляя гребни, зеркала, коробочки с ароматными мазями и маслами. Потом налила в пиалу какой-то розовой жидкости и протянула ее девушке. – Выпейте, и вам станет легче.

Лусия с трудом приподнялась и сделала несколько глотков. Во рту остался привкус горечи.

– Вам желательно выпить все. Это лекарство. Вам следует слушаться доктора.

Пока Лусия пила горькое лекарство, вспоминая вкус детской лихорадки, она искоса разглядывала Фатиму. Женщине было около сорока лет. Для того времени это была вполне старуха. Глаза ее сверкали изумрудами на смуглом, полном лице, и можно только себе представить, какой она была в молодости. Очарование сквозило во всем ее облике. А полнота и мягкость в движениях еще больше красила Фатиму.

– Откуда вы знаете английский? – спросила Лусия, чтобы хоть немного отвлечь себя от горестных мыслей.

– Мой господин долгое время общался с англичанами. А я часто сопровождала его в поездках. А вы – испанка?

– Вы правы, я – испанка.

После горькой настойки Лусия почувствовала, как силы снова стали возвращаться к ней.

– Я помогу вам привести себя в порядок, – сказала Фатима. – Для этого я здесь…

Лусия слышала страшные вещи о Востоке, слышала о жутких обычаях и традициях мусульман, поэтому приготовилась к худшему.

Она несколько раз спрашивала Фатиму, пленница ли она. На что Фатима наконец довольно холодно и резко ответила:

– Вернется господин, он все скажет сам.

Однако Саид не появлялся. Фатима ухаживала за Лусией, как умела, но иногда девушке казалось, что она нарочно делает ей больно. Фатима не позволяла выходить в сад и уж тем более покидать пределы дома, что больше всего беспокоило девушку, убеждало в том, что она пленница и что, вероятно, до конца дней ей придется провести в стенах этой комнаты… И Лусии вовсе не хотелось видеть господина дома сего…

Сквозь решетчатые высокие окна был слышен запах сандалового дерева, марокканских апельсинов, экзотических цветов. Но особенно ударял в ноздри терпко-сладкий аромат жасмина, от которого у Лусии кружилась голова.

Она слышала женские голоса, смех, но Фатима запрещала девушке общаться с кем бы то ни было. Возможно, женщина чего-то опасалась или что-то скрывала, но добиться от нее правды представлялось делом нелегким.

Лусия слышала о восточных женщинах, что они упрямы, хитры и изворотливы. Поэтому одного взгляда на Фатиму было достаточно, чтобы убедиться в истинности подобных суждений.

Раздражение Лусии нарастало. Фатима была немногословна, и разузнать у нее что-либо представлялось равносильным задаче корчевания столетнего дуба. Лусия постоянно думала об отце, о том, что будет с ней, с ним, что сэр Роберт вряд ли захочет невесту, побывавшую в гареме… И потом Фатима пригрозила ей, что если она попробует бежать из дома, то ее изувечат, точно так же, как тех женщин, которые никогда не снимают покрывал с лиц, и напуганнная Лусия даже не помышляла о побеге…

* * *

Саид появился через несколько дней. Он принес Лусии одежду, вроде той, что носила Фатима: халат, узкий длинный жакет, широкие шаровары, тунику из тонкой ткани, белое покрывало с бахромой. Жакет был украшен жемчугом и мелкими драгоценными камнями.

Отметив посвежевший цвет лица девушки, Саид громко, не требующим возражения голосом сказал:

– Одевайся, я приду за тобой через час.

«Господи, дай мне силы!» – прошептала Лусия, но хозяин дома не дал девушке помыслить то, что ее ждет. Один вид Саида внушал Лусии такой ужас, что она без пререкания схватила брошенное платье. Лусия подумала, что так, должно быть, бросают собаке кость. Подавив уязвленную гордость, Лусия с интересом взялась изучать турецкое платье… Тонкий струящийся дамасский шелк, который мог бы поспорить разве что с лионским… Глубокий алый цвет… Вспомнив одеяние Фатимы, Лусия втиснулась в шаровары и тунику…

Саид наблюдал за Лусией все это время за дверью. Как мужчина он давно оценил красоту девушки. Маленькая головка с огромной копной смоляных волос, длинная шея цвета слоновой кости, покатые плечи, полная девичья грудь, тонкий стан, опоясанный атласной лентой, стройные длинные ноги, нежные стопы ребенка и – воплощение античной богини готово. Подобная красота в легком шелковом одеянии могла довести до преступления или сумасшествия.