Химера, дитя Феникса

– Ну, Маменька продала меня за 30 монет. Распорядитель, как он говорит, вложил в меня ещё столько же. А торганул за двести. Значица, хозяину Я должна выплатить четыреста.

– А почему не двести?

– Вот ты неразумный какой, а в чём интерес меня за ту же деньгу отдавать, тута всё честно.

– И много отдала?

– Эх, за полгода, что я тут, бремя только выросло. Сама виновата, то болтаю много, невнимательная, посуду недавно расколотила, скорее бы уже двенадцать зим случилось. Тогда могу греть постель господам и получать за это чешуйки. Тогда бы лет через двадцать отдала бы.

– Но это же рабство! – возмутился от души.

– Что ты, рабство – это, если бы Я выкупиться не смогла. А так всё по уму. Маменька получила возможность выплатить виру, господин – служку, я – кров, еду и надежду. Что мы тут болтаем, давай одевайся, скоро завтрак, а потом у тебя, у Вас, простите, учителя. – Поправилась Агнешка и начала готовить одежду.

Да уж, выбор Горбуна мне больше по вкусу. Широкие штаны соломенного цвета с оторочкой, такая же рубаха, то бишь косоворотка с красным воротом, поверх – безрукавка, отбитая гладким мехом. Кушак под цвет и соломенная шляпа с большими полями. Головной убор убрал сразу – только мешал смотреть и постоянно падал на нос. В завершении обувка, открытые носы и без подпятника. Да как же Я на улицу в нем выйду, али в лесолесье. Замерзну. Мысль, которая следом мне пришла в голову пронзила хуже ножа. Благодетель и не хочет, чтобы Я покидал городище. Оттого и одежда лёгкая. И всё что-то меня смущало, какая-то мелочь, пустяк, помимо того, что выйти надолго или сбежать в ней Я не смогу. Посмотрев на Агнешку, желая выспросить ответ, как узрел на груди её нашивку с стилистическим рисунком соцветия. Этот цветок Я знаю – это лилия королевская. На нашивке, конечно, не она, но очень узнаваема. Два крючка с утолщением сверху расходятся, как лира, посреди три линии с точками, символизирующими пестики и тычинки. Оглядев одежду, увидел на каждой детали такие же узоры или нашивки. Ну уж нет, клеймо на себя ставить не позволю. Взяв нож-коготь, подцепил нитку и распустил её, отрезав тем самым тавро. Оглядел результат, выглядело всё достойно. Штаны с прокрашенным узором Я отринул, оставив свои, одел лишь рубаху, пояс и безрукавку. Поверх – добрая куртка с карманами.Закинув подарок убийцы за голенище, был готов к аудиенции, не знаю, что это, но название очень грозное.

Повернувшись к служке, обратил внимание на её состояние: страх, близкий к панике, в кулаке зажаты нашивки.

– Избавься от них, лучше в огне. Я – Брат Церкви и принадлежу ей, а не святым отцам. Пошли уже, и не трусись, это мой выбор. Приходи вечером с лампадкой и углем, будем грамоте учиться, – попытался успокоить Агнесс Огненную.

В ответ она пронзительно взвизгнула и полезла обниматься.

– Полно тебе, а то, как говорит твоя Матрона, до греха недалече. – Смутив девушку, отстранился и пошёл на выход. Смешно семеня ногами, девка меня догнала, крепко сжимая кулачок и держа широкополую шляпу в другой руке.

– Куда ты, нам в обеденный зал, а это в другой стороне, – окрикнула меня и, схватив за руку, потащила прочь. Лишь краем глаза увидел тень, что шмыгнула в темноте коридора.

Ещё седмицу назад Я восхищался залом, где Септорий Олег задавал мне вопросы о таинстве посвящения. Сейчас же Я просто застыл столбом, жадно оглядывая открывшуюся картину.

Высокий потолок, украшенный картинами из священописания. На тучах восседали старцы, а толстые голожопые мальчики с крыльями, как у гужелицы после окукливания, играли им на лирах. Везде умиротворенность и величие, казалось, что большие своды сами по себе были сотканы из неба и туч, из солнечного света и звезд,потолок же покоился на массивных колоннах, кои поддерживали рослые кудрявые мужики, с листьями место промежности. Стены также расписаны во весь рост. А на стенах большие полотнища со сценами охоты. Люди верхом на криволапах, с копьем и стрелами загоняли куслицу. Но если люд был нарисован точно и в правильных пропорциях, то живность была очень плохо схожа с действительностью. Куслица была начертана зачем-то с прямыми ногами и длиннымиветвистыми рогами. Пол причудливой каменной мозаикой выложен, в центре – большой круг с чашей. У застекленных высоких окон стояли столы подковкой, за которым трапезничали вои, знатные Люды, ветераны и септы, а также святые отцы этого городища. Выйдя на центр, поклонился на три стороны. Разговор и смех за столом не утих, до меня просто никому не было дела, лишь пара человек кинули заинтересованные взгляды, и вои кивнули головой.

М-да, и что делать? Примкнуть к тем, кого знаю? Рядом с Олегом и Иваном нет свободных мест. А там, где они были, люди мне незнакомы и из разных каст. Я не вой, не храмовник, не господин. Тогда сяду туда, где мне будут рады. Нырнув в состояние Таланта, заново оглядел присутствующих.

Три золотых столпа – Святые отцы, отношение ко мне – безразличие. Более десятка человек светились багровой ненавистью, воины в большей своей части уважительно горели сиреневой дымкой, большинство мной или не интересовались вовсе, или были чёрными пятнами, не такими, как у стаи, там чистое зло, липкое и тягучее, а как тьма или туман, в котором ничего не видно, Я такое уже видел у СепторияМарука Тёмного. А вот Олег, Храмовник с площади и ещё около шести человек искрились нетерпением, предвкушением и корыстью. Что же, делать? Стою, как неразумный в исподнем пред всем честным народом, посмешище, да и только.

Трижды поклонившись на три стороны, развернулся вспять и потопал к выходу. За столом кто-то поперхнулся, и ему тут же помогли крепкими ударами по спине. Разговоры утихли.Мне в спину ударила волна возмущения, негодования, удивления и откровенной веселости. Пойду поищу свой выводок, с ними хоть покушать, выпить или умереть интереснее.

На улице мне повстречалась Забава, громко хмыкнув, горделивой походкой прошлась, одарив меня букетом презрения и обиды. Знала бы ты, какие на тебя планы у твоего господина, бежала бы, аки собачина во время гона в лесолесье. Окликнув Стража, спросил его, где ближайшая корчма. Здоровый детина окинул меня скучающим взглядом. Затем в глазах мелькнуло узнавание, брови поднялись, и лицо растянулось в дружеской улыбке.

– Ты ж, этот, как там… А, вот, Светоч! Айда провожу, слушай без обид, но правда, что ты десяток королей упокоил? – потянув меня за руку, спросил бородач.

– Только одного, Я должен был их на городище выманить и, вроде, справился.

– А ты взаправду три бутылки Слёз Матери выхлебал?

– Одну в лагере, когда спешил в городище, две на помосте.

– Это да-а-а… Я бы так не смог. В сече и в горячке, когда ворог перед мордой, а кровь кипит, то можно стерпеть любое. Мне, когда поселковых били, стрелка в плечо попала, так Я ещё четверых заколол, а потом у лекаря, покуда стрелу ковыряли, думал – уйду за Грань. Если бы знал, что щас прилетит, струсил бы, как есть струсил. А ты, зная, как крутить будет, взял и вышел. Не, то сильно для меня.

– Там мои побратимы, и мой выводок там бился с ордой. Насмерть. Как Я мог поступить иначе. А часто вы с поселковыми сечётесь?

– Да не, только когда прика… Ой, – стража хлопнул себя по губам. – Заболтался я чего-то, ты это забудь. Похвастаться решил тем, чего не было. Ваши вчера крепко в корчме посидели. Сначала чинно так, за ветеранов, септов и тебя поминали. Потом пришёл здоровый Страж, чёрный, как туча. И давай стыдить, Вы тут, как свиньи бражку жрёте, а он там… А что там поначалу молчал, схватился за голову и сидел долго, потом взял как кружку за раз выпил и поведал, как из тебя Слёзы Матери собирали, да так сказал, аж страшно стало. Ветераны, те, что знали, помрачнели сильно, и вовсе пошли с вашими за стол. А потом, как буча началась, за них вступились. Честно бились, от души, без ножей и палок, на кулаках. Самое интересное потом было, лагерные строй сбили, вот умора, кабацкая драка строем. Вперёд стража вышла, а волокуши позади на лавки стали и через голову наших били. Где это видано, чтобы волокуши стражу вбили, а ведь вбили. Уважение большое им теперь. Потом гвардия пришла и всех в острог отвела. И наших, и ваших, и ветеранов. Поутру отпустили, так они так сдружились, что в другую корчму пошли, в ту, что целая. Токмо двоих оставили, на них виру хозяин кабачка повесил. Побратимы: следопыт и стража. Вот история тоже, везде и всюду они первые недруги, а тут друг за друга зубами рвали. Эх, жаль Я на посту был, в такой драке, что будет долго на слуху, можно и глаз потерять.

– Где острог? – остановившись, тихо произнёс.

– Дык рядом, а на кой тебе? – удивился здоровяк.

– То мои ближники.

– Да откуда вы такие? Ещё и Светоч брат. У вас земля сама братьев рожает, без мужа и бабы? Ну, пошли, коли ближники.

У Ямы скучали двое бойцов с копьями и перебрасывались байками.

– А вот слушай ещё. Пришёл король упырей в неприличный дом, выбрал Блудницу и уединился с нею. Она перед ним и так, и эдак, потом не выдержала и говорит: давай, дескать, сюда. А он ей в ответ, где это видано, чтоб в живого человека писей тыкать. Ах-ха-ха, вот умора. Понял да, понял? Какой ты недогадливый, Омар. Короли живых баб не пользуют, токмо с мёртвыми, потом из них себе свиту крутят. Тьфу на тебя, отрыжка кислая, дал Святой храм напарника. Стой, кто идёт!

– Очнись, тюремная душа, это я– Третьяк. – грохнул басом мой провожатый.

– Чего тебе, Стража? Долг принёс? – хихикнул охранник.

– Там у тебя двое томятся, Следопыт и Стража, из лагерных, вот на свиданку их ближник пришёл.

– На них вира висит от хозяина корчмы, колченогого Франца, без уплаты – ни свободы, ни передачи. А уж про встречу, тем паче, не заикался бы.

– Велико ли бремя? – горестно прошептал Я.

– Так, в таверне десять монет, управа две запросила и городище требу выставила тоже две. Сколько это будет десять и четыре монет, а, Омар?

– Четырнадцать, – посчитал Я.

– Грамотный! – восхитился Третьяк. – Что, вообще никак?

– Ну, если только перед управой бремя закрыть, тады можно будет. Две монетки, срока-то седмица всего, потом уйдут ребятки с торга. И спрос уже был.

– А в чешуйках это сколько? – быстро собрался Я, вспомнив по тайник в кармане.

– Дык всё просто: в монете десять раз по десять чешуек. А две монетки, это дважды десять десятков.

– Двести чешуек, откуда такая вира-то? – а потом меня пробила вторая мысль, это сколько же Агнешка тогда должна? Деньга неподъемная для бедного люда. – Одёжой возьмёшь? – отчаявшись, тихо произнес.

– Какой? И чьей, смотри за воровство у нас виры нет, руку рубят. – Подобрался тюремщик.

– Моей. – Ответил и стал стягивать с себя куртку.

– Дык это только половина будет, – быстро оценил мою одежду стражник.

Молча перекинув ножи за кушак, стянул с себя сапожки, подбросил в руку мздоимцу.

– Фи, у моей младшенькой размер больше. Ладно, сойдёт. Иди, только скоро оборачивайся!

Острог явно старый, из Тех, что остались до Исхода. Ладные двери и крепкие, похожие на камень, ступени. Стоило спуститься под землю, мне в лицо ударили запахи нечистот, немытых тел и кислой рвоты. В леднике было морозно и темно, потому, стоя голыми ногами, Я поежился. Многие клети были открыты и уходили рядами в обе стороны.