Иринкино счастье

Разве не он был причиной страданий Иринки?

Как молила она его остаться тогда, не ехать, а он так грубо оттолкнул ее, и вот теперь этот милый, так отчаянно преданный ему ребенок умирал на его глазах, и это он, он убил его!!!

Эта мысль, как кошмар, преследовала Леву и не давала ему покоя. Он прямо с ума сходил.

А между тем Иринка с каждым днем становилась все слабее и слабее. Лицо ее приобрело желтоватый восковой оттенок, черты заострились, глаза, обведенные темными кругами, казались непомерно большими, пульс слабел…

– Голубушка, уходит она от нас, уходит! – рыдала Дарья Михайловна, поверяя свое горе бабушке. Лева и сам видел, что дни и даже часы жизни ребенка были сочтены.

Однажды, по просьбе Дарьи Михайловны, доктор заехал к ним во второй раз за день, вечером.

Свет лампы под зеленым абажуром слабо освещал осунувшееся восковое лицо ребенка.

Иринка лежала неподвижно и больше не бредила. Доктор, заложив руки за спину, молча стоял над нею и прислушивался к частому, прерывистому дыханию девочки. Он даже не справлялся о температуре больной.

По выражению лица его Лева понял, что все почти кончено.

– Доктор, неужели ничего нельзя сделать?! спросил он тихо, когда Дарья Михайловна вышла из комнаты.

– Ничего нельзя! – ответил доктор. – По крайней мере медицина тут больше ничего не может, разве чудо какое спасет ее, вероятно, сегодня ночью будет кризис, и тогда…

– Тогда что?! – Лева почти с ненавистью смотрел теперь на человека, который так холодно и равнодушно, как ему казалось, предсказывал смерть его маленькой Иринки. – Что тогда?!

Доктор пожал плечами.

– Видите ли, иногда во время кризиса наступает перелом болезни, – проговорил он нерешительно. – Но в данном случае я не предвижу этого: потрясение, по-видимому, было чересчур сильно, и ребенок не вынес его; впрочем, если бы к больной вернулось сознание…

Доктор не докончил, – вероятно, это и было бы тем чудом, о котором он только что говорил и в которое не верил, а потому, как человек добросовестный, он не желал внушать ложных и напрасных надежд.

Вскоре он уехал.

Дарья Михайловна заняла свое обычное место у постели Иринки. Лева оставался в соседней комнате и нарочно не входил в детскую, стараясь овладеть собою.

После разговора с доктором он был не в силах встретиться с глазу на глаз с Дарьей Михайловной, так как чувствовал, что несчастная мать все еще продолжает надеяться.

Молодой человек был в отчаянии.

«Итак, все конечно! Медицина бессильна, и только чудо, одно только чудо могло спасти ее! Ну так пусть же будет это чудо, пусть оно совершится! – молил Лева. – Там, где люди и наука бессильны, Ты, Ты можешь все. Ты Один можешь! Спаси ее, спаси ее, о Боже!» – Лева опустил голову на руки и почувствовал, что плачет.

Никогда еще он так страстно не молился, так горячо не верил.

«Спаси ее!»

Кто-то неслышно вошел в комнату и тихонько остановился позади него…

– Левушка… Лева… – раздался хриплый, словно совсем чужой голос. – Она…

Лева быстро вскочил.

В дверях стояла Дарья Михайловна и как-то странно покачивалась вся, точно ей трудно было держаться на ногах, и лицо у нее тоже было странное, не бледное, а какое-то серое.

– Левушка, она…

Лева как сумасшедший кинулся к дверям.

– Нет, не может быть! Не может быть!

Но Дарья Михайловна продолжала покачиваться и все глядела на него мертвым, неподвижным взглядом.

– Уже… уже… Левушка, – проговорила она хриплым шепотом и молча несколько раз кивнула в сторону детской.

Но Лева уже был там.

Он бросился на колени перед кроваткою девочки и приложил голову к ее груди.

Иринка по-прежнему лежала неподвижно, только темные круги под глазами стали будто еще чернее.

«Господи, спаси ее! Неужели не дышит, кончено?! Нет, нет, вот что-то бьется, но, быть может, это только его сердце бьется?!»

Лева уже не верил себе и снова и снова прислушивался…

Нет, это не его сердце так слабо бьется, его сердце громко-громко стучит в груди.

Да, теперь ясно… она еще дышит, дышит, еще не все кончено…

– Дарья Михайловна, скорей, где мускус? Давайте капли!

Молодой человек быстро влил лекарство в полуоткрытый рот больной; последнее время было почти бесполезно давать его, так как лекарство сейчас же выливалось обратно, но на этот раз, к счастью Левы, Иринка как будто проглотила часть жидкости, и только несколько капель вылилось на подушку.

Лева с напряженным вниманием следил за девочкой; прошло еще несколько минут – что это, уж не мерещится ли ему? Леве показалось, что дыхание Иринки становится как будто ровнее, покойнее, на лбу выступает легкая испарина, худенькие руки спокойно протянуты вдоль одеяла, и в них уже не заметно прежнего судорожного сжатия… Лева вынул часы. Первый час ночи…

«Должно быть, кризис, тот кризис, о котором говорил доктор… О Боже, спаси, спаси ее!!!»

Утро.

Лампа под зеленым абажуром все еще горела на комоде, но сквозь открытую дверь столовой дневной свет широкою, белесоватою полосою вливался в комнату больной.

Иринка после долгих дней в первый раз повернулась на бок, подложила по старой привычке правую руку под щеку и тихо спит…

Дыхание ее еще очень слабо, но уже ровно, почти спокойно…

Измученная Дарья Михайловна прилегла в соседней комнате и скорее забылась, чем задремала.

Лева был с Иринкой. Он по-прежнему сидел около ее постели, слегка прислонив голову к ее подушке. Молодой человек всю ночь не смыкал глаз, наблюдая за больною, но под утро утомленные веки его незаметно сомкнулись, усталая голова тяжело опустилась на грудь, и Лева заснул.

Ему снилась Иринка, он слышал ее голос, но где-то далеко-далеко…

– Лева, я тут, тут, дай руку! – жалобно донесся до него плач ребенка.