Черные крылья

Но Воронья Лапа вернулся – а с ним и страх.

– И что у него за неотложная херня? – осведомился я.

– Видите вон те кареты? – спросил нисколько не устрашенный капитан в изумительно чистенькой униформе; щеголь словно никогда не выходил на улицу. – Коммандер с дьяволицей, уже два часа она ставит здесь все на уши. Она – спиннер из самых сливок, сестра графа, родственница княгини Эроно.

Он смерил меня взглядом. Может, у меня и «черные крылья» на плечах, но они под трехдневным слоем грязи и пыли. Я потный, изо рта воняет фунтом лакрицы, сжеванным в Мороке. В общем, мы договорились, что капитан пошлет за мной, когда его начальник договорит с леди. А еще мне предложили вымыться перед аудиенцией. В ответ я посоветовал, куда засовывать такие советы.

В общем, пробиться к цели способа не было – разве что проломить дюжину черепов. Но даже приказ Вороньей Лапы – не повод грохать народ направо и налево. Ну, по крайней мере, раз таинственная подопечная Вороньей Лапы у высокого начальства, покамест она в безопасности.

– А что за голубокровная? – спросил я.

Капитан не особо хотел общаться, но ему нравилось изображать знающего и умудренного.

– Если не ошибаюсь, некая леди Танза, – ответил он, пожав плечами.

Меня словно хряснули молотом в грудь. Я отшатнулся, судорожно сглотнул. Мысли побежали во все стороны сразу.

– Э-э… Эзабет Танза? Женщина моего возраста, с каштановыми волосами?

– Имя то. Но как выглядит – не представляю. Она в наметке до глаз, как в обычае на юге.

Дрожь Морока, наконец, пробрала меня. Это точно дрожь. Что еще в самом деле? Я пошел к квартирмейстеру, взял лакричный корень и, жуя его, направился на крышу. Солодка, полбутылки бренди и холодный ночной воздух – нет лучше лекарства.

Всегда лучше лезть наверх, если хочешь прояснить голову. На верхних уровнях стеклянные лампы горят вполнакала, коридоры и лестницы – в унылом полумраке. Кое-кто из князей халтурит, это уж точно. Теперь они качают серебро в шелка, виноградники, мраморные паласы и роскошь для любовниц, а не в станции. Человеческая память коротка. Вдали от границы легко забыть, что нас по-прежнему люто хотят истребить, и мешает тому лишь Машина Нолла. Мы не победили Глубинных королей. Мы даже и близко не подошли к победе. Они – ураган, а нам повезло отыскать зонтик. Восемьдесят лет мира – пустяк для них. Они были древними задолго до того, как положили глаз на нашу землю.

Я прошел мимо широкой двустворчатой двери. Поперек нее – тяжелые железные цепи, массивные замки. Сработал старый командирский инстинкт – и я остановился у двери. За ней комната управления проекторами – тем, что Ненн обозвала языками шутовского колпака. Оттуда включают Машину Нолла. На цепи тонкий слой пыли. Машину не досматривали уже давно. А ведь когда драджи или их хозяева пойдут через Морок, Машина – единственное средство защиты. Это знает любой ребенок.

Во времена прадеда моего прадеда, когда дхьяранские легионы и Глубинные короли одерживали победу за победой и шли на последний оплот – девять тогда еще свободных городов, – Воронья Лапа открыл Сердце пустоты. Черт знает что это такое: оружие, стихийное бедствие или заклятие. Честно говоря, и узнавать неохота. Налицо то, что оно оказалось на редкость дерьмовым. Мир такого не видел – и, надеюсь, больше не увидит никогда. Сердце Пустоты выжгло землю и родило Морок, раскололо небо, засыпало все ядовитой пылью. Пылали горы, кипели поля, реки превращались в камень. Там были наши города Адрогорск и Клир. В один лютый миг сосредоточия богатства, учености и ремесла пали случайными жертвами чудовищного урагана. Города расплавились, сгорели, их горожан изуродовала, убила магия. Глубинные короли откатились, ошеломленные, раненые – но не побежденные. Они собрали силы – и война закипела на землях, ставших Мороком. Армиям королей не было счету, силы изнуренного Дортмарка быстро таяли. Мы бы не выстояли. Но поколение юношей и девушек ценою своих жизней выиграло нужное время, и другой Безымянный, Нолл, построил у границы Машину. Она уничтожила короля Нивиаса и снова отбросила драджей. Война утихла, воцарилось подобие мира, поддерживаемого Машиной и станциями: сторожевыми постами, с которых мы можем активировать Машину, если Глубинные короли пошлют войска в Морок. Они попробовали один раз, еще до моего рождения. Машина выжгла новые кратеры в Мороке. Больше короли не пытались. А теперь Машина позабыта, в пыли. Коммандер станции – болван. Как он сможет активировать Машину, когда увидит войско под стенами? Если волки приучились бояться пращи, это не значит, что можно не таскать с собой камни.

Местный начальник уже достал меня тем, что не изволил принять всего лишь бродягу, капитана «черных крыльев». А теперь еще и замки? на Машине. Вернувшись, я уж точно доложу маршалу. Доносчиков никто не любит, но перспектива увидеть драджей на пороге не шутка. Здешний коммандер – идиот. Конечно, донос на него – мелочная месть за то, что заставил меня ждать. Но я с возрастом делаюсь все мелочней и злее, и все меньше меня это волнует.

Я дышал ночным воздухом высоко над стенами и потягивал горячительное из бутылки. Честно говоря, оно могло быть и получше. И подешевле. Солнце село. Голубой свет Клады делал ночь прохладной и таинственно-сумрачной. Из Морока время от времени доносился хруст, треск – двигалась и стонала земля. В тускнеющем свете еще были различимы края больших кратеров, свидетельство сокрушительной мощи, какую Машина готова обрушить на любую армию, возымевшую дерзость и глупость подступить к границе. Именно здесь, на линии станций-крепостей, застряла вековая война. Бешенство стихии, остановившей войну, оставило глубокие шрамы на Мороке. Там отравленная пыль до сих пор убивает все живое.

«Глек, ты где? – подумал я. – Ты до сих пор бродишь? Что осталось от твоего рассудка?»

Умная часть меня – та, что увела меня из гибнущего Адрогорска и хранила мою голову на плечах двадцать лет вылазок в Морок, – сказала, что я взываю к мертвецу. Глек Малдон захотел странного. А может, он и вовсе свихнулся. Такое бывает со спиннерами. По меркам колдунов, Глек был хорошим человеком. Он пошел не на север. И не на запад. Похоже, и не на юг. Я глянул на щедрую россыпь черепов на моей левой руке и высмотрел место для еще одного.

Эзабет, мать ее, Танза. Уж эти воспоминания точно не хотелось будить. С тех пор как я сидел за одним столом с ней, улетел не один десяток лет. Я всегда старался забыть, начисто вытереть эти воспоминания. Но вот тебе и двадцать лет за спиной, жена, дети, годы охоты среди отравленного кошмара – ее имя все равно как удар под дых. Нет сомнений, отконвоировать в Валенград нужно именно ее. Если б у Вороньей Лапы были хоть какие-то человеческие чувства, я б подумал, что он, мать его, глумится надо мной.

Из таверны донеслось пьяное завывание. Пришедшие с вахты вояки голосили о моряке, оставившем дома симпатичную невесту и отправившемся тонуть. Хотя до моря – черт-те сколько.

Я раскурил толстую сигару, выдохнул облако дыма. Пить, курить, жевать лакрицу. И забыть. Загнать все в далекую даль, словно не было и не случилось. Я про нее и краем уха с тех пор не слышал. Наверное же, у нее муж и дети. С какой стати ее принесло на станцию? И думать не хочется.

Как ни печально, скорее всего, она просто не узнает меня. Двадцать лет. Другое имя. Сломанный нос, щеки и челюсть в шрамах. Кто б подумал, что прежний мальчик в кружевах зарабатывает на жизнь охотой за головами.

Я выбросил окурок за стену, отхлебнул, посмотрел вниз. Сержант у ворот потянулся, зевнул. Тепло летнего вечера быстро улетало в пустыню. Бедняга водрузил одеяло на плечи. Пьяные заголосили громче и, как ни удивительно, фальшивей прежнего. Привратник сидел на стуле и дрожал. Скверная, скучная и одинокая работенка. Я б на его месте напился вдрызг. Или заснул. А может, и то и другое.

Из крепости вышел мальчонка и покатил к сержанту пивной бочонок. Паренек вовсе не походил на умирающего. Бочонок, судя по виду, был нелегкий. Да, о детях в крепости тоже придется доложить. Станции, по идее, только форпосты. Никаких семей. Но с годами все распустилось. Сперва просто шлюхи, затем шлюхи становятся женами, от шлюх и от жен – дети, и уже это не станции, а гарнизонные городишки. Неужто здесь не помнят, когда и как дрались с драджами в Мороке? По мне, так почти вчера.

Мальчишка остановился в нескольких шагах. Сержант встал, сурово посмотрел на него. Мальчик заговорил, указал на бочонок. Сержант задрожал, но затем послушно взял бочонок и поставил его у решетки.

В свете тусклых надвратных ламп я вдруг заметил: из ушей, носа, глаз сержанта льется кровь. Он вышиб пробку, и высыпался темный порошок. Солдат раскрыл рот. С лица в порох капала кровь.

Мать честная! Я похолодел. Ребенок – не человек, а «малыш» – бросился наутек. Я тоже кинулся бежать. Сержант протянул руку и разбил лампу. Та выбросила сноп искр. Они так лениво полетели вниз – белые, красивые, яркие.

Я прижал ладони к ушам.

Ворота взорвались.

Глава 3

Ладони не слишком помогли. Грохнуло оглушительно. Волна горячего воздуха чуть не сшибла с ног. В голове зазвенел отзвук жути, полыхнувшей и ушедшей в тишину.

Пару мгновений никто не шевелился – а затем будто во всех молотком вколотили жизнь.

Часовой кинулся к сирене, закрутил рукоять. Та воспротивилась, сыпнула ржавчиной, но все же поддалась усилию, зашипел фос, и по всей Двенадцатой станции завыли сирены. Напарник часового кинулся вниз по лестнице, оставив мушкет. Я подобрал оружие.

– Порох и пули? – заорал я крутящему рычаг солдату.

Все вокруг казалось таким тусклым, далеким. Часовой выглядел неотесанным молокососом. Таким еще рано в армию. Он перестал крутить рычаг, сдернул с себя патронташ, кинул мне.

Мелкий ублюдок внизу подошел обозреть дело своих рук. Выглядел он лет на десять, но был, конечно же, намного старше. Он ухмыльнулся, глядя на разбитую решетку. С искореженных петель свисали ошметки дерева. В зареве пожара лицо «малыша» казалось дьявольским.

Я зарядил споро: надорвал патрон, высыпал толику на полку, остальное – в ствол, затем туда же бумагу, сверху – свинцовый шар, стукнул пару раз прикладом, чтобы утрамбовалось, надломил стеклянную колбу лампы, хлынувшим потоком энергии поджег фитиль.

Слишком долго!

Ублюдка уже и след простыл. Но это не значит, что не в кого стрелять.

Сквозь ворота пошли драджи в полном боевом облачении, с поднятыми щитами и опущенными копьями, безносые, пустоглазые. Командир – впереди, на нем – алая тряпка. Он остановился, выйдя за дым и горящие обломки. Наверное, ожидал сопротивления. Все-таки, приграничная станция, солдаты. Хоть кто-то должен выйти навстречу. А ворота взяли без боя. Даже на пустом лице драджа я различил замешательство.

Они ожидали драки. Ну что ж, я и начну.

Я прицелился низко, желая попасть в голову и зная, что отдача подбросит ствол. Я помолился и нажал спуск.

Мушкет рявкнул и выбросил облако дыма. Я помахал рукой, разгоняя его, чтобы посмотреть на дело своих рук. Удачный выстрел: командир драджей зашатался, в груди – дыра, в спине – еще больше, с кулак, ребра торчат наружу, по всему двору – обломки костей. Хотя мушкет поди заряди, дыры он делает – любо-дорого глянуть. Драдж, шатаясь, подошел к стене, уперся, осел наземь. Его подчиненные посмотрели на меня и подняли арбалеты. Я шлепнулся, надо мной просвистели полдюжины болтов. Все пошли высоко – но молокосос свалился, визжа, с болтом в ноге.

Из крепости выскочили трое солдат, кинулись к воротам, развернулись и помчались назад.

Ну что за солдаты, мать их за ногу?! Распущенность, халатность, годы бездействия. Да они даже не держали нормальной ночной вахты! Враги темной волной хлынули за ворота, на ходу сбрасывая плащи, вынимая оружие. Черт, что же делать? Самому руки в ноги? Отчаянным усилием я загнал страх назад, в его вонючий подвал. Если я сейчас потеряю голову – конец. Сколько их? Они режут всех без разбору: и солдат, и гражданских. Вон им подвернулся ошарашенный юнец с кузнечными щипцами, вон – женщина с ведрами, прижавшаяся к стене. Женщина швырнула одно в драджа. Тот мимоходом отмахнулся, по-кошачьи прыгнул, брызнуло красным.

Драджи зачистили двор, потом взялись за крепость.

– Духи добра, духи милосердия, спасите наши души, – пробормотал часовой.

Я швырнул ему мушкет и кинулся по лестнице в крепость.

– Марш отбивать надвратную башню! – заорал я на растерявшихся часовых, отчаянно пытавшихся зарядить мушкеты.