«Машина времени». История группы. Юбилейное издание

– Возвращаясь к Маргулису…

– Это мы уже были в институте. Просто пришли ко мне домой, вдвоем, чтобы познакомиться. Маргулис очень хороший музыкант. И мне очень нравится все, что они делают, как он поет. Да и вообще он хороший.

И Кавагое был хорошим музыкантом. Но у Кавагое очень вздорный характер. В группе все-таки есть лидер, хоть Макаревич все время говорит, что «у нас демократия в группе». Но это как бы дань традиции такая.

Кавагое любил спорить, доказывать, «я предлагаю – лучше!».

– Спорить именно по профессии, в рамках музыки?

– И по другим делам: куда ехать, что играть… Стоит или не стоит там выступать… но это уже после меня началось… такие течения… У нас вопрос, стоит или не стоит выступать, не стоял. Платят 60 рублей – значит, стоит выступать.

– На команду 60 за выступление?

– На команду, в какой-то школе на выпускном сыграть. Почему не стоит? Конечно, стоит. Купим новую колонку.

– Знаю, что Вадим Григорьевич Макаревич очень сочувствовал делу «машинистов», помогал, привозил технику. А родители остальных, твои родители как-то принимали участие?

– Мои родители – нет. Мои были против, но позволяли нам репетировать, когда их не было. Дома у меня.

– Это где?

– Серафимовича, 2. «Дом на Набережной». Там достаточно мощная звукоизоляция. Ну и соседи своеобразные, которые не придут со скандалом и участкового не будут вызывать: старой закалки.

– Расскажи о своих родителях.

– Это отдельная тема.

Конечно, они были против. Матушка моя не верила в это, она, как профессиональный музыкант, говорила: «Вы все слухачи; у вас нет школы, что вы можете вообще сделать?» Но у нас-то перед глазами были другие примеры. Были «Битлы», «Роллинги», которые тоже были все «слухачами». И вообще кто там профессионалом тогда был, кроме Градского?

И отец как-то всерьез это не воспринимал.

К «хаерам» были претензии, и меня периодически гоняли стричься.

– Да. Это было чувствительное наказание. А идеологический аспект рок-музыки обсуждался? Влияние Запада…

– Такого не было. А потом мы могли ведь, что и делали, когда играли на свадьбах, например, исполнять «Ой, при лужку, при луне», «Чайки за кормой» или «Полюшко-поле», мы это все умели и в нужный момент исполняли.

– Расскажи про маршала авиации Ивана Ивановича Борзова.

– Отец был командующим авиации ВМФ. Всю жизнь был связан с авиацией и с флотом.

В войну был сначала на бомбардировщиках тяжелых, на ТБ: (первый в мире серийный цельнометаллический двухмоторный бомбардировщик – Е.Д.), а потом на торпедоносцах.

«Ты помнишь, как все начиналось. Все было впервые и вновь»

– Репрессии вашу семью не коснулись ни в каких поколениях?

– Репрессии коснулись всех в той или иной степени. Но моих родителей – напрямую нет.

Но, скажем, бабушка моя с мамой уехали с Кубани… Потому что там сказали: «Михайловна, давай-ка, собирайся, уезжай, ты на очереди». Она рано мужа потеряла и занималась каким-то своим «бизнесом»: чего-то шила, чего-то еще делала, приторговывала…

И отца в 1942 году исключили из партии, это был серьезный момент. Это был очень серьезный момент: красного командира исключить из армии, летчика! Он тогда был, по-моему, старшим лейтенантом или капитаном. Ну, потом восстановили, потому что летчиков, наверное, было мало. А он настоящий был летчик, его сбивали два раза, и он оба раза переходил линию фронта.

– А было влияние отца одной из причин, по которой ты оставил занятие музыкой?

– Думаю, нет.

А вот в том, что я к хиппи относился очень сдержанно, и не увлекали они меня, – конечно, было. Потому что военные гены, конечно, во мне сидят.

– Но у Андрея Вадимовича тоже папа был фронтовик, потерял ногу на войне и, тем не менее…

– Он не был военным, это разные вещи!

У Андрея Вадимовича папа был необыкновенно талантливый человек во всех областях.

Я уже говорил, что он меня научил за полтора месяца рисовать все эти гипсовые головы именно так, как требуется. Обучил академическому рисунку. Поставил мне руку, глаз, все это… Едва к экзаменам успели. Люди занимаются, ходят на курсы год, два, три, а Вадим Григорьевич всему меня наспех обучил, очень быстро. И я ему необыкновенно благодарен. До сих пор, когда беру в руки перо, какой-то частью головы вспоминаю его.

Он играл замечательно сам. Был самоучкой, но играл виртуозно джазовые композиции, мог импровизировать как угодно.

– Когда не стало твоего папы?

– В 1974 году.

– На 22 года раньше, чем отца Макаревича, то есть он не застал звездную эпоху «Машины времени»? А мама?

– А мама застала, конечно.

– То есть она видела подъем «Машины времени», когда они реально стали легендарной командой? Удивлялась?

– Да нет, особенно не удивлялась…

Там же было очень строгое деление. Был вокально-инструментальный цех. И это был не ее цех. Она занималась вокалистами, одиночками.

– Там, в своей усадьбе, ты, наверное, мало общаешься с людьми?

– Чтобы вот так сидеть, как сейчас и два часа чего-то обсуждать – нет.

– Ведь ты застал первое музицирование Андрея с кем-то еще из твоих друзей, вы пели Высоцкого, да? Тогда, в 60-е годы были очень популярны барды, – Окуджава, Галич…

– Галича тогда мы не слышали. Были какие-то песни Визбора, Кима… Все, что писалось на магнитофон. Галич почему-то не присутствовал тогда.

– Ну, и у Кима были тогда песни-протесты, которые можно было бы отнести к антисоветским. Вы пели песни протеста, американские песни протеста. А протестные отношения в вашей компании существовали? По отношению к советской власти и идеологии?

– Конечно, существовали, умеренно. Прежде всего в чем? Нам не нравилось, что зажимают «битлов» и «роллингов». Почему они к нам не приезжают? На этом уровне, в общем-то, было.

Нельзя того, нельзя сего.

– Ввод войск в Чехословакию, это прошло мимо?