Кровное родство

– Ты в этом уверен? – изогнул бровь Карелла.

– Естественно, – энергично кивнул Салли. – Жаловаться-то на меня, конечно, жаловались, но при этом ни разу не арестовывали.

– О каких жалобах идет речь?

– Ну что значит о каких? – развел Льюис руками. – Люди жалуются друг на друга. Стоит человеку немножко перебрать с выпивкой, а на него уже стучат.

– И кто конкретно на тебя жаловался?

– Ну, жена, например. Человек хватит лишку, легонько ее шлепнет, а она тут же кидается в полицию названивать.

– То есть твоя супруга жаловалась на тебя в полицию? – нахмурился Стивен.

– Всего несколько раз. Раза три-четыре.

– Потому что ты ее бил?

– Бил? – удивился Льюис. – Ну, я бы так не сказал. Шлепнул ее пару раз. Совсем чуть-чуть. Накатил в кабаке, пришел домой, дал ей легонечко пару тумаков. Вот и все.

– Давай начистоту, Льюис, откуда у тебя кровь на рубахе?

– Я ведь уже рассказал.

– Ты говорил про драку у кабака. Это правда? – Стивен пристально на него посмотрел.

– Не совсем. – Льюис опустил взгляд.

– Так, и где ты подрался?

– Ну… – Салли замялся. – В спальне.

– У себя дома?

– Ага, – кивнул забулдыга, – точно. У себя в спальне. Пропустил пару стаканчиков, захожу в спальню, а моя жена волосы расчесывает. Я и говорю ей: «Кончай с этим делом». А она знай себе сидит, волосы расчесывает и считает. Реально бесит, от этого рехнуться можно. Сидит и считает вслух: «Пятьдесят, пятьдесят один, пятьдесят два». Вот я и сказал ей, чтоб заткнулась. Она меня не послушалась, вот я ей и врезал. У нее чуть-чуть кровь из носа пошла, ничего серьезного. Она на меня наорала, велела мне катиться к чертовой матери. Ну, я и пошел в гости к Ларри, только его не было дома. Тогда я купил пузырь, высосал его и уснул на улице. Я почему от вас пытался сбежать – думал, она снова на меня пожаловалась. Слушайте, по правде говоря, я даже не знаю, сильно я ей двинул или нет. Вроде бы сильно, я был крепко выпивши. Когда я уходил, у нее кровь так и лилась. Мне проблем с законом не нужно. Я к чему клоню? Муж с женой всегда могут промеж себя полюбовно договориться, верно? Мы всегда миримся. Да, иногда я задаю ей жару, но она знает, что я ее все равно люблю.

– Угу, – кивнул Карелла.

– Люблю. Честно.

– Конечно.

– Так вот, – Салли сцепил пальцы в замок, – я рассказал вам все, что вы хотели, так что давайте забудем эту историю с нападением, договорились?

– У меня есть идея получше, – медленно проговорил Карелла.

– Какая еще идея? – Льюис с подозрением посмотрел на детектива.

– Для начала мы отправим машину к тебе домой – посмотрим, как обстоят дела у твоей жены. Потом мы сравним кровь на твоей рубашке с кровью твоей жены. Вдруг это не ее кровь, а чья-то еще? Правда, с этим придется подождать до утра – лаборатория по ночам не работает. Ну а пока веселья ради мы тебя задержим по обвинению в двух нападениях. Договорились?

– Двух нападениях? – ахнул Льюис. – Каких двух? Моя жена заявление на меня подавать не будет. Она меня очень любит.

– А вот мы тебя – не очень.

– Чего? – не понял Салли.

– Я говорю о себе и своем напарнике, – пояснил Карелла. – До двух считать умеешь? Ты напал на него и на меня. Вот тебе и два нападения. Но это, Салли, пока должно волновать тебя меньше всего. Посмотрим, что покажут анализы крови.

Результаты анализов были готовы к десяти часам утра. В протоколе было сказано, что кровь Мюриэль Старк относится к первой группе, а Патриции Лоури – ко второй, и, несмотря на то что место преступления, тела и одежда обеих жертв (как покойной, так и выжившей) обильно залиты кровью обеих групп, кровь с рубашки Салли относится к третьей группе. У супруги Льюиса была как раз третья группа крови, поэтому, по всей вероятности, его рассказ о ссоре с женой был правдой. Кстати, о жене. Как оказалось, он ей сломал не только нос, но и челюсть с ключицей. В тот самый момент, когда Патрицию Лори выписывали из больницы, миссис Салли, наоборот, поместили туда, разместив в отдельной палате, которую вытребовал для супруги любящий ее до безумия муж.

Тем временем Карелла и Клинг, разместившись в инструктажной восемьдесят седьмого участка, принялись перебирать имевшиеся дела сексуальных преступников, после чего запросили аналогичные данные во всех участках города. В одиннадцать утра в воскресенье Карелла отправился домой к семье, а Клинг – к Августе Блэр.

Во время Второй мировой войны для нанесения ударов по вражеским целям американские бомбардировщики вылетали с аэродромов в Англии. Они летели сквозь разрывы снарядов зенитной артиллерии, будучи не в состоянии увильнуть от вражеских истребителей, – относительная маневренность к самолетам возвращалась только после сброса бомб. По вечерам экипажи бомбардировщиков пили в пабах, играли с местными стариками в дартс и пели американские песни, силясь забыть ужас, пережитый в небе над Германией.

Во время вьетнамской войны американскую пехоту сперва перебрасывали на вертолетах с раскиданных по джунглям баз в Сайгон, а оттуда их везли на самолетах либо в Японию, либо на Гавайи, где бойцов ждал отдых. После этого они опять отправлялись в джунгли – считалось, что за отпуск они набрались сил и снова готовы столкнуться с повседневным кошмаром войны. Таким образом, и у летчиков Второй мировой, и у пехоты времен вьетнамского конфликта развивалась занятная форма двоемыслия, позволявшая им в один момент быть воинами, сражающимися в боевых частях, а в другой момент фактически гражданскими лицами. Утром ты сыплешь бомбы на дымящиеся трубы завода, вечером – потягиваешь пиво. В пятницу ты садишь из пулемета по тропе с вьетконговцами, а в понедельник ты тащишь в постель шлюху в Гонолулу. Говорят, это помогало людям оставаться в здравом уме. Все хорошо в меру. Со службой в полиции примерно такая же история.

Когда становится совсем невмоготу, отправляешься домой. Принимаешь душ и переодеваешься. Наливаешь в бокал ледяной мартини или горячий глинтвейн. Гладишь собаку по голове, а жену – чуть пониже спины. А потом ты начинаешь про себя рассуждать, время от времени качая головой или цокая языком. Ты говоришь себе, что если человек решил стать полицейским, а не садовником, то вполне естественно, что он чаще всего будет иметь дело не с розами и грядками, а с преступниками и насилием. Если человек решил стать полицейским, он должен понимать, что служит в военизированной организации, каждый день выходящей на бой с преступным миром. Это война. А войны без жертв не бывает. Так что, если боишься вида крови, забудь о карьере полицейского. Ну или, скажем, нейрохирурга, который, кстати, заколачивает куда больше денег, чем страж закона. Кстати, если ты не выносишь крови, то и мясником тебе не стать. Однако коли уж стал полицейским, то, если хочешь остаться в живых, тебе нужно как можно быстрее обучиться одной хитрости. Той хитрости, которую освоили и экипажи бомбардировщиков Второй мировой, и несчастные пехотинцы времен вьетнамской авантюры. Как эпизодически радоваться жизни на гражданке. Карелла отправился домой к жене и детям, а Клинг – к Августе Блэр.

В участке служили детективы, которые нередко осведомлялись, причем неизменно в присутствии Клинга, собирается ли Берт жениться на несчастной девушке. Понятное дело, он и мизинца ее не стоил. Такая красавица, как Августа Блэр, чей профиль украшал обложки, не говоря уже о страницах, глянцевых журналов, а чарующий, с хрипотцой голос несся из динамиков радио и телевизоров, такая зеленоглазая чаровница с золотисто-каштановой шевелюрой, высокими скулами, белоснежными зубами, полной грудью, осиной талией и широкими бедрами заслуживала куда лучшей партии. Как такой олух, как Клинг, мог помышлять о ее руке и сердце?! А он помышлял. И даже сделал ей предложение. На которое она, между прочим, ответила согласием. Но это случилось давно – в январе, когда бандит по имени Рендалл Несбитт (со временем люди, скорее всего, забудут, что он сотворил, но Клинг будет помнить об этом до конца своих дней) устроил в Западном Риверхэде волнения небывалого доселе масштаба. Клинг сделал Августе предложение в тот вечер, когда Несбитт повел армию своих оболваненных приверженцев в последний бой. Через несколько секунд после того как Августа согласилась выйти замуж за Берта, Карелла передал ему по телефону, чтобы он убирался поскорее из центра города, потому что там вот-вот должен был начаться настоящий ад. Это было в январе. А сейчас на дворе стоял сентябрь. Ребятам из восемьдесят седьмого участка хотелось праздника – свадьбы или на худой конец бар-мицвы[1 - Бар-мицва – иудейский праздник в честь достижения ребенком совершеннолетия (13 лет для мальчиков и 12 – для девочек).]. Но младшему сыну Мейера Мейера исполнялось тринадцать только следующим летом, а Коттон Хоуз не выказывал никаких намерений жениться на Кристин Максвелл. Таким образом, единственной возможностью погулять на празднике была маячившая на горизонте свадьба Клинга и Августы.

Здравый ум. Все это было связано с желанием сохранить здравый ум. Свадьбы, дни рождения, бар-мицвы, юбилеи (главное, не похороны, работникам участка и так слишком часто приходилось иметь дело с похоронами, причем, как правило, совершенно незнакомых людей) в участке ждали с нетерпением, там отмечали любое радостное событие, позволявшее создать мимолетное ощущение следования традициям. Полицейские, точно так же, как экипажи бомбардировщиков Второй мировой, просто принимали меры, чтобы не потерять рассудок. Они хватались за любую возможность почувствовать себя обычными гражданами. Да здравствуют простые житейские радости! Именно поэтому сотрудники восемьдесят седьмого участка непременно обрадовались бы, узнав, что воскресным утром в сентябре Клинг и Августа решили обсудить свою будущую свадьбу. Говоря конкретнее, они пытались решить, кого из работников участка пригласить на это радостное событие.

– Понимаешь, я не хочу превращать нашу свадьбу в выездное заседание Благотворительной ассоциации патрульных полицейских.

– Или в съезд «Изумрудного сообщества»[2 - «Изумрудное сообщество» – американская ассоциация работников полиции ирландского происхождения.], – покивал Клинг.

– Или в собрание всех стражей закона нашего города для встречи с начальником полиции, – продолжила Августа. – Все-таки речь идет о нашей свадьбе.

– Я все прекрасно понимаю, – вздохнул Берт. – Поэтому заранее прошу тебя не расстраиваться и не сердиться.

– Да я не сержусь.

– Просто пойми, – с чувством проговорил Клинг. – Я работал бок о бок с большинством этих ребят много лет, поэтому просто обязан их пригласить. Я сейчас говорю не о тех, кого хочу видеть на нашей свадьбе, вроде Стива или Мейера, или Хэла, или Коттона, или лейтенанта, или Боба, или…

– Берт, но ты уже и так назвал половину следственного отдела!

– Ну что ты, солнышко, – мягко возразил Клинг, – у нас в следственном отделе шестнадцать человек.

– А если ты прибавишь к ним еще их жен…

– Далеко не все из них женаты. Если честно, золотце, я бы их всех пригласил. Правда-правда. Я же с ними работаю. Ну, подумай, как это будет выглядеть – одних я позову, а других – нет. Вот представь, работаю я в паре, скажем, с Энди Паркером, на меня кидается головорез, и тут Энди думает: «Та-а-ак, раз Берт меня на свадьбу не позвал, пусть сам с бандитом разбирается. На хрена мне ему помогать?»

– Ну да, – покивала Августа.

– Уже по одной этой причине мне важно сохранить хорошие рабочие отношения с каждым из детективов следственного отдела. Есть и другая причина. Подавляющее большинство ребят мне просто по душе. Положа руку на сердце, не могу сказать, что я без ума от Энди Паркера, но когда узнаешь его поближе, то понимаешь, что он не такой уж плохой человек. Но в целом ребята мне нравятся, и потому мне хочется, чтобы они пришли ко мне на свадьбу. Понимаешь, заинька?

– Понимаю. – Августа тяжело вздохнула. – Ну коли так, Берт, тогда получается, что у нас на свадьбе будет больше народу, чем мы изначально рассчитывали.

– А на сколько гостей мы рассчитывали?