Человек, который начал жизнь заново. Сборник рассказов

Прислушиваюсь. Спокойно: размеренное сопение – не мое. Болит ли что-то? Конечно, болит. Не желаю прислушиваться к собственным очагам. Успею сделать это еще ни один раз. Жадно ловлю звуки вокруг. Вот равномерное пищание рядом с головой. Понимаю, что это больничный прибор. Значит, не придется забивать голову сбором фактов, жив я или нет. Уже легче.

Но глаза не открываю, боюсь. Продолжаю сбор информации. Поодаль какой-то гам, суета. Теперь точно: я в больнице. Выходит, сейчас самый разгар рабочего дня. Мне бы хотелось, чтобы была глубокая ночь. Но выбирать не приходится.

Я готов. Лишь бы не оказалось, что я ослеп.

Глаза режет от света. Пытаюсь прикрыться рукой, но та не слушается, просто дергается. Уже что-то. Зрение восстанавливается, но ощущение, будто под веками по мешку с песком. Корки на ресницах еле разлепляются. По правому виску пробегает слеза. Пытаюсь приподнять голову, ничего не выходит. Шевелю ногами – бестолку. Грудь сжимает от волнения, в животе покалывание, но не как от мелких иголочек, а словно в меня вонзают лезвие кухонного ножа для овощей – тоже мало приятного. Открываю рот – ни звука. Даже сип, вырывающийся из горла, кажется мне надуманным.

Я готов отдаться панике. Теперь понимаю, чего действительно боялся всю свою жизнь: быть неспособным даже к элементарным действиям. Я провалюсь со стыда, если моя мать или девушка будут подтирать мне зад. Да и с моей массой сделать это для них будет невозможно.

– Мэтт. О боже, Мэтт!

Голова тоже не двигается. Черт. Черт!

Скашиваю до рези глаза. Вот же она – мама. Ее сопение я слышал.

– Не шевелись! Пожалуйста, не шевелись.

По ее щекам бегут не слезы. Это тропический ливень.

– Я должна позвать врача. Я вернусь, скоро вернусь. Обещаю, – у самого выхода. – Только не шевелись!

Она вылетает из палаты, едва не снося дверь. Я же остаюсь сам с собой, один на один. Пока не озвучен диагноз, рассчитываю свои силы, волю. Я не смогу жить овощем или недееспособным. Дело не в мелких радостях жизни, вроде вечерней прогулки, секса. Я не смогу прожить ничего не делая в этой жизни. Привязав к себе родственников. Не смогу. Но и не смогу все завершить… Сейчас.

Всплывает «Малышка на миллион». Нет-нет-нет. Стой. Не торопись. Узнай детали. Ради всего святого – узнай детали! И хоть ты далеко не самый прилежный христианин, просто дыши. Вдох. Выдох.

Так лучше, Мэтт, чувствуешь?

Обычно в разговорах с самим собой я обращался к себе «парень», «мужик». Сейчас приятельское общение не сработает. Нужно что-то более глубокое, заботливое.

В открывшуюся дверь входит врач. Носит усы в дань современной моде. Из него бы вышел неплохой шериф. Внешне уж точно. Пытаюсь понять, что у него на уме. С чем он пришел. Неужели удивление?

– Ха! Мэтт! Вы только посмотрите! – он обращается к моей матери, которая семенит за ним. – Все благодаря вашим молитвам.

Мама не слушает его. Не может оторвать от меня глаз. Меня же интересует врач-шериф.

– Итак, Мэтт, как самочувствие?

– Ну-у-у… я жив, – сиплю.

– Конечно, жив. По-другому и быть не может. Правда, мисс Новак?

Она не отвечает. Плачет, уткнувшись в плечо доктору.

– Какие-то боли присутствуют? – одной рукой он обнимает плачущую мать, другой держит планшетку для сбора анамнеза. Писать ему нечем.

– Я не чувствую конечностей. Не могу ничем пошевелить.

– Это пройдет, не сомневайся. Вы попали в знатную передрягу. И, кстати, мои поздравления: сегодня ты вышел из десятидневной комы.

Мои глаза расширяются.

– Наверняка тебе будет что рассказать своим друзьям и знакомым. Люди любят истории с того света.

Врачи – особая каста людей со специфическим чувством юмора.

– Перечень твоих травм внушителен: переломы, переломы, переломы, в том числе позвоночника – именно поэтому у тебя сейчас проблемы со связью с телом, но все это пройдет, уверяю. Мы потрудились на славу. Про мелочи, вроде порванных связок, молчу. Ну и главное…

Мама берет доктора за руку. Смотрит на него, будто передает мысли взглядом.

– Понимаю, вы хотите побыть с сыном. Я зайду позже.

Он кивает мне и направляется к выходу. Его халат развивается как плащ супергероя.

Мама пододвигает стул ближе к койке, чтобы я мог ее видеть.

– Авария? – спрашиваю я, хотя ответ мне известен.

Она прячет лицо в ладонях и трясется в припадке. Мне нужно больше информации, но я не могу остановить ее. Пускай выплачется. То же самое ждет и меня в скором времени.

Смотрю в окно, где торчит угол соседнего корпуса. Приковываю взгляд к медленно ползущим облакам. Убегаю от осознания своих увечий, комы. От того, что утаил врач.

Вопрос вот в чем: что стало с парнями? И следующий: что станет с нашими жизнями? Интересно, уцелело ли оборудование?

Я начинаю заводиться. Собственная рассудительность поражает меня. Будто я нахожусь в привычных комфортных условиях. Что-то внутри подсказывает: должно быть иначе. Нет, я не должен бесноваться и размахивать руками, да и не могу сейчас этого сделать. Но, совершенно точно, я должен быть, как минимум, встревожен.

Тишина давит. Мама успокоилась.

– Что с парнями? – спрашиваю я. Не смотрю на нее, не могу.

– Джейк и Киран в тяжелом состоянии, но уже пришли в себя. Дастину досталось меньше. Крис и остальные ребята из вашей команды отделались легко. Ну, по сравнению с вами. А вот ваш водитель…

Я понимаю, что Эрни больше нет с нами. Он не умер, не погиб. Его просто нет.

– Расскажи, что произошло, – прошу я.

Мама отводит глаза. Вижу, она не хочет говорить об этом. Еще не смирилась с тем, что именно ей придется стать проводником дурных вестей.

– Доктор, – она резко дергается, блеск надежды в уставших заспанных глазах. – Доктор сказал, тебе нельзя нервничать. Сначала нужно восста…

– Думаешь, я не буду нервничать, если ты продолжишь молчать?

Конечно, она не готова. Она устала не меньше моего. Наверняка, до сих пор не помнит, когда последний раз спала. Наши отношения не простые, если только отношения между родителями и детьми в принципе могут быть простыми. В очередной раз я слишком напираю. Забываю, что с каждым годом она становится мягче, беззащитней. Это она тащила нас с братом, когда отец понял, что он не хозяин в доме, к тожу же самый слабый из нас четверых, несмотря на наш подростковый возраст с братом. Она не заслуживает моего давления.

Мама издает звук, похожий на крик дикого зверька. По привычке я пытаюсь взмахнуть рукой, и мои пальцы дергаются. Она тоже замечает это. На лице застыла светлая радость. Наконец, она осмеливается посмотреть на меня.

– Попробуй еще раз, – шепчет она, закрывая лицо руками.

Покоряюсь. И да, пальцы дергаются вновь.